И обрушился дождь на город. С самого вечера. Барабанил всю ночь по жести подоконника. И к утру не ослаб. Уже казалось, что лета больше не будет. Вот сейчас дождь состарит и обобьёт совсем ещё зелёные листья, а потом превратится в снег, и, минуя остаток лета и тягучую осень, - в зиму. И сиротливо с утра в городе, потому что лиц не видно: идут навстречу тебе зонты на человеческих ногах, скачут через лужи, перебегают в неположенных местах дороги, потому что до полосатого перехода далеко, а мелкое сеево сверху заставляет торопиться, даже если никуда не опаздываешь.
Машины, мокрые, но не умытые, тоже, кажется, стараются быстрее крутить колёсами – а не получается. Липкая сила дождя приклеивает резину к асфальту, и нужны дополнительные усилия, чтобы с треском разорвать эту скрепу.
А когда дома сидишь и на всё это безрадостье из окна смотришь, то, даже если выспался, веки всё равно смежает липкая монотонность. И мыслей никаких. Визуальные образы становятся образом мысли. От дождя картинка за окном делается совсем плоской. И, значит, мысли такие же плоские, как листы бумаги: в щель под дверью просунуть можно. Или в щель почтового ящика, где они будут пахнуть типографской краской, как бесплатные газеты, которые никому не нужны, но которые с настойчивой регулярностью в доме появляются. И сам ты никому не нужен и не интересен, как, впрочем, не нужны и не интересны все те, кто сейчас скачет под дождём, придумав себе дело, только чтобы не сидеть дома и не таращиться в окно.
А если все дела уже переделаны?
Дерево посадил, дом построил, сына вырастил… Что дальше-то делать? Ради чего жить и стараться?..
Посадил не дерево, а целый сад. Шесть соток дачного участка Иван аккуратно утыкал породистыми яблонями и грушами, сливами и грядками с овощами. Он никогда склонностей к сельскому хозяйству не имел, но жена сказала, что дача у них быть должна, вот Иван и старался, обустраивал. Квартира в городе у них была: родители ещё на свадьбу подарили. Да с прицелом на будущее – трёхкомнатную.
Так что в дачный дом Ванька всю душу вложил: отгрохал почти виллу, двухэтажную. Да с камином и тёплыми полами, с санузлом и просторной верандой, на которой, когда чай вечерами пил, чувствовал себя чеховским Чемша-Гималайским. Только не хрюкал и не приговаривал: «Ах, как вкусно!..» - потому что крыжовника у них на участке не было.
К тому времени, когда дача была уже готова, Маша, наконец, забеременела и в срок, как положено, родила ему сына – в отца вылила. Когда привёз их из роддома и на столе развернули драгоценный голубой свёрток, лежал перед Иваном Ванька, только маленький, лысый и красный. И не орал, как младенцам положено, а кулаки в рот тянул, по сторонам оглядывался, словно уже вступал во владение родительским имуществом.
И покатилась тихая, обычная жизнь. Такая, какой живёт большинство людей на земле. Маленькие радости и маленькие же печали, которые проходили и уступали место следующим мелочам.
Однажды, правда, «взбрыкнул» Ванька. Это когда ему уже почти сорок было. Влюбился. Ну, так ему, по крайней мере, показалось. И даже из дому ушёл к той, в которую влюбился. Потому что была она блондинкой на семь лет моложе Маши, яркой помадой красила губы и носила облегающие платья, под которые не надевала лифчик, отчего бугорки сосков всегда отчётливо были видны.
Прожили они с новой Ванькиной избранницей два месяца, ровно до того момента, пока однажды на рынке, куда заехали, чтоб купить овощей и фруктов, нос к носу не столкнулись с Машей. Иван даже оторопел немного, а жена спокойно так подошла к ним, поздоровалась с женщиной, которая стояла рядом с отцом её ребёнка и только и сказала:
- Не дури, Иван, домой возвращайся… - и пошла в когда-то их общий дом, к их сыну.
Ванька завёз новую свою женщину к ней домой и молча стал собирать чемодан. Она сидела рядом, наблюдала за ним, всё понимала, потому и молчала. Только на пороге, когда он потянулся к ней, чтобы чмокнуть и от смущения сказал: «До свиданья»,- отстранилась, головой мотнула и ответила: «Нет, прощай…»
Так всё и закончилось.
И снова жизнь вернулась в привычное русло. Надо сказать, что Маша ни разу в жизни потом ему не вспомнила эту «экскурсию к новым берегам».
И всё у них было как у людей. Сын вырос, женился на славной девочке-сироте, которую воспитала двоюродная тётка в провинции. И в положенный срок они с женою родили ещё одного Ваньку, как две капли воды похожего на деда. Так вот и стало у них в семье три Ивана. Но Иван I уверен был, что дождётся ещё и нянчить будет Ивана IV.
Когда внуку было три года, сын позвонил с работы и попросил отца забрать мальчишку из детского сада, потому что он собирался сразу после работы захватить жену и мать и отвезти их на дачу, ту самую, двухэтажную, с камином и тёплыми полами.
А деда с внуком они будут ждать там завтра, в субботу, с утра. На том и порешили. Это и был их последний разговор…
А дождь в тот день был ну такой сильный, как сегодня: впереди, на расстоянии вытянутой руки видно ничего не было. И колёса автомобиля так же, наверное, с шуршанием, натужно, отрывались от мокрой дороги. А в какой-то момент, на повороте, оторвались разом все четыре. Машину занесло, перевернуло, и – всё. Погибли все трое. Сразу. До приезда «Скорой»…
… Из-за дождя сегодняшнего, нудного да длинного, наверное, и вспомнил Иван про этот самый страшный день в своей жизни. И дальше бы вспоминал, но пришёл с работы внук, Ванька, долго возился в прихожей, с кем-то там тихо переговаривался. Надо идти, кормить его ужином. Но Иван III первым вошёл в комнату, неуверенно как-то, прямо на пороге, улыбнулся и начал с главного:
- Здравствуй, дед. Я, это, ну, короче, хотел познакомить тебя…
Неловко будто бы выгреб из-за спины своей женщину, молодую и уже настолько беременную, что не заметить этого мог только слепой. Приобнял её за плечи и потом только продолжил:
- … вот, это Маша…
И дождь на улице сразу закончился, и тут же в небо выкатилось большое солнце, и тепло сразу стало …
Нееет, лето ещё бууудет…
