Философские заметки о летних впечатлениях

берет в свои секретари генерал Епанчин как бедного родственника своей простодушной, но бестолковой жены из княжеского рода. Князем является и Лев Мышкин. Этим подчеркивается его полная никчемность как высокородного паразита. Князь, который должен владеть людьми при крепостном праве, не владеет даже самим собой. Кстати, чем заканчивается роман? Автор возвращает своего героя в обычное для него идиотское, бессознательное состояние, но на пути к нему он делает его безумным.
        Одним идиотом безумие не ограничивается в романе. Есть в нем еще, как минимум, два безумных человека. Один безумен от любовной страсти. Это купец-миллионщик Парфен Рогожин из старообрядцев. Другой, точнее, другая, содержанка богача Тоцкого Настасья Филипповна Барашкова, которую тот растлил еще в ее отрочестве. От такого унижения и оскорбления девической гордости, эта странная особа тронулась умом и стала так называемой «роковой женщиной», способной только погубить того, кто полюбит ее. Вот этих убогих умом, но сильных страстью людей и привлекает идиот. Оно и понятно. Идиот – дитя счастья – человек с сердцем, - все дела. Какая дрянь. Мутная история.
        Ну, зачем автору этот балаган страстей? Неужели не понятно? Для драматического эффекта. Для этого же конфликт, но не классический конфликт между разумом и сердцем или эпический конфликт между любовью и честью, а мелодраматический конфликт между чувствительностью и чувственностью, между душой и телом. Федор Михайлович как наследник творца «смеха сквозь слезы» бедного, маленького человека в шинели уж очень охоч до бабских слез.
        И вот из этого слабоумного, но видящего сердцем князя автор лепит образ Христа? Что за анекдот, прямо скандал в благородном семействе литературных героев? Неужели автор призывает своим идиотским описанием читателя подражать такому «Христу»?
        Чтобы хоть как-то оправдать своего униженного и обиженного героя перед глазами солидного читателя, автор чудесным образом наделяет его миллионным наследством. Так всегда бывает с идиотами. Правда, бывает не в реальности, а в их идиотском сознании. Оно и понятно, именно такие персонажи находятся по воле, вернее, по вере убогих людей под защитой того, в кого они веруют. И почему бы не сделать их духовного избранничество материально обеспеченным? Дуракам и идиотам везет. Они, не трудящиеся, это заслужили! Такова ирония фабулы романа. Литература как исполнение мечты идиота быть идиотом, то есть, быть человеком за чужой счет. За счет кого существует идиот? За счет тех, кого выводит на чистую воду, как задушевный детектор лжи, литературный, «героический полиграф». 
        Одно дело, идиот у философа-мистика Кузанца и совсем другое дело у писателя-мага Достоевского. И тот, и другой духовидцы, визионеры. Только Николай Кузанский видит умом, а Федор Достоевский сердцем, у которого, по выражению другого мистика, меткого в словах и точного в расчетах, Блеза Паскаля, «ум находится в дураках», числится в идиотах. Князь умен сердцем, умом же есть дурак. Был ли таким сам Иисус Христос? Конечно, нет. Это пошлая карикатура на него. Тогда, может быть, Достоевский списал этот образ идиотского князя не с Христа, а с другого, похожего на него идиота – с Дон-Кихота? Ну, конечно, с Дон-Кихота. С кого еще?! Князь Мышкин – это русский клон испанского идиота. Дон-Кихот – это испанец, но в карикатурном виде. Является ли князь Мышкин таким же видом, только русского? Как бы нет так. Таким видом является Иван Обломов писателя Ильи Гончарова. Обломов – это тот русский, каким ни один русский человек не хочет быть. Иван Обломов все же из русского мира. Это его обломовщина. Лев же Мышкин родом из мира идиотов и сумасшедших. Это их герой. Только в больном мозгу Достоевского, в его извращенном литературной утопией сознании мог появиться такой персонаж как своего противоядие от его бесовщины, от достоевщины. Но идиотизм Достоевского – это естественное продолжение его бесовщины. Бесы как мотыльки на свет тянутся к его люциферическому свету. Не то, что князь Мышкин светит, но не греет, он жжет и сжигает всех своих адептов, которые льнут к нему. Это своего рода лжепророк, который собирает вокруг себя секту нищих духом и слабых умом, но горячих сердцем, так называемых, «сердцебожников».
        Иной образ идиота являет в своих «малых (философских) сочинениях» Николай Кузанский. Там идиот – это простодушный на словах, на многоумный в мыслях. 



        Упаковка впечатления. Впечатления возвращаются к человеку через вещи, события, в которые они были упакованы бессознательной работой сознания. Это каждый человек знает по своему собственному опыту чувств, который имеет характер времени. Он не проходит со временем, если не все остается в прошлом, но сохраняется в будущем для настоящего.



        Три стихии. Есть земля, вода, воздух или твердое, жидкое и воздушное, летучее. Оно же: вещь или тело, материя, энергия или поле и дух. Может быть, третье не то что дух, если считать еще четвертую стихию – огонь. Но тут эти первоэлементы реальности, если понимать их не натурально, а символически и даже философски, можно ассоциировать с древним квадратом причин. Тогда дух может быть выражен огнем, точнее не физическим огнем, но источником света знания, направляющим лучом на цель познания, ради которой следует знать. Та цель – истина реальности, естины. Это то в реальности, ради чего следует жить ради истины, ради правды. Не правда, ли? Ведь есть в реальности, помимо самой реальности, и не нереальность, не правда, не истина, а ложь, заблуждение как отсутствие правды, истины в качестве цели.  В этом качестве ложь есть бессмыслица. И в самом деле ты в познании идешь к своей цели, но сбиваешься с ориентира, идешь мимо цели, кружишь, ошибаешься, заблуждаешься.
        Конечно, во лжи есть истина. Истина его? Истины? Нет, лжи, но она в стороне от истины как цели познания. Ради чего ты познаешь? Ради истины, истинного знания, знания того, что есть, что было и будет. Это настоящее, в нем, в настоящем, настоящий смысл. Смысл не настоящий, ложный - смысл бессмысленный. Или он отрицательный, не позитивный, а негативный? Может быть, тогда отрицательный смысл хуже, чем никакой смысл, чем нонсенс, бессмыслица? Это так, конечно, ибо есть такое, что смыслом не измеряется, но есть, не имеет смысла говорить о нем, соотносить его со смыслом
        Однако вернемся к третьей стихии. Ей может быть точнее, не дух, но душа, так или иначе связанная с телом и его полем действия, энергии. Недаром пифагорейцы считали душу гармонией тела, свойственной ему пропорцией, формой. Тогда душа – это тонкая настройка тела, его согласие с самим собой и со всем, что есть вокруг. Разумеется, есть и разногласие, расстройство тела, можно сказать, душевное расстройство. Это расстройство может привести к болезненному состоянию, когда душа болит. Когда расстраивается, появляется неравенство. Оно есть в реальности. Как и есть равенство. И их можно сосчитать. В этом можно согласиться с Пифагором. Не является ли счет, энергия, действие числа культом современного человека? Что можно сосчитать? Конечно, данные, доступные для счета. Их можно таким образом свести, суммировать как ведение, информацию. И в самом деле есть вещь. Она материальная. Есть действие вещи, ее энергия. И есть информация. Из нее можно получить знание о вещи, знать ее. Само знание не материально. Оно идеально, причастно не материи, а идее. Как же быть с информацией? Ее можно сосчитать. Она имеет частоту. Конечно, она в полном смысле слова не материальна, но является сырьем, средством познания, как средством мышления является сама мысль. Конечно, мысль есть явление идеи. Число не является таким явлением. Оно опосредствованно связано с идеей, даже если речь идет о идее числа. Идея, идеальное доступно только мысли. Вот за мыслью идет число, если энергично двигаться к материи.
        Но как же быть с верой? В мышлении мы имеем дело с мыслью, сущностью которой является идея, которой мы видим, но ее самой не видим, если не имеем способности зрить умом. Такое зрение и есть созерцание как медитация, по-русски сказать, размышление. Это взгляд не глазом, но умом. В познании мы имеем дело со знанием, которое добываем из информации, из факта. Им ж мы удостоверяем то, что знаем на самом деле. То есть, фактом в науке мы проверяем то, что знаем в качестве теории, концепции, итога, результата вывода медитации, созерцания, смысла (концепции), на который наводит идея, его индуцирует. Наводит идея, выводит, понимает мысль, объясняет знание, считает считывает информация. Разумеется, выводит, понимает, объясняет, читает и считает человек мыслью, знанием и информацией. Что делает вера? Верит? Что значит – верит?  Доверяет? Доверие, оно есть, до веры? Может быть так: доверяет наивный, не сознательный, верит же знающий? Знает тот, кто не только доверяет, но и проверяет. Поэтому он уверен в том, чему доверился. Кто верит, тот уже проверил? Ну, да, ведь проверка – она про веру. Не может быть настоящей веры без проверки. Тогда что это за проверка? Естественно, это испытание верой, пытка, опыт веры. Опыт – привычка, традиция.
        Без привычки, традиции, преемственности, повторения нет веры. Вера берется из привычки. Это условны рефлекс. Тогда как безусловный рефлекс есть доверие в качестве инстинкта. Если доверие натурально, есть природа, то вера есть привычка, дело, ремесло, вторая натура. В этом смысле культура вышла из храма, из культа. Вера есть уже не сырой инстинкт, а твердый продукт культа, ритуала, магического действия. Описание такого действия есть магия слова. Вера имеет словесный характер миф, сказки. С веры начинается религия. Ей предшествует магия. Магия инстинктивна. Религия мифична в своем истоке. Это не значит, что миф, сказка есть ложь. Только сказку надо понимать не прямо, а криво, косо, ибо то, о чем она сказывается, не увидишь. О нем можно только сказать, рассказать. То, что сказано, тому и надо верить.
        Но как это проверить? Пересказать точно. Пересказ и есть привычка, ритуал. Вот так появляется вера. Он появляется из практики. Но нет ничего практичнее, вернее теории. Правда, если это теория есть практика медитации. Из такой практики веры, из ее опытного созерцания появляется вероучение, доктрина церкви как собрания, общины верующих. Вероучение есть плод религиозной традиции поклонения объекту веры. Поклоняются объекту, но верят субъекту. Таким субъектом за неимением видимого и услышанного является сам верующий или другой верующий, от которого досталась ему вера в наследство. Поклон вере или веры на словах - это молитва. Чего в молитве больше, молвы или умаления себя перед высшей силы, обращения к ней за помощью? Результатом молитвы является утешение души и умиление сердца. Таким путем легче добраться до каждого человека, чем путем ума, ибо ум – это еще более редкое явление, чем чудо веры. Умных мало, больше верующих, еще больше глупых. Как же быть с неверующими? Да, никак. Это посторонние. Они не люди, видимость людей, их симуляция. Другое дело, в кого верить. Выбирай, вплоть до самого себя. Веришь? Ты поверь, может полегчает. Но гарантии нет. Ума нет, так верь.