Здесь и сейчас, видимо следует сделать отступление и небольшое пояснение к дальнейшему повествованию, иначе никто ничего не поймет. После развода мне досталась или осталась небольшая дачка в деревне под Москвой, мой фамильный дом, небольшой бревенчатый, сельский домик 6х6, без удобств, воды и газа. Квартиру моя бывшая отсудила, но я не имею к ней больших претензий. Причин развода, я думаю, указывать не обязательно, иначе здешние феминистки закидают меня гнилыми помидорами и использованными прокладками. Так что, в наш век толерантности и всеобщей стабильности, эта, моя последующая фраза для них и только для них, наших, не очень желанных. Я, видимо, ну как утверждала в суде по разделу имущества родня жены, был плохим мужем и отцом. Похоже, так оно и было, поскольку я не мог, как ни старался, обеспечить все ее хотелки, поэтому я даже спорить не стал, лишь бы нас поскорее развели. Так, вроде что-то объяснил и не всех обидел. Идем дальше.
Квартира была ипотечной, ипотеку почти всю выплатили, но я не стал настаивать на дележе, поскольку в ней были прописаны двое моих любимых детишек. (тем более что ипотека была оформлена на супругу и платежи шли через нее. А доказать то, что оплата шла моими кровными бабосиками, было весьма затруднительно. Можно было, конечно, попробовать, но тем кто с этим сталкивался, хорошо известно сколько стоят подобные юридические услуги, тем более, что положительный результат был близок к нулю) Была еще родительская квартира в Строгино, но папанька с маманькой, еще при своей земной жизни, отписали ее моему младшему брательнику, так что там было нечего ловить.
Когда мне стало совсем нечего делать, рыбалка уже надоела, разрешения на охотничье оружие у меня не было, от алкоголя распухла печень и набухли почки, а доступных молодых соседок под рукой почему-то не оказалось, все были 70 +, я решил немного разобраться в доме и старом чулане. В доме не было ничего интересного, все более-менее ценные иконы мой младший брат продал еще до меня, а вот в чулане я нашел сундучок, основательно изгрызенный мышами, видимо малОй до него не добрался, а может быть, он его просто не заинтересовал. В сундучке, помимо прочих артефактов, о которых я расскажу отдельно, если появится время, мне попалась стопка пожелтевших от времени бумаг, перевязанная синей лентой, со всякими завитушками и ятями, в которых упоминалась в том числе и моя фамилия и которая меня, почему-то, очень заинтересовала.
Как бы вам все попроще объяснить: ну попробуйте представить себе, хоть на мгновенье, что кто-то вам, ну не вам лично, конечно, пишет письмо из позапрошлого века, и видимо хочет донести до своих потомков какую-то очень важную мысль или весть. И хоть я и не сторонник и, тем более, не поклонник таких древних воспоминаний, (по истории у меня всегда была стабильная тройка,) я даже своей родословной никогда не интересовался, но по мере всего прочитанного, мне становилось все интереснее и интереснее. Я так понял, потому что спрашивать уже было не у кого, что писал или диктовал записи, сейчас уже неважно, мой пра-пра-хрен знает какой-то там дед. Там, в рукописи, многие места были съедены мышами, так что все посторонние вставки с современными словами – это мое народное творчество. А внучок Вова, который был упомянут, это выходит, мой пра-хрен знает какой дед. Ну, как-то так. Теперь следует текст рукописи. Да, еще вот что, названия рукописи не было, или мыши ее съели, история от этом умалчивает, название я сам уже вставил, так что за все косяки и нескладухи можете меня ругать.
Сейчас, когда на моем жизненном пути осталось очень мало ступенек, мне, почему-то вспомнились мои младые годы. Мне, наверное, было лет осмьнадцать, может чуть более. За давностью лет уже и не припомню. Да и пишет с моих слов мой внучок Вова, шести лет, сам писать не могу, ослаб глазами, так что не судите строго. Извиняйте, если я буду скакать в своих воспоминаниях. Так вот, после того, как Бонапартий пошел войной на Русь, мой дядька, Никанор, у которого я в то время обретался, решил спрятать меня от войны и отослал в подмосковное имение моей тетушки Марфы, в село Рязанцы, что под Москвой. Сразу должен сообщить, что я сбежал из под его опеки и пошел воевать с французом. Но это было уже почти через год, когда Бонапартий уже сжег Москву. Меня дядя всячески отговаривал, просил подождать, но я, несмотря на его родственные чувства, собрал свой небольшой багаж и уехал в Москву. До Москвы я не доехал, француз уже стоял в Митино. Это такая деревенька в Подмосковье.
Там было много беженцев от войны, было много слез и горя, но я, закрыв в груди все мои чувства, обратился к адъютанту генерала Апраксина с просьбой служить своему Отечеству. Генерал Апраксин, несмотря на свою занятность, меня лично удостоил своей аудиенцией. Он плохо выглядел, серый, сухой, видимо много ночей не спал. Но, когда он со мной заговорил, я понял, что это несгибаемые люди, они готовы пожертвовать своей жизнью ради Отечества. Это люди Бога, я никак по-другому не могу их назвать. Генерал посмотрел в бумагу, которую ему подал адъютант, потом, устало, взглянул на меня.
- Карамышев? – коротко спросил он.
- Я, - ответил я, немного растерявшись.
- Я служил с твоим отцом, - сказал генерал, что-то изучая на карте, - знатный был рубака.
Я промолчал, переваливаясь с ноги на ногу. Папенька мне никогда не рассказывал о своих военных баталиях.
- Хочешь служить?- спросил генерал, на минуту оторвавшись от своей карты.
- Так точно! – ответил я.
- А ты молодец! УзнаЮ отца, - генерал взглянул мне в лицо, и мне кажется, я увидел в нем что-то человеческое.
- Но помни, француза надо бить, но нужно и себя сохранить! Вы молодые, вам еще нужно деток рожать, защитников Отечества.
Мне показалось, что у сурового генерала показалась слеза в уголке глаза. Но он отвернулся от меня и я так и не понял, была эта слеза или нет.
Меня генерал назначил служить бригадиром в Третий пехотный полк генерала Тучкова. Много можно было бы рассказать о наших баталиях, да это и так всем известно, гнали мы француза за милую душу. Но вот беда, в одной из стычек, в окопе, их сержант, своим штыком, мне пропорол живот. Больно не было, просто я сильно удивился, когда кишки полезли наружу, что вот так, просто, я могу умереть. Француза пристрелил мой ординарец, а меня, мои ребятки отнесли в лазарет. Рану зашил полковой лекарь, перед этим мне дав выпить изрядную долю водки. После лазарета мне выписали отпускной билет для полного излечения, и я опять поехал к своему дядьке Никанору в Рязанцы. Когда я приехал в Рязанцы, я очень сильно удивился, потому что люди жили так, как будто и не было войны. Но потом, я к этому привык, тем более что полковой фельдшер, мне настоятельно говорил , что там, где я буду жить, о войне могут вообще ничего не знать. Я в этом убедился и очень скоро к этому привык. Охота, рыбалка, это те небольшие удовольствия, которые я мог себе позволить, тем более что моя рана давала о себе знать. Были и боли и кровоточии, но постепенно, видимо благотворно сказывался деревенский воздух, мои недомогания ушли прочь.
Однажды вечером, когда я был на рыбалке на барском пруду и был самый жор карася, я неожиданно услышал какой-то слабый то ли вскрик, то ли стон. Я оглянулся по сторонам и увидел, что неподалеку от меня, молодая женщина в исподней рубахе, что-то бормоча и прижимая руки к груди, медленно идет в воду. Кажется, она тихо причитала:
Я ей крикнул, что бы она стояла на месте, но она, похоже, меня не услышала. Она зашла в воду и что-то прошептав, окунулась с головой. Я, насколько это возможно быстро, бросился к ней, но, когда я подбежал к тому месту, где исчезла женщина, даже и кругов на воде не было видно. Я стал нырять, пытаясь ее найти, но там было глубоко, и я не смог ее отыскать. Отдышавшись, я нырнул в последний раз и рукой нащупал что-то под водой. Это была исподняя рубаха той женщины, которая хотела свести свою жизнь со смертью. Я вынес бедняжку из воды и постарался привести ее в чувства. Она долго не оживала, и когда я уже подумал, что она мертва, она открыла глаза и только тихо прошептала:
- Зачем?
- Что зачем? – не понял я, склонившись к утопленице.
- Зачем ты меня спас, барин? – спросила девушка.
Здесь нужно заметить, что эта девушка была диво как хороша. Этот дьявольский излом бровей, чувственные губы, голубые очи и русые волосы, только взглянув на нее один раз, я понял, что любил ее и только ее, всю свою жизнь.
- Как тебя зовут? - только смог вымолвить я.
- Фрося, - ответила она, прижимая руки к груди, - барин, зачем ты меня вытащил, я должна была умереть.
-Зачем тебе умирать, Фрося? – спросил я, совершенно искренне.
- Меня отдают замуж, за нелюбимого, - ответила Фрося, с опаской глядя на меня и все так же прижимая к себе исподнее, - что может быть хуже этой доли?
- Фрося, погоди, - сказал я, - ты чья девка?
- Господ Исленьевых, - ответила Фрося.
-Фрося, ты погоди, погоди! – сказал я, - я знаю Исленьевых, я тебя выкуплю! Сколько ты стОишь?
- Семи рублев, - ответила Фрося, то ли с опаской, то ли с надеждой глядя на меня.
- Все-все! – сказал я, - завтра же ты получишь вольную!
- Нет, - ответила она, со стоном вздохнув, - у меня же есть отец и мать, братья и сестры. Господа меня одну не отдадут. Ты меня не выкупишь, барин!
- Выкуплю, - бодро ответил я, прикинув сколько у меня было наличных средств. На всю семью моих денег явно не хватало.
- Фрося, я завтра же поговорю с вашими господами, - не так уже уверенно сказал я.
Фрося посмотрела на меня своими большими, голубыми, небесными глазами и ничего не ответила. Впрочем, ответила.
- Прости барин, мне нужно идти, скоро дойка.
Какая дойка, для чего, я не мог совершенно понять, мне многое ей хотелось сказать о моих чувствах, но потом, видя ее недоуменный взгляд, до меня дошло, что она меня сейчас не поймет и ей нужно было идти доить хозяйских коров. Она ушла, а я никак не мог отделаться от мысли, что эта, спасенная мной Фрося и есть мой смысл жизни, моя любовь, хоть она об этом даже не подозревала.
Всю оставшуюся ночь я провел без сна. Все мои мысли были с Фросей, я ходил по берегу пруда, боясь, что она решится еще раз покончить со своей молодой жизнью. На следующий день, рано утром, я пришел в дом господ Исленьевых. Я принес все свои деньги, которые смог собрать, их было около ста рублев.
Господин Исленьев, рассмотрев мою просьбу, смеясь сказал, что бы выкупить семью Фроси, нужно 200 рублев. Я очень огорчился, услышав эти слова, но мой дядька Никанор, мой небесный ангел, увидев меня в расстроенных чувствах, дал мне всю необходимую сумму. Меня многие потом осуждали, говорили, что это был большой мезальянс. Многие мои друзья от меня отвернулись. И не только они. Но я на них старался не обращать своего внимания, хоть мне это было очень больно. И никогда не держал на них зла. Главное, что со мной рядом была моя любимая Ефросинья и пятеро деток. Я достойно прожил свой век, чего и вам желаю.
На этом записи не обрываются. Там было еще много чего написано,
Не зря предком в будущее написана!.
Понравилось, может, ещё есть записи?