Кузнецов Николай Иванович. Это меня так зовут. «Кузнецов» - самая распространённая русская фамилия. «Николай» - имя тоже, прямо скажем, нередкое. Да и отчество «Иванович» - далеко не эксклюзив. Был, по крайней мере, ещё один мой полный тёзка и однофамилец – легендарный разведчик времён Великой Отечественной. Он был разведчиком, а я – учитель. В школе. И 25 последних лет работаю всё в одной и той же школе в одном из спальных районов Москвы. Учу русскому языку и литературе. Сейчас семеро из моих учеников – дети тех, кто у меня учился ранее, то есть, получается, – мои «внуки». А Димка Баткаев – «два раза внук», ибо учил я и его папу, и маму. И уже они называли меня «Разведчиком», прозвищем, которое прилипло ещё в молодости, когда только начинал работать, 35 лет назад, именно из-за полного совпадения ФИО моего и того самого, легендарного…
Если вдруг оказываюсь в компании, где узнают, что я учительствую, то обязательно начинают разговоры про детей. И иногда спрашивают, есть ли такой класс, который мне особенно дорог и памятен. Есть. Вернее – был, потому что класс распадается сразу после того, как получили аттестаты: никогда уже не соберутся они в полном составе. Так уж жизнь устроена, что всегда кто-то обязательно бывает занят. Или уже ушёл от нас. Навсегда. И так, к сожалению, бывает. А те, самые дорогие мне, окончили школу лет 17 назад. Или уже больше?..
… Брать их в качестве учителя и классного руководителя я поначалу очень не хотел. И вот почему. (Учителя - профессионалы меня поймут.)
После распада… точнее,- «полураспада» Гигантской Нашей Общей Страны, в московских школах (думаю, не только в московских!) появилось огромное количество детей из «стран ближнего зарубежья»: потянулись в Россию люди, потому что дома им просто невозможно порой заработать на жизнь. Многие из ребят либо плохо, либо совсем не говорят по-русски, но отказать им в приёме в школу мы не имеем права. И скидок на то, что русский для них неродной, никто не делает. Вот и предложила наша директор Людмила Павловна, женщина спокойная и мудрая, попробовать собрать их в один класс, чтобы не чувствовали они себя «понаехавшими», чтобы постепенно осваивали премудрости говорения и понимания на русском. А потом, в старших классах, можно будет и смешать их с остальными.
Хотели попробовать. А классным руководителем и учителем русского языка к ним решили назначить меня – самого опытного «русака» в школе. Отреагировал я очень бурно: убеждал, что не справлюсь, что не владею методиками преподавания русского как иностранного, но Пална наша тихо мигала глазками под толстенными линзами своих очков, давала мне прокричаться, а потом снова спокойно говорила:
- Ничего, любезный Николай Иванович. Справитесь. Я в этом не сомневаюсь. Вы только посмотрите: мы же практически создали Четвёртый Интернационал на базе отдельно взятой школы. Да и кого я к ним впущу на растерзание? Слабых женщин? У них семьи, дети, мужья…
- Ясно, любезная Людмила Павловна! А меня, значит, пусть терзают. Меня вам не жалко?..
- Вас они терзать не станут, ибо…
( и далее Пална начала приводить какие-то эфемерные аргументы, в которые, чувствовалось, и сама она не слишком верила).
- Да и как я с ними объясняться-то буду, если многие с трудом говорят по-русски?
- Вы талантливы, а потому освоить два десятка языков, тем более что многие из них схожи, вам не составит труда…
Одним словом, к концу этого многочасового педагогического совета я был номинирован на звание «Солнца Отечественной Педагогики», и все сделали вид, что я согласен. Возразить я не успел, потому что в нужный момент заплакала (то есть, увлажнила глаза дежурной слезою) наша завуч Мисюся (помните, у Чехова: «…Мисюсь, я взбесюсь…»?), а в миру Валентина Ивановна. А женских слёз я не выношу. Пусть даже и фальшивых.
Всё. Вышел я с того педсовета классным руководителем 5 «В» интернационального класса. Взял у секретаря список, глянул в него: Мосоян, Кенжаев, Гурбанзаде… И далее – грузины, осетины, казахи… В качестве экзотического бонуса – Сум-Бай-Фу( китаец) и Еу… Ев… и не выговоришь… Женя, короче, Блему ( камерунец). Всего 21 человек. В графе «русский язык» против всех фамилий стояло – «неродной». Класс! «Именно они призваны оценить метафорическое богатство поэзии Максимилиана Волошина, имени которого они не только не слышали, но даже выговорить не смогут. Никогда»,- думал я, бредя, неся своё тело, в котором едва трепетала поруганная душа, в сторону дома. Ночью снились кошмары, и почему-то всплывала одна и та же фраза: «Это тебе в наказанье дано…». Ведь говорила же мама: «Не ходи в пединститут, козлом отпущения станешь…» Что? Ослушался родительницу? Захотел призвание реализовать, АНТОНСЕМЁНОВИЧМАКАРЕНКО дутый! Вот и получи теперь, «Разведчик», гранату от иностранных партизан…
1 сентября. Погода – великолепная. Тут бы отпуск продолжить на море где-нибудь: смотреть на полураздетых женщин, целовать им руки (при случае, если позволят), а не о поурочном планировании думать.
А эти пришли все, конечно, с дежурными гладиолусами и астрами. Тишина – гробовая. Смотрю на класс и никак понять не могу, что не так… Ясно: нет ни одной светловолосой головы, все – брюнеты. Даже странно!.. Но все – хорошенькие. Потому что дети не бывают некрасивыми. Никогда. Ничьи. А теперь уже – и мои тоже…
И начали мы. Начали учить друг друга. Сейчас, спустя много лет, понимаю, что они старались даже больше чем я: убирать класс, дежурить по школе – с этим проблем не было совершенно. Но вот в тетрадях!.. Всё по Маяковскому: «Направо посмотришь – мамочка мать!.. Налево – мать моя мамочка!..». Тут уж кто-то очень старался, кто-то - не… а кто-то - совсем не…
Меня они воспринимали как цыплята курицу. Я был первым учителем в школе, которого им показали. Импринтинг. Многие из них долго верили, что – единственным, а те тётки, которые приходили на других уроках, приходили так просто, поговорить на почти неведомом языке неведомо о чём. Помню, как ещё в пятом классе пришла после своего урока ко мне наша математик Журина и, хохоча, рассказала:
- Вдруг в середине урока встаёт из-за парты Руида Гурбанзаде и направляется к дверям. Спрашиваю её: «Ты куда пошла?» Она отвечает:
- Я к дяденьке нашему. Сейчас приду…
Семья этой азербайджанской девочки жила в Карабахе и после начала того чудовищного противостояния народов, которые всегда жили рядом, вынуждена была беспрестанно переезжать, а потому, до прихода к нам, она и дня не училась в школе. Мама, бывшая учительница, обучала её дома, сама. Всему. И русскому тоже.
На перемене шестиклассники побили нашего грузина Нику Какабадзе. Подбежал к ним микроскопический узбек Ислом Кенжаев:
- Я нашему муаллиму ( так по-узбекски звучит «учитель») всё расскажу. Он – аскар («воин» значит), он вас накажет…
Я думал, что теперь стал курицей, а они видели во мне воина. Нужно было соответствовать…
- Давид! Ты почему укусил Ираклия?
- Он обзывается. Сказал, что я осетин.
- Ну, так ведь ты же на самом деле осетин. И гордись этим. Осетины – очень смелые люди и очень красивые. А ты у нас – самый красивый из всех осетин Мира! А какой замечательный поэт есть у осетин, его зовут Коста Хетагуров. И он был счастлив тем, что был осетином!
(Слава богу, помнил хоть что-то ещё из университетского курса литературы народов СССР!)
Зато какое же сочинение написал мне Давид к 9 Мая! Помню его до сих пор. Наизусть. Орфографию автора воспроизводить не буду, потому как небезопасно это для зрения и нервной системы читателя. Но оцените порыв и темперамент:
«Была война. Мне было 20 лет. Однажды я надел белый маскировочный халат и пошёл в разведку. Вдруг вражья пуля влетела мне в грудь. Очнулся я уже в кабинете. Передо мной стоял фашистский полковник и орал: «Выдавай своих!» Я посмотрел на него полными ненависти партизанскими глазами, плюнул в рожу и умер».
После этого я понял, что Новый Толстой на Кавказе уже родился…
Сразу были те, кто с восторгом шёл на контакт. Например, моя – драгоценность. Нушик Мосоян. Она сразу стала моим замом. По любым вопросам. И стала как-то мягко, и не претендуя на лидерство.
- Николай Иванович, они все ушли уже домой. (Вздыхает, как все армянские святые вместе взятые). Дела, наверное, у всех. Давайте я опять пол помою в классе.
Меня уже тогда поражала мудрость этой маленькой армянской женщины: и не предала никого, и меня не огорчила.
И класс признал её лидерство. Сразу и безоговорочно.
После первой четверти устроили мы с ними огонёк. Понакупили они всякого съестного. Нушик убедила девчонок, что нужно сделать ещё и салаты. Стоят рядом Нушик и Алсу Бозтаева, режут. Я издалека наблюдаю, как страдает Нушик, глядя на неумелую нарезку Алсу… Что-то будет делать?
- Алсу,- говорит Нушик,- а ты попробуй вот так, помельче, резать. Так и покрасивее и повкуснее получится… Нет, ещё помельче… Вот какая ты молодец! Меня мама учила-учила, а я всё равно долго не могла. А ты сразу научилась.
И дальше режут.
Уже потом ребята стали звать её «Мать наша Нушик» и на всех торжествах, при каждом застолье на мой вопрос: «Ну, кто первым скажет застольную речь?»- дружно кричали, что, конечно, «мать», конечно, Нушик, кому же ещё. Начинала она всегда одинаково: «Ну, дети мои…». Мне кажется, что это обращение было адресовано и мне тоже.
В выпускных уже классах она совершенно отстранила меня от дел: и классный журнал заполняла, и к учителям подходила с просьбой, чтобы обратили внимание на Диану и Артура, потому что они претендуют на золотую медаль, но сами застенчивые и ни за что не подойдут к преподавателям с вопросами.
Я как-то сказал классу:
- Могу спокойно умирать, вы и без меня самостоятельно можете функционировать как социальная единица. «Отряд не заметит потери бойца».
Кто-то из ребят сказал:
- Нет, Николай Иваныч. Какой же отряд без «Разведчика».
Все хмыкнули и спрятали улыбки. Я тоже.
Улыбался и Женя Блему, наш камерунец, редкостный бездельник.
На мой вопрос: «Чего ты хочешь от жизни?» - он отвечал: «Ничего не хочу, хочу только слушать музыку и танцевать брейк данс!»
Я по глазам видел, что не врёт. По отметкам это тоже было заметно. Мама его приходила в школу и рассказывала:
- Дома он ничего вообще не делает. Приходит из школы, швыряет прямо с порога портфель через весь коридор и бежит в подвал – они там с ребятами танцуют.
Танцевал, правда, он отменно. Профессионально. И всё. Больше в его жизни ничего не существовало. Кроме Нушик. Её наш негритёнок боготворил. Только благодаря ей и смог закончить 9 классов. Иногда безделье его меня доводило практически до исступления. И тогда я кричал: «Никогда! Никогда впредь не будут учиться в нашей школе камерунцы, а с фамилией Блему - особенно!..»
А Нушик по-старушечьи вздыхала, когда речь заходила об успехах, точнее, - о неуспехах Жени, и говорила, скорбно подперев пухлую щёчку кулачком:
- Ну что же делать, Николай Иванович. Он же талантливый. А все талантливые люди сложные. С ними терпение нужно… С вами нам же тоже нелегко.
И улыбается так светло и ясно, что возражать ей ну никак не хочется.
Как в любом классе, были у нас закадычные друзья. Закадычных врагов, слава богу, не было. Дольше всех держался особняком китаец. Но, в конце концов, растопил его загадочное сердце наш «ИнтернацЫонал», и он
