сейчас так быстро взрослеют, и…
Она осеклась. В кухню вошла Мария-Элиза. С мокрым ещё лицом, она быстро поздоровалась с мамой и Розой и принялась за завтрак.
Роза, слегка склонив голову набок, отступила в коридор, и нарочито шумно затеяла передвижку каких-то вещей.
–Что-то не так? – Франческа Куэвас не сдержала беспокойства. – Ты какая-то сегодня…
–Всё нормально, – торопливо перебила Мария-Элиза, – просто не выспалась.
–Что-то плохое снилось? – бессонница это уже понятнее. Франческа Куэвас видела много плохих снов. В последнее время даже чаще, чем это было допустимо.
–Про папу, – солгала Мария-Элиза и Франческа примолкла. Про него они обычно не говорили. Всё и так понятно. Без слов. Захотел лёгких денег, сглупил, а потом попался. Франческу каждый раз брала досада на него: не мог жить честно? Она могла, а он?
–Я же ради семьи…– пытался он тогда сказать ей. Франческа бесилась:
–Ради семьи? А что теперь ты от семьи оставил?
Да и раздумиям повод был. Подходил конец его срока. Франческа до сих пор не знала, хочет ли она его видеть снова в доме, и не знала как поговорить, как спросить о том дочь. Знала. Что надо, и в самые кратчайшие сроки, но не могла собраться с мыслями.
Видимо, Мария-Элиза тоже думала о том же и переживала во сне…
Мария-Элиза не смотрела на мать, поглощая завтрак. Ей снился плохой сон, да. Сон, после которого она проснулась с ощущением липкой кожи лица, и ощущение, которое всё пыталась отмыть. И во сне этом не было отца. Зато была какая-то змея, которая придушивала её.но всем этим делиться с матерью Мария-Элиза не считала нужным: что она, маленькая что ли? Змеи здесь бывают, но они редко попадают в дом, и уж тем более здесь нет настолько крупных!
Всё страхи, детские страхи, а Мария-Элиза уже взрослая. Сейчас она доест кашу и пойдёт на занятия.
***
Роза была удивлена, увидев утром Франческу Куэвас в бодром расположении духа. Ещё больше была удивлена тому, что Мария-Элиза спустилась утром с лестницы, а не была найдена с объеденным лицом.
Разумеется, это удивление Роза не показала.
Благообразного, доброжелательного вида пожилая женщина, лихо управлявшаяся по своему и чужому хозяйству, пригревавшая в своём доме то одного, то другого беспутного внука не имела даже внешне логической связи с тем, что в «цэсэфэсэ» звали «Ламией» и «тварью», а Роза и ей подобные рекли «Змеиной девой». А связь была.
Она объединяла Розу, помогавшую дому Куэвас, а до того дому Лангер; молоденькую няню Хуану, садовника Стефана, кухарку Христину, старожила Маэлоса…
И змеиную нечисть, пожиравшую лица детей.
Молодость редко помнит заветы предков. Молодость их не ценит, называет предрассудками, забывая, что не просто так плетётся память, что не идут предрассудки из ничего, и стоит иногда в их тени великая зловещая тень знания.
Роза помнит. Розу хорошо учили родители. Помнит завет и Хуана – хотьмолода, а щепетильна во всяком соблюдении заветов. И Стефан тоже, и Христина, и Маэлс, и все, кто были до них. сейчас только камер поставили, да следят ой-йо как. Но ничего, не для себя стараются ведь и Роза, и Хуана, и прочие.
Для детей своих.
Отдай Змеиной деве чужих детей, и она не съест твоих. Отдай Змеиной деве юную плоть, и она вознаградит детей твоих долгой жизнью. Отдай ей чужих, чтоб своё сберечь.
Жаль детей и Розе, и Стефану, и Маэлосу, и Хуане, и Христине. Жаль, конечно, а своих-то больше жаль. Эти-то что, чужие. А своим хочется жизнь сохранить, и дать долгие лета.
Вот и впускают Змеиную деву. То Христина «забудет» окно в кухне закрыть, то Маэлос откроет заднюю калитку. Божество змеиное, а память людская. Помнит и понимает. Скользит и страшно на неё смотреть, и трепетно…
***
Земля горячая. Очень горячая. Но это ничего. ей уже совсем ничего. мощные кольца выбрасывают тело вперёд, низко склоняет она голову, ползёт… прошлой ночью её спугнули от сладкой плоти, нынче ночью она своё возьмёт!
Прошлой ночью она лишь лизнула девочке лицо, а тут – шорох за окном. Какая-то машина подъехала. Чёрная, противная, опасная. Застыла у дома.
Спугнули.
Она хочет есть. Она всегда хочет есть, но, как иронично наказали её злые силы – никогда не может насытиться, и никогда не может взять того, что ей не предложено. Можно посадить её у ребёнка и она не тронет его, а можно лишь открыть дверь и она, при глашённая…
Ничего. скоро поест. Скоро она сожрёт нежное детское лицо, чтобы не растрескалось своё, сохранённое богами зла и гнева. Скоро она насытится.
Уже чуется запах. Запах сна. Запах безмятежности. Уже видится приоткрытая дверь – Роза никогда не обходит почтением, хотя все обещания выполнены и дана долгая жизнь и детям её, и внукам, да только жизнь эта несчастливая.
Но о том сговора и не было. речь шла о самой жизни и о её долготе.
А здесь всё чисто. Живы. Живут долго.
Ещё немного, ещё чуть-чуть. Сделано! Вползает мощное тело, разгибая сильные кольца в дом. Франческа спит, но до неё нет дела. Взрослым не надо бояться. Она берёт лишь детей.
Наверх! Девочка спит необычайно чутко, но змеи бесшумны, змеи же, которые хотят выжить, которые хотят насытиться, и того бесшумнее. Ну, ещё и ещё…выше и выше.
Здесь тоже открыто. Роза! Молодец, Роза! Знаешь заветы предков. Знаешь, кого чтить надо.
Как манит плоть. Как нежна кровь…
Она не удерживается от опасного более быстрого, чем нужно, движения, и чувствует голодное возбуждение. Ещё немного. Ещё чуть-чуть. Надо только нырнуть за эти накрахмаленные простыни, под кровать, выползти с другой стороны, поднять голову, вытянуть уродливые людские губы трубочкой, создавая тот самый тихий свист…
–Бейте её! Бейте!
Что? не по плану. Всё не по плану!
Она мечется. Резко включается свет. Вокруг люди. Ребёнка в постели нет. В постели женщина. Кругом люди в чёрном.
Она бросается в сторону, на неё силятся набросить металлическую сеть, но ничего – кольца ещё пригодятся. Мгновение – мощный рывок и удар приходится на грудь переднему нападавшему.
Гореть твоим детям и внукам, Роза! И всем вашим детям, кому дано благословение Змеиной девы.
Удар…
Они побеждают. Они всегда побеждают. Они победили, когда пришли в дом к её сестрам, победили, когда она осталась одна. И сейчас…тоже.
Меняются времена, остаются одни и те же победители. Люди.
***
–Погань! – сплёвывает Рэндольф, когда металлические проволоки всё-таки стягивают сильное тело змеи. – Тьфу…
Хорошо, что есть металл и техника. Людям здесь не справиться. Напуганная змея двоих лишила сознания мощными ударами, одному ещё сломала рёбра.
–Держи её! – хрипло велел Альбер, беря из поднесённого помощниками футляра короткий меч грубой работы.
Змея забилась сильнее, понимая, что сейчас будет. Женская голова чудовища зашипела, показывая раздвоенный язык.
–Держите…– повторил Альбер. Он был страшен.
Её и без того держали. Просто тварь, чуя свою смерть, хотела жить. Кто мог её в том упрекнуть?
Альбер видел её тонкие черты, тонкие губы, раздвоенный язык, видел волосы золотыми кольцами и глаза…ярко-голубые человеческие глаза. В них блестели слёзы.
–Отруби ей голову! – посоветовал Рэндольф, но Альбер только качнул головой:
–Сейчас…сладим!
А дальше был удар. И обжигающая боль для умирающей в страшной агонии Змеиной девы – проклятия и божества этого тихого городка. С одного удара Альбер разрубил её голову пополам да так, чтоб та часть, на которую приходилось лицо, уродливо упала к его ногам…
Уже неопасное, отвратительное лицо чудовища.
–Этим не поздоровится, – заметил Рэндольф, кинув презрительный взгляд на арестованных прислужников Змеиной девы. – Тьфу. Погань!
Альбер убрал меч в футляр. Это ещё понадобится. Это единственное орудие, поглощающее любую известную до этих пор магию. В разные времена этот меч был известен как меч Святого Петра, Экскалибур, меч-кладенец, меч Великого Карла и Зульфикар.
Ценная вещь. Грубая работа, но неоценимая.
–Надо здесь убраться, – сказал Альбер, – увести этих, успокоить девочку с мамой и отвезите эту дрянь Элейне. Пусть посмотрит на дело наших рук.
Рэндольф кивнул. Всё будет сделано. И сегодня, и завтра, и иногда, конечно, с опозданием.
