особняков, приветствуя защитников республиканских традиций.
В одном из мест навстречу когорте выбежали две весталки. Одна обхватила шею Брута руками и поцеловала его в губы, а другая надела на голову Цезетия венок.
- Убейте Красса! – крикнула первая.
- И Цезаря с Помпеем! – подхватила другая.
Как ни странно, Брута все это расстроило. Он предпочел бы, чтобы его приветствовал народ, а не чопорная знать. Происходило же наоборот, хотя Марк Юний считал, что служит именно народу.
А вот Красс, в прошлом сулланец-оптимат, хоть и использовал лозунги популяров, на деле продолжал вести себя, как оптимат, накапливая все новые богатства за счет разорения множества своих сограждан из-за его спекуляций. Но народ, сделавший его одним из своих любимцев, этого в упор не хотел видеть. А Помпей и Цезарь, его соратники, вытворяли на завоеванных землях такое, что надеяться на лояльность покоренного населения Риму не приходилось на десятилетия вперед. Зато в столицу рекой текли награбленные богатства, а в сторону невольничьих рынков легионеры гнали новые и новые толпы закованных понурых пленников.
Брут же считал, что теперь, когда границы Римской державы во все стороны далеко отодвинулись от Вечного города и ему уже никто не мог угрожать, надобность в постоянных войнах отпала, а с другими народами нужно просто торговать. Сейчас же, используя огромный приток захваченных богатств, триумвиры развращают плебс дармовыми подачками. Зачем римским гражданам работать, если есть рабы, которых не меньше, чем свободных людей? И трудом добывать себе хлеб не нужно еще и потому, что есть те, кто обеспечит римлян бесплатной едой и столь же бесплатными развлечениями. Вот плебс и не стремится работать, имея возможность просиживать целыми днями в тавернах, пьянствовать и предаваться веселым развлечениям в дешевых лупанарах, стремительно распространяя невесть откуда принесенные дурные болезни, от которых люди сгнивали заживо.
Брут мечтал вернуть Рим к традициям благородной старины, когда роскошь считалась пороком, а умеренность в богатстве – добродетелью. Этих древних традиций тогдашние римляне придерживались, взяв за образец Спарту времен Ликурга.
Вокруг Марка Юния образовался кружок единомышленников. Одним из них был Гай Кассий Лонгин, который вскоре стал другом Брута. Но в последнее время Кассий вел себя очень странно. Например, зачем-то пожелал принять участие в походе против Парфянского царства, который Брут считал бессмысленной авантюрой. Но при всех попытках Марка Юния вызвать друга на разговор, Кассий отшучивался и переводил беседу на другую тему.
Когда легионеры вышли на Священную улицу, Цезетий дал команду ускорить шаг: до Форума и Курии оставалось совсем недалеко.
Отряд вышел на Форум.
При виде тех, с кем, возможно, придется скрестить мечи в схватке, воины Красса по команде Ларуса мгновенно выстроились в боевой порядок.
Когда Ларус шагнул к Цезетию, собираясь что-то ему сказать, последний быстро положил руку на рукоять меча.
- Не спеши хвататься за меч, Цезетий, - спокойно сказал ему центурион. – Схватки между нашими воинами не будет. Посмотри вон туда.
Ларус вытянул руку в сторону Курии, и Цезетий, а вслед за ним и Брут, перевели взгляд туда же.
И увидели, что легионеры Красса в сопровождении эдилов выводят из здания трясущегося от страха Луция Анния.
Все сразу стало понятно. У сенаторов не хватило терпения и решимости дождаться подмоги, и подумав, что она не придет, а Красс может отдать приказ воинам вообще разогнать сенат (неслыханное унижение), они проголосовали за выдачу Анния.
Взбешенный малодушием государственных мужей, Брут громко выругался. Он терпеть не мог Анния, но понимал, что дело на глазах принимало все более неприятный оборот. Сенат начал терять лицо, а триумвиры могли торжествовать.
И похоже, в дальнейшем ситуация могла стать еще хуже.
Вопреки ожиданиям Луция Анния, его отвели не в Мамертинскую темницу, а … в его собственный дом. Причем, воины Красса оказывали ему все знаки почтения, которые были положены сенатору. В дом они не вошли, а остались на улице, вошел же только один Ларус, заявивший, что имеет от Красса поручение переговорить с сенатором с глазу на глаз.
Они расселись в атриуме, после чего центурион неторопливо повел свою речь:
- Достопочтенный Анний, проконсул не имеет ничего против тебя лично. Его цель – не допустить происков врагов против Римской державы, которой он верно служит, как и мы все. А потому он предлагает тебе соглашение.
- Соглашение? – тупо переспросил Анний.
- Суть его такова, - начал разъяснять центурион. – В присутствии самого Красса, который, как ты знаешь, исполняет должность претора, а также обоих консулов, народных трибунов и членов судебной центурии, ты должен сделать признание в своем участии в заговоре против Рима и назвать имена своих сообщников… из сената!
- А если я не участник никакого заговора?
- Ты должен понимать, доблестный Анний, что суд над тобой все равно состоится, потому что парфянская лазутчица, которую наверняка сейчас уже пытают в тюрьме – главное доказательство твоей вины. Признание не смягчит твоей участи, тебя все равно приговорят к смерти, но в обмен на это твое признание Красс до суда устроит тебе побег из Рима. Причем, ты сможешь взять с собой из твоих богатств столько, сколько ты сумеешь забрать. С твоими деньгами ты сможешь до конца жизни безбедно жить в любой стране, ничего не опасаясь.
- Как я назову своих сообщников из сената, если их нет? – недоуменно спросил Анний.
Ларус промолчал, но взглянул на него столь выразительно, что в словах не было нужды.
- Я, кажется, понял, - пробормотал сенатор.
Все было очень просто. Раз сообщников нет, они должны появиться. Именно это ему предлагали в обмен на жизнь и свободу.
- Катон? – почти беззвучно, одними губами, прошептал сенатор.
Центурион быстро кивнул.
- Я должен подумать и вскоре дам ответ, - сказал Анний, который начал заметно оживляться.
- Никто не будет мешать тебе думать, благородный квирит, - жестко ответил Ларус. – Но наше ожидание не должно продлиться слишком долго. До отъезда Красса в поход признание должно быть сделано. Иначе… в нем уже не будет нужды.
Он встал и, собираясь уходить, добавил:
- Как только ты придешь к решению, извести об этом любого из моих воинов, которые будут теперь охранять твой дом. Выходить из него отныне нельзя ни тебе, ни твоей прислуге.
И центурион вышел.
Анний принялся напряженно размышлять. Допустим, он сделает то, чего от него требуют. Но зачем тогда после этого Крассу устраивать ему побег? Это для Марка Лициния лишние хлопоты и риск. Когда сенатор уже не будет нужен, Крассу гораздо проще его убить, списав это на месть сторонников Катона за предательство. Которая тоже вполне возможна. Иными словами, не одни убьют, так другие.
Собственно, шанс остаться в живых есть только один. Поэтому сенатор позвал к себе Плура.
Плур – невысокий худенький паренек, при этом невероятно сильный и ловкий. В драке он мог легко отделать любого неповоротливого силача, да и оружием владел виртуозно. Но сейчас от него требовалось совсем иное. И Анний подробно разъяснил Плуру его задачу.
Со всех сторон особняк сенатора был окружен садом, а с тыльной стороны дома деревья даже подходили к высокой каменной стене, огораживающей владение. Пареньку предстояло забраться на дерево, перескочить с него на стену, а дальше спрыгнуть с нее на другую сторону, чтобы оказаться на небольшом пустыре, тоже огороженном стеной, но не столь высокой. Перелезть через нее Плур при своей комплекции сможет легко. Оказавшись за пределами владения, он должен направиться в дом Катона, передать тому письмо Анния, дождаться ответа и принести его сенатору, возвратившись обратно тем же путем.
Именно от расторопности Плура зависела сейчас жизнь Луция Анния.
После этого сенатор достал свиток папируса с написанным на нем посланием и вручил его пареньку.
Эпистола была написана не на латыни. Анний использовал тайнопись, известную лишь ему, Катону, Цицерону и еще нескольким вождям сенатской партии. В этом был серьезный резон. Обе враждующие стороны уже давно начали готовиться к неизбежной гражданской войне и использовали самые различные формы конспирации, в том числе – тайнопись. Если Плур будет схвачен воинами Красса, разобраться в содержании письма враги не смогут.
Затем Анний вместе с Плуром вышел из дома и проследил, как паренек с кошачьей ловкостью взобрался на одно из деревьев, с него легко перескочил на стену и спрыгнул оттуда на пустырь. Судя по отсутствию шума от удара о землю, крика или стона, приземление прошло благополучно.
Облегченно вздохнув, сенатор вернулся в дом. Несколько часов прошло для него в томительном ожидании. Но терпение Анния все же было вознаграждено – Плур вернулся.
- Ну что?! – крикнул сенатор, бросившись ему навстречу.
Юноша молча подал ему письмо Катона. Дрожащими руками Анний его раскрыл.
В ответной эпистоле Катон использовал ту же самую тайнопись. Вождь консерваторов советовал Аннию не падать духом, набраться еще немного терпения и подождать до ночи. А ночью воины Цезетия незаметно подойдут к дому и снимут выставленную Крассом охрану. Аннию к ночи надлежит быть готовым к бегству, его выведут из Рима и спрячут в надежном месте. А пока, чтобы сенатор мог немного отдохнуть после пережитого и воспрянуть духом перед столь трудной ночью, Катон отправляет к нему двух блудниц, дабы скрасили ему томительный вечер.
Анний возликовал. Еще бы, ведь спасение уже не за горами! А пока, чтобы скоротать время до ночи, можно и поразвлечься. Плур сказал, что блудницы уже в доме и ждут в атриуме.
- А как же ты их провел? – вдруг удивился сенатор. – Они тоже умеют лазать по деревьям?
- Нет, они прошли через ворота. Легионеры Красса не выпускают прислугу из дома, но впускать кого-то сюда им никто не запрещал.
Анний дал Плуру несколько монет и отпустил его, велев передать кухарке, чтобы ужин был готов прямо сейчас.
Вскоре стол в триклинии был накрыт.В центре его возвышалось блюдо с жареной свининой, обложенной кровяными колбасами. Соседство ему составляла запеченная курица, нафаршированная орехами и перцем. Тут же была рыба в соусе с многочисленными пряностями, источавшая запахи кориандра и чеснока. Стол был также уставлен вазами с фруктами: грушами, сливами, гранатами, виноградом и инжиром. Вино было пяти видов: альбанское, массикское, соррентийское, фалернское и цекубское. Последнее сенатор любил особенно.
Анний сперва подумал, не позвать ли за стол и блудниц, но потом решил, что сытость помешает им как следует изображать страсть. Сенатор возлег на ложе возле стола и неистово набросился на еду. Он запихивал ее в рот огромными кусками, запивая большим количеством вина из нескольких амфор.
Когда Анний почувствовал, что насытился, он побрел в отхожее место, склонился над отверстием, засунул глубоко в рот несколько пальцев и исторг из желудка все его содержимое. Потом, уже с освободившимся желудком, он вернулся за стол и начал жадно есть и пить по новой. Затем он снова повторил ту же процедуру.
