музыкант из меня не получился...» Ибо потом, как горько признавался Леонов-Сарафанов, «приходится играть в кинотеатрах, на танцах… и так далее», смущенно имея ввиду — на похоронах. Конечно, в оправдание своей неудачной карьеры музыканта Сарафанов добавил: «всякая работа хороша, если она необходима...» Но это, извините, весьма слабое утешение, особенно если за плечами многие годы работы в филармонии или театре... Потому и приходится оркестрантам постоянно поддерживать хорошую музыкальную форму, ну и, понятное дело, иметь хорошие отношения с главным дирижером — дружить с руководством полезно во всех сферах деятельности во все времена.
* * *
Уважаемый читатель, похоже, уже догадался: Форин из оркестра театра оперы и балета вылетел… Но его музыкальная квалификация тут не причем. А виноват в этом, кто б мог подумать, недавно почивший... Михаил Горбачев. Точнее, не лично он сам, а его «новое мЫшление» и политика гласности.
Любой творческий коллектив, театр да и просто актерская студия — это зачастую склочный гадючник, банка с пауками. Почти во всех подобных профессиональных сообществах царит жесткий диктат его лидера — художественного руководителя, главного дирижера, режиссера-постановщика. Но периодически неизбежно возникает новая творчески одаренная харизматичная фигура, пытающаяся низвергнуть доселе существовавший порядок. Достаточно вспомнить известный конфликт Плисецкой и Григоровича, разразившийся в своё время в Большом театре, или противостояние худрука Театра на Таганке Юрия Любимова с актерским коллективом. Впрочем, с философской точки зрения, это даже полезно.
Конечно, Форин не претендовал на должность главного дирижера, дело в другом. При любом руководителе всегда возникает группа приближенных, обласканная его вниманием и жаждущая привилегий, ролей, партий. В другие времена народ бы, возможно, «безмолвствовал», максимум, недовольно роптал. А тут на дворе Перестройка! Гласность! Форина, до кучи, избрали на должность секретаря бюро комсомола оркестра, и он, почувствовав «силу в руках», засучил рукава.
Главный дирижер — всесильный удельный князь своей музыкальной вотчины: директор театра, художественный руководитель, главный балетмейстер в его «кухню» особо не суются. Как говорится, каждому — своё. И от главного дирижера, и только от него зависит распределение партитурных ролей среди оркестрантов. Особенно это заметно по самой многочисленной группе струнников — скрипачей и виолончелистов. Чем ближе они сидят к дирижеру, тем выше их оркестровая ставка. «Деньги-деньги-дребеденьги», как бы низменно это ни звучало применительно к искусству. Одним словом, восстал Фархад против несправедливого, по его и некоторых других музыкантов мнению, распределения партий и, как следствие, финансового вознаграждения. И в «новые времена», в отличие от прежних, это вовсе не выглядело авантюрой. По крайней мере, так казалось «бузотерам». Коллектив оркестра раскололся: одни поддерживали Форина (их было меньшинство), другие нет.
Горячо поддержала Форина и его супруга — в мае 1984 года Фархад женился на скрипачке оркестра Любочке Бражниковой, взявшей его колоритную татарскую фамилию.
Пару слов о его избраннице. Она, как и мы с Форином, уроженка славного города Казани. Закончив, как и Форин, музыкальное училище (раньше его), смело замахнулась на знаменитую московскую «Гнесинку», ныне Российскую академию музыки имени Гнесиных, являющуюся, наряду с Московской государственной консерваторией имени Чайковского, одним из двух ведущих музыкальных ВУЗов страны. Молодец, сумела поступить и успешно ее закончить. Однако сразу вернуться домой в родную Казань у неё не получилось: ни в оперном театре, ни в филармонии свободных вакансий на тот момент не оказалось. Получила госраспределение в Красноярск — в местный театр оперы и балета, отработав там положенные молодому специалисту три года. И всё это время Любочка регулярно «бомбила» администрации казанских оперного театра и филармонии письмами, напоминая о себе. Удача, в итоге, ей улыбнулась: появилась вакансия скрипачки в оперном, она успешно прошла прослушивание и перевелась в Казань.
Форин обратил внимание на новенькую скрипачку сразу. Как выяснилось позже, Любочка и сама в свой первый спектакль на новом рабочем месте в паузах любовалась изысканным богемным обликом незнакомого флейтиста, так похожего на молодого Шопена. На следующий день после репетиции Форин предложил ей прогуляться. И понеслось!.. Стояли погожие апрельские деньки, наконец-то пожаловало долгожданное тепло! Бодрил опьяняющий запах непросохшей земли и талого снега, набухали почки на деревьях, журчали ручейки, задорно чирикали синички. Люди, сбросив ненавистную зимнюю «лягушачью кожу», стали чаще улыбаться и, жмурясь, радостно подставляли застенчивому весеннему солнышку побелевшие за зиму лица. А из открытых окон повсюду неслась популярная тогда песня Аллы Пугачевой: «Знаю, милый, знаю, что с тобой…» Трещал, отчаливая в небытие, потемневший лед на Волге и Казанке, и весенняя Казань, вновь обретенная счастливой Любочкой, дарила им своё неповторимое очарование…
На четвертый день знакомства Форин сделал ей предложение. Через неделю оно было принято. Заявление в ЗАГС сопровождало ходатайство администрации оперного театра с просьбой ускорить процедуру официальной регистрации брака: вскоре предстоял отъезд театра на летние гастроли. Причем судьба приготовила счастливой молодой паре роскошный подарок на медовый месяц — первым городом гастрольного тура значился Сочи. В общем, всего через месяц как только счастливые влюбленные впервые увидали друг друга, они официально стали мужем и женой. Совет да Любовь!
Я был свидетелем на их веселой музыкальной свадьбе: больше половины приглашенных составляли коллеги-оркестранты. Присутствовал в качестве почетного гостя и главный дирижер театра, тот самый, с которым всего через несколько лет Форин сойдется в неравной, как, в итоге, оказалось, «схватке». Но пока… Пока разливалось свадебное застолье, звучали тосты и поздравления, молодые были счастливы, Любочка, в своем роскошном белом платье, прекрасна. Гости, как и подобает, пребывали в состоянии веселого праздничного возбуждения, а оркестранты — еще и в радостном предвкушении скорого гастрольного вояжа. Кстати, Акмал Хаялыч тоже был женат на скрипачке оркестра — они, разумеется, оба присутствовали среди гостей. Свадьбу играли в ресторане гостиницы «Казань», что на углу Баумана и Чернышевского.
М-да, начиналось всё более чем романтично и красиво. Впрочем, как у всех. Через неделю после свадьбы коллектив театра отбывал на гастроли — они обычно длились два месяца, июнь-июль, в августе отпуска, ну а в сентябре — открытие нового театрального сезона.
Я заехал к Бражниковым, они жили в Савинке на Мусина, проводить на вокзал Форина и Любочку. Тихо присел в уголке, чтоб не мешать сборам и не усугублять легкую нервозность, обычно возникающую в этот момент у женщин — то куда-то запропастилось, это не влазит, а уже пора трогаться, опоздаем! И тут я заметил одну деталь: насколько неумело Любочка складывает вещи и пакует их в чемодан. А тут Форин под руку, мол, давай быстрей! Цыкнув на Форина, она «выкинула белый флаг», позвав маму. Разгоряченная мама прискакала с кухни (собирала им в дорогу печеное-жареное) и, буркнув дочери «отойди!», в несколько движений всё ловко уложила. Щёлкнули замки чемоданов — в путь! А на перроне вокзала, у поезда уже вовсю бурлил радостно возбужденный курящий, гогочущий театральный люд — знали бы вы, как артисты и музыканты обожают и ждут гастроли! Впрочем, кто не любит смену обстановки и разнообразие в жизни. Все восторженно поприветствовали молодую чету оркестрантов, и по вагонам! «Личный состав» театра и кое-какой реквизит разместился в трех вагонах. С завистью вздохнув, я помахал вслед уходящему поезду. Вот, думаю, счастливый Форин: искусство, театр, молодая жена, медовый месяц, гастроли, Сочи…
Почему я вспомнил эпизод сборов? Потому что подмеченная мною неумелость Любочки, имела в дальнейшем, к сожалению, свои последствия. Дело в том, что ее мама, детский врач, с детства решительно ограждала способную к музыке дочь от хозяйственных домашних дел, оберегая ее руки. Руки скрипачки! Идеально приспособленные к музицированию на инструменте, они совершенно не годились для исполнения домашней бытовой рутины. Конечно, и в Москве, и в Красноярске Любочке приходилось обслуживать себя самой. Но одно дело себя, совсем другое, когда «на иждивении» появляется муж. Форин, безусловно, помогал, но всё же хозяйка в доме — жена. Поэтому полноправной хозяйкой в доме была мама Любочки, с которой она не желала расставаться. А ровно через девять месяцев после свадьбы у них родилась дочурка.
И вот представьте себе «картину маслом»: типовая двухкомнатная квартирка с четырехметровой кухонкой в панельной девятиэтажке, в ней — родители Любочки, ее младший брат, сами молодожены и маленький ребенок. Скрипачке и флейтисту необходимо и дома работать с инструментами: разучивать новые партии, «долбить» сложные места и, разумеется, не одновременно. К тому же, мама Любочки на зиму забирала своих стареньких родителей из деревни. Форин не раз предлагал переехать к нему на Танкодром: он тоже жил в двушке панельной хрущевки с матерью и бабушкой. Однако свекровь — не мать, к тому же мама Форина, Таисс Мухтаровна, не была в восторге от этой идеи, Любочка про это знала.
Тогда Форин, казалось, нашел компромиссный вариант: профком театра пообещал ему комнату в театральном общежитии, да еще рядом с местом работы. Это было очень удобно, учитывая, что добираться домой после вечерних спектаклей что в Савинку, что на Танкодром, особенно зимой или в непогоду — удовольствие ниже среднего. Любочка поначалу согласилась, но, в итоге, желание иметь под боком мамочку перевесило всё. Форин переживал: очередь на квартиру от театра подойдет лет через 10-15, на строительство кооператива денег нет, а жильё в аренду тогда практически не сдавалось. Первые годы совместной супружеской жизни пылкие чувства молодоженов побеждали все жизненные невзгоды и неурядицы. Но, как это часто бывает, лишь до поры до времени.
А тут, до кучи, конфликт с главным дирижером. Обычно вопросы по зарплатам оркестрантов решались им келейно с директором и худруком театра. Но дух Перестройки вторгся и в этот щепетильный вопрос. Форин вместе с поддержавшими его музыкантами, на правах секретаря бюро комсомола оркестра, выдвинул главному свои претензии. И не просто выдвинул — поставил ребром. Тяжба безрезультатно длилась довольно долго, пока вопрос о справедливом распределении оркестровых партий и их оплате не вышел на уровень заседания партхозактива театра.
Форин энергично озвучил своё видение проблемы и требования, главный дирижер аргументированно ему оппонировал. И как бы между прочим, отметил, что уважаемый Фархад Равильевич, несмотря на его общественную активность, не имеет высшего музыкального образования — вот он вес диплома конса! Это, безусловно, во многом нивелировало аргументацию Форина, ослабив его позицию.
