Летняя пора за стеклом

Начало июня выдалось жарким. Хочется пить и валяться на пляже. А надо зубрить нудные тесты. ЕГЭ...

Лиза как вкопанная останавливается у кафе-стекляшки и с неприязнью смотрит сквозь стекло на высокого горбоносого мужчину с тëмной шевелюрой кое-где седеющих волос. Он что-то говорит, жестикулирует, усмехается, некрасиво скаля передние зубы и глядя куда-то вдаль, поверх лизиной головы. Его спутница, крашеная блондинка в ситцевом просторном платье, роется в сумочке, кивает, поднимает глаза и преданно смотрит мужчине в рот. Лизу охватывает ненависть.

Боже, какое убожество... Лиза знает об этой женщине всё! Разведëнка, глупая курица, лохушка, зовут Анжела, работает парикмахершей в салоне красоты, рядом с домом, где Лиза живëт вдвоëм с матерью. И уже года два встречается с её отцом.

Как-то Лиза назло, из мести, решила подстричься именно у неё. Записалась заранее, терпеливо перенесла прикосновения этой гадины к пылающей голове, терпела запах краски, пока та колдовала, мелировала волосы, гудела горячим феном и прыскала фиксатором. А когда всë было закончено, закатила скандал.

— Вы же сделали из меня уродину! Руки из ж... растут?! — крикнула она, указывая пальцем в своë отражение в зеркале. 
Анжела залепетала что-то успокаивающее, оглядываясь на дверь, за которой своей очереди ждали какие-то унылые бесцветные тëтки. Но Лиза не унималась.
— Ну хотите — не платите... — умоляюще прошептала парикмахерша, собирая инструменты с зеркального столика. Еë руки дрожали, а несчастное лицо покрылось пунцовыми пятнами.
— На, подавись, дура криворукая! — злорадно прошипела Лиза, швырнула на клиентское кресло измятую купюру и победоносно покинула поле боя, распространяя вокруг себя благоухание парикмахерских снадобий.

Впрочем, стрижка получилась что надо. Лиза поняла это по презрительным взглядам одноклассниц, когда школьный красавчик и ловелас, Женька Мирский, по которому Лиза втайне сохла, ахнул:
— Ну, Лизавета... Крутая. Атас!

Прошло полгода, волосы отросли, потемнели, лишь на кончиках светлеют нежные пëрышки. Лиза собирает волосы в хвостик, перетягивает цветными резинками. Выглядит причëска так себе. Зато парень, на которого западают все старшеклассницы, ходит за ней, как привязанный, а после уроков они встречаются в «Стекляшке».

Женька неслышно подкрадывается сзади и закрывает глаза Лизы ладонями.
— Ку-ку! Идëм?!
— Тихо! Предок там. Со своей новой с*чкой... 
— Прекращай ругаться! Офонарела?! 
— Это литературное слово! — смутившись, возражает Лиза. 
Женька хмурится. 
— Люди же не собаки! Поздно... Он тебя уже увидел. 

Отец обрадованно машет рукой сквозь стекло.
— Идëм уже. Всë равно спалились все! — смягчившись, посмеивается Женька и протягивает руку. — Ну... Пошли.

Стеклянные двери распахиваются, сверкнув на солнце.
— Па?
Внутри звучит лëгкий джаз. Пианиста отсюда не видно. Музыка без слов, но Лиза знает эту песню наизусть, потому что учится в школе с углублëнным изучением английского. 

Summertime and the livin' is easy... 
Fish are jumpin' and the cotton is high... 
Oh your daddy's rich and your ma is good lookin', 
So hush little baby, don't you cry... *

— Привет, солнышко! 
Лиза вдыхает запах «El Paso». Отцовский любимый. Дома до сих пор стоит пустой флакон в шкафу, в ванной. 
В кафе прохладно и пахнет жареными кофейными зëрнами. Взгляд у Анжелы испуганный, беззащитный. Как у напуганной болонки. Ну и тварь... Лиза напрягается от гнева. Отец обнимает еë за плечи, целует в маковку, как в детстве.
— Вот, моя Лиза... Давно хотел познакомить вас. Лиза, это... Моя Анжела.
— Мы как бы знакомы... — выдавливает из себя Лиза. 
 Парикмахерша кивает, но как-то невпопад. Нелепая курица! 
— А вы что же, и мужчин, оказывается, стрижёте? — с вызовом глядя в лицо женщине, громко спрашивает она.
— А тебе зачем? — иронично улыбается отец.
— Так это... Тут у меня выпускной на носу... — отвечает вместо Лизы Женька и встряхивает головой, будто оправдываясь за лëгкое хамство подруги. 
— Конечно... — с готовностью трясëт головой Анжела. — Приходите... Приходите, я постригу...
— Ну вот и славно. Лиза, визитку дать? — с облегчением выдыхает отец.
— Давайте мне, — с готовностью реагирует Женька. — У меня не потеряется! 
Визитка перемещается из сумочки Анжелы в карман его рюкзака.
— Хорошо, дочь. Маме привет. Я зайду на днях к вам. А нам пора. Иди-ка сюда... — отец отводит Лизу в сторону и раскрывает кожаный бумажник. 
— Держи... Мало ли... На мелкие расходы... — в ладонь ложится новенькая купюра.
— Откупаешься? — ехидничает Лиза.
— Прекрати... 

Женька что-то рассказывает женщине, не разобрать. Что-то лëгкое, смешное. Анжела улыбается, поглядывает в окно, незаметно смахивая слезу из-под ресниц.

Музыка льëтся из-под пальцев невидимого музыканта, ласково касается души. Хочется подпевать, и отец качает головой в такт заразительной мелодии. 

One of these mornings
You're goin' to rise up singing
Then you'll spread your wings
And you'll take to the sky... *

— Па, я надеюсь, ты не собираешься на ней жениться? — шепчет Лиза так громко, что Женька неодобрительно оборачивается. 
Отец, не поведя бровью, огорошивает Лизу новой неприятностью:
— Уже собрался. Отпразднуем в кафе. Через неделю. В субботу. Приходи, если хочешь. Придëшь? Посидим скромно, несколько человек всего будет. Близкие друзья...
Лиза глумливо хмыкает, хоть внутри взрывается бомба:
— Ну ещё бы. Не приглашать же твою кафедру. Засмеют. 

Отец смотрит на Лизу сверху вниз, строго и с досадой. Лизе отчего-то становится стыдно. Это ведь ему должно быть стыдно! Предатель, позорище.

Голос отца звучит негромко, но твёрдо:
— Я люблю её. Она хороший человек. Тебе Анжела понравится, когда ты узнаешь еë поближе. 
— А маму? Маму ты не разлюбил? 
— Мы пять лет в разводе. Очнись. У мамы давно своя жизнь.
— А меня? Ты меня тоже бросишь теперь? 
— Лиза...
— А?
— Не болтай глупости. Придёшь? Глупо же. Нам всем жить дальше. Придëтся считаться с тем, что есть. 
— Не мог подождать, пока я аттестат получу? 
Отец демонстративно вздыхает, закатывая глаза, качает головой с досадой:
— Как же ты на мать похожа. 
— Это комплимент? 
— Считай, что комплимент. 
— Я так сразу и подумала. Мама красивая... Не то что... 
— Лиза! — укоризненно останавливает её отец, и лицо у него становится напряжëнным, будто он закрыл бы ей рот, если бы мог. 

Она отворачивается и вытирает мизинцем потëкшую тушь.
— Можно мы с Женей вдвоём придём?
— Да, конечно. Приятный парень, между прочим. 
— Да так, ничего... — криво усмехается Лиза. 
— Ну и вот и славно. Мы спешим, купите себе чего-нибудь вкусненького... Тирамису закажи. Вкуснятина! 

Отец целует Лизу в висок, на лету, едва касаясь, и уже устремляется к Анжеле, ловит еë руку,  тянет к выходу. Машет, прощаясь. Анжела тоже машет. 
— Приходите, дети... Постригу.
— Вот дура... — горько роняет Лиза. 

Женька сжимает еë ладонь и смотрит с укоризной. Он чем-то похож на отца. Как она раньше не заметила... От этой мысли ей не по себе. А тот, как ни в чëм ни бывало, тихонько смеётся:
— Так это она тебя так круто тогда подстригла? 
— Она... 
— Красиво... Кончай беситься. А если это любовь?
— Какая любовь! — фыркает Лиза. — Старичьë нафталиновое. 

Он извлекает носовой платок из кармана, как фокусник, вытирает разводы под её глазами.
— Стой... Не дëргайся, глаза как клоуна. У-у-у... Ты плакала?

Лиза ещё раз оглядывается, глядя вслед отцу и его спутнице сквозь стекло. Вон они, стоят, держась за руки, у пешеходного перехода под светофором, среди летнего дня, залитые солнцем. Два мелких, жалких существа. 

В груди становится щекотно и больно, она отворачивается и вспоминает чью-то мысль о том, что солнце светит одинаково для всех. Сжимает кулачки. Это несправедливо! По справедливости этой тупой овце надо было бы прописать солнечный удар. 
— Э, хватит психовать! Что ты настроение портишь-то? 
Лиза поджимает губы. Лучше смолчать сейчас, а то до ссоры недалеко. Придирчиво смотрит на Женьку. Очкарик. Что в нëм особенного-то? Ботаник! 
Но внутри щемит, и не понятно,  чего ей и сейчас хочется больше — засмеяться или расплакаться. 
— Лиз... Что ты хочешь? 
— Тирамису... Две штуки. Нет, три! 
— Ого... Объешься! — Женька смеётся, весь в солнечных зайцах, отброшенных стёклами, и кажется, что светится его кожа, волосы, глаза... 
— Растолстею, думаешь, да? 
— Ага, будешь толстая и тяжёлая,  и как мне тебя тогда на руках носить? 
— У-у-у-у... Бросишь, да и всё! — улыбается Лиза и смотрит на него с лëгким вызовом. 
—  Нет, не брошу! Ещё чего, размечталась. Я буду бороться! Голодом морить. Посажу на диету. И никакими хитростями меня ты не проймëшь! 

Женькин голос звучит серьёзно, лишь в глазах вспыхивают искорки смешинок. 
И вот уже перед ней возникает всë, чего она хотела: три блюдца с тирамису, ароматный кофе со взбитыми сливками, шоколадные конфеты в ярко-красных, сверкающих на солнечном свету, обёртках...
  
«Господи, как пахнет вкусно...» — думает Лиза, глотая слюнки и закрывая глаза, но не притрагивается к этому кондитерскому счастью сразу. Ей не хочется спешить, не хочется разрушать состояние, для которого не подобрать слов. 

Она сидит, чутко прислушиваясь к себе самой внутри, завороженно смотрит на столик, чуть покачиваясь в такт музыке. Отсюда, из-за облюбованного ею и Женькой столика, виден рояль и старик, играющий  «Summertime».

But till that morning
There's a nothin' can harm you
With daddy and mammy standin' by
So don't you cry...*

Седой пианист поглядывает в сторону юной пары, плавно вскидывая морщинистые руки над клавишами, насмешливо улыбается, кивает кому-то напротив, хотя с той стороны рояля никого нет. В пространстве, сотканном из солнечных бликов, парит джаз, отчего на душе радостно и грустно. Кажется, из-за  обволакивающей музыки воедино смешались все чувства, и все и запахи — кофе, лимона, ванили, а внутри вдруг просыпается острая, болезненная нежность. И почему-то хочется плакать. Долго-долго, всласть, пока не насытится сладкими слезами голодная душа.