Пирожок ни с чем

По словам  родной бабушки Марь Терентьевны, внучку растила она одна, потому что мать  при родах умерла, а отец уехал на заработки, да так и не вернулся. Одна. Без посторонней помощи. Без чьего-либо участия. Так вот, бабка о ней так и говорила: «Чёрте что за человек! Так – пирожок ни с чем…»
Так Валюшку «Пирожком» и звали и в школе, и потом уже, когда работать пошла. Она и вправду на пирожок похожа была. Крепенькая такая, курбастенькая, как у них говорили. С толстенькими ножками и пухлыми ладошками. На круглом безбровом лице широкий вздёрнутый нос почти без переносицы и бледно-голубые глаза, оправленные белёсыми ресницами. Только и было красоты во всём её облике, что коса русая, толстенная, ниже пояса свисавшая и всегда туго заплетённая. Но когда после бани Валюшка косу свою расплетала и волосы расчёсывала, то похожи они были на шёлк атласный, на травы луговые, что пенно под ветром   стелются, когда чуть морозом прихвачены.
За волосы эти пенные и загляделся на Валюшку Венька Пеньков – сосед, через два дома от них с бабкой живший и в одном классе с ней учившийся. Но симпатии свои Венька выражал очень странным образом. Когда Валюшка мимо их двора проходила, он её подстерегал и через забор перекидывал гантель, пятикилограммовую, ржавую, у них на крыльце много лет лежавшую, оставшуюся от отца-покойника.  Не попал, правда, ни разу. Но Валюшка никогда не обижалась на Веньку. Чего уж там, дурак он, потому что мальчишка, а мальчишки – все дураки. Просто, когда гантель рядом шлёпалась, Валюшка закидывала косу свою тяжёлую за спину и, не глядя даже в Венькину сторону, беззлобно так говорила:
- А, это ты… Ещё раз кинешь, не дам списать по письму…
С годами название предмета менялось: по алгебре, физике, химии, астрономии. Не менялся лишь Венька- дурачок, хотя давно уж вырос и превратился в ладного паренька.
Но Валюшка – добрая душа. Это она только грозила, а списывать Веньке давала всегда, до самого десятого класса. И вообще, она за ним присматривала, чтобы причёсанным был, чтобы пуговицы все на месте и чтобы пирожок, который сама с утра испекла и в школу для него каждый день приносила, съел. У Веньки же отца нет, а мать пьющая – это всем на их улице известно было.
А Венька бычился, причёсанные волосы пятернёй опять растрёпывал. Но пирожок брал, чтобы потом, украдкой, съесть его на перемене за углом школы.
Однако гантель, гад, каждый день бросал…
И Валюшка думала, что это он её так любит. И даже втайне Венькой гордилась.
Сразу после школы Венька уехал, сбежал от окончательно спившейся матери, которая теперь уже иногда, пьяная, даже в дом войти не могла, а валилась прямо на крыльце, где и засыпала. Венька же ночью, когда никто не видит, тащил её домой и, прямо не раздетую, укладывал на кровать.
Перед отъездом, уже почти ночью, когда мать в дом уже затащил, пришёл к Валюшке прощаться: постучал ей в окно, поманил через стекло пальцем, чтобы на улицу вышла, и там подарил ей… да, ту самую гантель, которая столько лет угрожала Валюшкиной жизни и безопасности.
Когда он ей всё сказал, та поцеловала его в щёку, перекрестила, как бабка при прощании делала, и даже не спросила, а как же она без него-то будет.
И ушёл Венька. И пропал.
А Валюшка пошла нянечкой в больницу работать, чтобы никуда от бабки не уезжать, потому что у той ноги  совсем плохи стали. А из больницы можно было в обеденный перерыв быстро прибежать, чтобы покормить старуху, которая всегда ворчала и обзывала Валюшку «неумехой» и «халдой». А в конце, перед тем как Валюшке снова идти на работу, крестила её в дверях и всякий раз говорила:
- Ладно, ступай уж, пирожок ты мой ни с чем…
И Валюшка понимала, что это бабка её так хвалит. Потому и уходила с улыбкой.
И вообще с улыбкой жила. С тихой такой, как утренний свет над речкой, который и разглядишь-то не сразу, а после того, когда присмотришься. Только присмотреться тоже уметь нужно: не в глаза ей смотреть, а всю разом, целиком видеть нужно. Знаете, как у Джоконды, на которую когда смотришь, то улыбки не видишь, но лишь чуть опустишь взгляд, сразу чувствуешь, что она улыбается.
Замуж Валюшка не торопилась, хоть исполнилось ей уже двадцать три. А не торопилась потому, что знала: всё равно выйдет. За кого? Как – «за кого»? За Веньку, конечно. Ну, когда он вернётся. А что вернётся, и не сомневалась. Ведь он ей гантель в залог их вечной любви оставил…

… И он постучал ей в окно однажды осенью. Почти ночью уже, когда нудный, уже невидимы дождь барабанил по жести крыши и подоконников, а Валюшка сидела у телевизора и носки для бабки вязала. Но как-то не ладилась у неё сегодня работа: носочки всё какие-то маленькие получались, словно на младенца. И Валюшка в который уже раз их распускала и начинала перевязывать.
Тут Венька и постучал опять в окно и пальцем через стекло поманил. Валюшка его сразу узнала и, даже не успев ещё обрадоваться, выскочила к нему на крыльцо.
Он стоял, худой, мокрый весь и к груди какую-то грязную фуфайку прижимал:
- Ты, Валь, эт самое… вот… Дочка у меня. Ей полгодика всего-то. Мы от её матери вдвоём, значит, сбежали, потому что она пить начала, как моя мать. И так же как мать, прямо у порога без памяти падает каждый день, когда вечером возвращается… Пустишь?..
Валюшка в ту минуту почему-то про гантель, как та неожиданно из-за забора вылетала, вспомнила. Молча у него девочку из рук взяла и вошла с нею в дом. Венька – следом. А бабка с дивана глянула на этих троих,  да только и сказала:
- Дождалась, стало быть, ты своего счастия… пирожок ты мой ни с чем…

… А дальше – ничего не было. Все смотрели друг на друга и улыбались, почему-то. Девочка, завёрнутая в фуфайку, кажется, тоже…