Медлить было нельзя! Получив расчёт в конторе, дальше я действовал по намеченному плану. Через три дня вечером дилижанс увозил нас в сторону Мидленда. Моя возлюбленная, до этого казавшаяся решительной, теперь притихла и выглядела абсолютно растерянной. Что за мысли владели ей, я не знал, но интуитивно чувствовал, что расспрашивать сейчас не время. Всю ночь мы тряслись в повозке по ухабистой дороге под монотонный стук дождя и пронзительный свист ветра, и лишь на рассвете, совершенно разбитые, наконец-то добрались до постоялого двора. Двухэтажное строение имело довольно жалкий вид, но выбора, чтобы отдохнуть и перекусить, у нас не было.
Нам отвели две комнаты на втором этаже. Элиза сразу поднялась к себе, а я остался внизу, чтобы заказать завтрак. Когда через четверть часа я поднялся и постучался к ней – ответа не последовало. В дурном предчувствии я рванул дверь и увидел ужасную картину: моя невеста лежала на кровати в полузабытьи: её щёки пылали, ресницы подрагивали, а на лбу выступила испарина. Дав ей воды, и положив на лоб мокрое полотенце, я присел на кровать. Скоро ей стало немного лучше, и тогда, она обняла мою руку и шёпотом попросила: «Не уходи! Пожалуйста, не уходи…»
Я остался рядом. Элиза забылась в беспокойном сне, который принёс ей облегчение. Вечером она немного поела, но, ни о какой дороге речи идти не могло. Пришлось задержаться ещё на сутки. Отправились в путь мы только на третий день с утра, но не успели проехать и тысячи ярдов, как нас догнал лёгкий полицейский экипаж. Меня арестовали…
Мой визави склонил голову и притих. Его плечи опустились вниз, словно придавленные грузом воспоминаний. Я глянул в окно: дождь почти закончился, и на лужах появились огромные пузыри.
- Вы не против, выпить чего-нибудь покрепче? – предложил я, чтобы хоть как-то взбодрить старика.
- В этом заведении подают неплохой виски, – отозвался он.
- Вот и отлично!
Сходив к стойке, я принёс фужеры и бутылку "Бэнк Холл". Мой собеседник внимательно наблюдал за тем, как алкоголь наполняет бокалы. Затем, взяв один из них, залпом осушил его. Я налил ещё, и он проделал то же самое. Наполненный в третий раз фужер, он легонько отодвинул в сторону.
- Расскажите, что произошло дальше? – попросил я.
- Дальше… - растягивая звуки, произнёс он, – Дальше меня привезли в город и посадили в камеру. На следующий день ко мне пришёл сэр Вильям. Он, как любящий отец, просил не упоминать имени его дочери на суде, а взять на себя вину за кражу драгоценностей, что полицейские умело подсунули мне в карман при задержании. Взамен, он обещал смягчения наказания. Я безоговорочно согласился. Разве мог я поступить иначе, когда на кону стояла честь любимой женщины!?
Суд приговорил меня к пяти годам каторжных работ, но по просьбе адвоката сэра Вильяма, отбывание наказания заменили на двадцать лет переселения в Капскую колонию. Это было ударом! Двадцать лет… Для молодого человека это целая жизнь! Я находился в полном отчаянии.
Через три месяца, когда нас, как скот, грузили в трюм корабля, отплывающего в южную Африку, я в последний раз увидел Элизу. Она стояла в стороне, рядом с мисс Томпсон, которая поддерживала её под локоть. Лица обеих скрывала чёрная вуаль, но я сердцем разглядел и запомнил каждую чёрточку её лица, каждую слезинку на её ресницах…
Немного помолчав, старик пододвинул к себе бокал и сделав небольшой глоток, продолжил повествование:
- Я попал в компанию воров, насильников и убийц. Но и среди этого отребья, мне повезло найти вполне приличного молодого человека, осуждённого за дезертирство. Его звали Самуэль Грей. Он, как и я, оказался жертвой любви. Мы крепко подружились, и теперь всегда держались вместе.
Грязь, вонь, плохое питание и недостаток пресной воды, сводили людей с ума. Поэтому жизнь на корабле постоянно подвергалась риску: здесь каждую минуту можно было получить удар ножом в бок, оказавшись втянутым в чужую драку, или подцепить какую-нибудь заразу. Что и говорить, до места добрались не все. С прибытием на берег, стало немного легче: нас разделили на команды, где каждый занимался своим делом.
Поначалу я ещё писал письма друзьям, дяде и даже мисс Томпсон, в надежде хоть что-нибудь узнать об Элизе. Но чем дольше я оставался в колонии, тем реже посещали мечты о возвращении. И знаете ли, в конце концов я смирился.
Теперь, только её письма, написанные той зимой, были мне и отрадой, и оберегом. Я их знал наизусть, но в минуты, когда становилось совсем невыносимо, и душа рыдала навзрыд, я доставал их из укромного места, чтобы прикоснуться губами к пожелтевшим листам бумаги, хранящим тепло её рук, и ещё раз увидеть бисерное хитросплетение букв.
Не буду утомлять вас рассказами о том, сколько тягот выпало на мою долю на чужбине. Скажу лишь, что мне пришлось многому научиться, чтобы выжить. Будучи христианином и совершенно мирным человеком, я с оружием в руках отражал нападения банту3, которые, как чёрные тени, нападали по ночам и вырезали целые деревни. Со временем пограничные конфликты переросли в полномасштабную войну за территорию4, и я стал солдатом.
Как-то ночью Самуэль, находясь в дозоре, попал в плен к племени бушменов5. Страшно представить, что его ожидало, останься он в их руках несколько дольше. Но Бог милостив! Везение - странная вещь! Оно улыбается тем, кто умеет рисковать. Мне в одиночку удалось проникнуть в логово противника и вытащить друга из сарая под самым носом у охраны. А через месяц уже он тащил меня раненного на себе в форт.
Шли годы. Всё больше шрамов оставалось на теле и меньше иллюзий в душе. Я стал свидетелем того, как соотечественники становились предателями, желая урвать побольше кусок, а те, кого мы считали врагами, проявляли сострадание и оказывали помощь. Как-то, во время операции в джунглях, мою грудь пронзил дротик, и я потерял сознание. Оно возвращалось ко мне урывками, и тогда мне слышался отдалённый гул боя. Меня нашли африканеры, белые сельские жители, потомки колонистов, и, несмотря на то, что я был в военной форме, перенесли к себе на ферму. Больше недели смерть пустыми глазницами заглядывала мне в лицо, скаля гнилые зубы и дыша миазмом6 болот. Ранение осложнилось лихорадкой. Всё, что я помню из того времени, - это заботливые руки Амади, чернокожей служанки, в доме немцев, приютивших меня. Она поила меня целебными отварами и прикладывала на рану какую-то вонючую, горячую жижу и, как видите, таким диким образом смогла вылечить. Больше месяца я провёл в их доме, но так и не научился понимать язык. Мы общались только жестами. Когда я достаточно окреп, чтобы самостоятельно передвигаться, Амади безопасными тропами вывела меня к ближайшему форту, где я и узнал, что наш отряд попал в засаду, считавшуюся неслучайной. Никто не выжил в той мясорубке, во всяком случае, так считалось до моего прихода. Тела нескольких солдат нашли растерзанными. Среди опознанных по личным вещам оказался и Самуэль. Так я потерял своего единственного друга, да упокоит Господь его душу! – с этими словами старик перекрестился и покачал головой, как будто стараясь стряхнуть с себя наваждение, а потом залпом выпил бокал виски. После этого он несколько секунд легонько раскачивался из стороны в сторону, опершись локтем левой руки о стол, и потирая лоб. Когда же снова заговорил, голос его дрожал, а по щеке катилась слеза.
- Горе моё было так велико, что казалось, я совсем перестал что-либо чувствовать, и когда через пару недель меня вызвал к себе начальник гарнизона, я находился не совсем в трезвом состоянии. Он протянул мне синий конверт, и тряся мою руку сказал: «Поздравляю! Поздравляю, друг мой, вы возвращаетесь домой!» Я стоял перед ним, как истукан, не в состоянии понять его слова. Оказывается, мой дядя Хоксли, с которым я давно потерял связь, все эти годы хлопотал за меня с немыслимым упорством. И вот теперь, после многочисленных отказов, ему наконец-то удалось добиться разрешения суда сократить срок моего пребывания в колонии на три года, путём оплаты в казну Соединённого Королевства крупной суммы денег, что и было немедленно сделано. В синем конверте находился мой пропуск домой, ведь с момента ареста прошло уже семнадцать лет, и теперь я имел полное право отправиться в обратный путь с первым же кораблём.
Эта новость оглушила меня! Мне не верилось, что я наконец-то смогу покинуть этот проклятый континент и вернуться к цивилизованной жизни, из которой меня вырвали совсем молодым человеком, полным сил и надежд. Теперь я был совершенно другим: годы лишений, боль утрат и огонь войны выжгли меня изнутри, лишив веры в лучшее. Эта гарь отразилась и на внешности: кожа приобрела коричневый оттенок, а волосы припорошил пепел седины. Что ждало меня дома? Ни друзей, ни семьи, ни работы… По сути, я уходил в никуда. Но после нескольких дней плавания, прошедших в забытьи, лёжа на койке в кубрике, я вдруг отчётливо услышал в плеске волн, бьющихся о борт корабля: «Свободен… Свободен…»
Два с половиной месяца пути пролетели незаметно. Иногда мы заходили в какой-нибудь порт, чтобы пополнить запасы пресной воды и провианта, но я даже не пытался сойти на берег, наблюдая с палубы отлаженную работу матросов. И вот однажды, тёплым летним вечером мы пристали в Гавре. Это была последняя остановка на пути в Бристоль. Пока шли приготовления к погрузке, на борт поднялись новые пассажиры: высокий пожилой мужчина с юной леди и дама, по всей видимости, гувернантка. Внешность и обрывки фраз, долетевших до меня, выдавали в них англичан. Их лиц я не мог разглядеть, но в фигурах мне почудилось что-то давно забытое и очень знакомое. Они поднялись к себе в каюты и до утра больше не выходили. А я так и не уснул, взволнованный непонятным предчувствием.
На следующий день, выйдя на палубу, я увидел молодую леди в воздушном бело-голубом платье и соломенной шляпке с вуалеткой. Она стояла у борта, глядя куда-то вдаль и улыбалась. Мне показалось, что я схожу с ума. Это была Элиза! Моя Элиза. Такая, какой я оставил её семнадцать лет назад. Но этого не могло быть! Я уже почти решился подойти, как вдруг раздался голос гувернантки:
- Мисс Шерил, батюшка просит вас пройти в салон и позавтракать с ним.
- Хорошо, Грейс, – весело ответила она, легко вспорхнув с места и прошествовав по проходу.
Что-то мучительно-родное таилось в её улыбке и блеске волос. Только теперь я заметил, что волосы у неё тёмно-каштановые, а не чёрные, как у Элизы. Небольшая прядка кокетливо выбилась из-под шляпки у виска и переливалась на солнце красновато-медным оттенком. Я, как заворожённый, последовал за ней. В салоне меня ждало второе потрясение. Её отцом оказался не кто иной, как мистер Конарс. Я его сразу узнал. Такие лица не забываются. Он же напротив, остался ко мне совершенно равнодушен. Буря чувств разрывала в клочья мою душу! Когда казалось, что всё уже позади, угли любви и обид давно остыли, новое яростное пламя ревности овладело моим сердцем. Я ушёл к себе в кубрик и до прибытия в Бристоль не показывался на палубе.
- Джентльмены, заведение закрывается, - сказал бармен, стряхивая крошки с соседнего столика грязной
Красиво, красочно и из юности.
Спасибо!