Психо = блюз =1.

идея. Детали обсудим потом. Ну, как?

— Я пожал плечами. — Туман.

— А что мы теряем? — Фимка, словно гипнотизируя уставился мне в глаза. — Если не выйдет, то каждый остаётся при своём. Ну, а если…

Он бросил мне на колени папку. — Как пример. Это из лёгких. Для затравки. Время у нас ещё до вечера есть. А я пока кофейку сварю. А хочешь, кальян заряжу? Нет, ну тогда кофе. Читай. Я отвлекать не буду, разве что у тебя вопросы возникнут. Или уточнения. Всё. После поговорим. Мой друг отправился варить кофе на песке. Он его разогревал или, вернее прокаливал в большом противне на плитке, а затем в этом прокалившемся песке, как пирамиды, устанавливал джезвы, с им же самим смолотым свежим кофе. Этой процедуре он предавался с неизменным трепетом кофейного маньяка.  Что, впрочем, и неудивительно при его -то работе.









Устроившись поудобнее, я раскрыл папку. Фимка был прав. Любопытство, желание заглянуть было сильно. Грань между разумом и уходом из него очень тонка и страх перешагнуть её в нас, конечно, велик, но так и хочется порой заглянуть туда. куда смотреть нельзя. Никогда, если хочешь остаться на этой стороне, именуемой сознанием. Я взял первый лист.

«Камень»

«… Меня пинают. Об меня спотыкаются. Могут и отбросить в сторону. Вся беда в том, что я лежу посреди дороги, не очень оживлённой, но всё же. Я камень. Я, говорят, всем мешаю. Когда -то.  по этой дороге проходила хромая, облезлая собака, затравленно озираясь по сторонам. Люди улюлюкали, смеялись, бросали камни. Все бросали, и я бросил. С тех пор меня не стало. Вернее, я окаменел. Умер. Стал камнем. Душа покинула меня. Я камень. Меня пинают. Об меня спотыкаются. Вся беда в том, что я лежу посреди дороги …»

— Я недоумённо положил лист. Ну и что в этой миниатюре шокирующего? Да, ничего. Элемент абсурда. Что-то из японского или китайского притчевого наследия. Но, где же здесь то, о чём говорил Фимка? Взял следующий лист.

«Молчаливый друг»:

«… Давай поговорим. Ну, с кем мне ещё поделиться самым сокровенным? Тем, что не каждому доверишь? А ты хоть и молчишь, понимаешь всё. Не возражаешь. Хотя иногда и хочется несогласия, спора, в котором рождается понимание, оттачивается мысль. Но ты молчишь, и это всё-таки лучше, чем упрёк. Упрёков, самокритики и бичевания мне хватает с избытком и так. Ты можешь выслушать и это уже не мало. Ты знаешь меня, как никто. И не мудрено. Ведь сколько я себя помню, ты всегда на моём пути. Менялась лишь форма.

Самые неприятные моменты моей жизни не прошли мимо тебя, мой молчаливый друг. Да и радостные, которых гораздо меньше тоже. В тебе отражается также боль. Ты стареешь вместе со мной Ты моё отражение, которое умнее меня, так как умеешь слушать. Слушать и молча сопереживать. Глаза — зеркало души. А зеркало, это отражение глаз и души. Вот так вот выходит. А когда тебя закроют чёрной тканью, то это значит … это значит, что ушёл я и кто-то другой, возможно, будет вести с тобой молчаливый разговор в сырую осеннюю ночь …».

Оставались ещё две-три небольшие новеллы. Я закурил, пока ничего, чтобы наводило мысль о сумасшествии авторов, не возникло. Но, как говорил Фимка, это только прелюдия. Возможно дальше? Хотя, честно говоря, читать о леденящих кровь ужасах не хотелось. А что ещё может возникнуть в воспалённом мозгу? Хотя говорят, что провиденья и прозрение часто возникают в отмеченных болезнью душах. Души эти обнажены, нервами, лишёнными кожи. Чувствительны к тому, что мы, обычные, к счастью, не замечаем.



Хотя, Ефим, наверное, прав. Я человек впечатлительный. И хотя чего-то такого, как беготня с бритвой или иные страсти я не находил, но атмосфера прочитанного, казалось, сгущалась, оседая в сознании. Я налил на треть бренди. Выпил. Конечно, - размышлял я — Кобо Абe или Беккета,

допустим. Или, как у Мрожека, помогают не переступить черту реальности в ирреальном. Нельзя слишком серьёзно относиться к жизни. Это чревато. Весьма. Казалось, что тени, фантомы, ожили в этой глухой тишине, уснувшей психушки и бродят по коридорам в поисках жертв. Я чувствовал, что ещё немного и вполне возможно, что долго им искать не придётся. Вот он я. Вполне созревший индивид, готовый    воспринять боль, отчаянное безумие, казалось сочившееся из стен, из самого воздуха. Затягивало, как в незримый туман и плотной массой оседало где-то в области грудины и тошнотой наполняло  тело.

Распахнул окно, глубоко вдохнул сырой воздух. Я, наверное, совсем никудышный бизнесмен, ну, а потенциальный пациент Фимки, наверняка. В кабинет доплыл живительный запах кофе. Значит, скоро он будет готов. Значит уже скоро вернётся этот новоявленный «бизнесмен>. Взяв очередные листы из папки, продолжил знакомство с литературным кружком психиатрической клиники. им. доктора Фимы Айзенберга.



Я закрыл рукопись и тут понял, что не поиск страшного странного аномально необычного движет моим любопытством. Да и не любопытство это, а стремление понять. И я, кажется, понял, что объединяет всех прочитанных мною «психушных» авторов. Нет, не изыски бредней, а общее, все¬ полагающие чувство отстранённого одиночества и боли, возведенных в степень высшего откровения, игра на краю пропасти, вечности и мечущегося сознания себя частичкой, пылинкой ищущее своё место в мозаике вселенной. Что эти люди более настроены на восприятие благодаря обнажённости нервной системы к восприятию того, что грядёт. Но готовы ли мы «нормальные» принять и подойти хотя бы к запертой двери неизвестного? Вряд ли. Так не лучше ли повернуть назад? Бежать без оглядки из того, что пока ещё не завладело нами? Так пусть всё остаётся так, как есть. Богу -богово, а кесарю — кесарево. Малодушие? Страх? Инстинкт самосохранения? А, может быть, высшее осознание того, что ещё не пришло твоё время.

Так и не лезь человек. Живи, как жил. Если сможешь, конечно. Осталось всего ничего в папке, и я ожил. Ожидая долгожданный «фирменный» кофе, решил побыстрее закончить чтение. Так как сам постепенно, но уверенно, заходил в меланхолически депрессионный  круг фигурантов чёртового, Ф. Айзенберга.

«Пешка»

Ночная бабочка застыла в чуть освещённом углу, отбрасываемого света, тусклой ночной лампы.  А, может, и тля. Нет, всё же бабочка. Как там имя её? Мухогон? Махаон? А впрочем, я далёк от знания видов бабочек, она бабочка и есть. Хотя бабочку от мухи отличу. И на том спасибо. Зевнув, поправил сползшие на кончик носа очки. Затем снял их, потёр воспалённые глаза и снова «водрузил очки на переносицу». И обретёт ищущий…  И я продолжил «обретать» и хотя и не древнего фолианта. Но мысли упорно, словно мяч от стенки, отскакивали от текста и вскачь уносили меня, куда -то за грань за данности строк чужих, внятно изложенных дум в невнятность и хаотичность своего утомлённого восприятия. Вздрогнуло крыло бабочки, а, может быть, мой невидимый ангел? Чёрный или белый….

Хранитель или губитель … дал мне знак следовать за собой по извилистым лабиринтам подсознания. Того, что как сюрреализм, выплеснутый в реальность, обретает новую форму, порой не приемлемую, но всё же составную часть нашего сознательного жития. Но вот, он уже на пороге мой ангел, кажется, застыл, ожидая моё решение. «И обретёт идущий». — И я иду. Иду. Я скольжу за тобой по свету и тьме. Среди хаоса и порядка. Прохожу через жар и холод, бесчестие и честь. Я, видимо сам и ангел, и дьявол в одном… теле? Или в одном духе? Боже, да какая разница тому, который обречён обречением пути? Слово ради слова. Мысль ради мысли. Свободный поток подсознания, выстилающий дорогу, ради дороги. И всё же… Жизнь ради жизни. Или ради смерти, которая возможно ожидает в любом из тёмных закутков лабиринта. Ведь я так и не знаю, кто мой проводник.

Но… Я спешу за ним в тщетной надежде обрести то, что и сам не знаю, как назвать, но я узнаю эту … это… почувствую. Да что же он так спешит, мой проводник, всегда успеет. Что за крайности? Да, лучшее, это промежуточное состояние. Когда уже от чего-то ушёл, но ещё не к чему не пришёл. Так может и обретение, а в самом пути, где кровоточат сбитые ноги и солнце беспощадно выжигает глаза. Глаза, которые, кажется, следят за тобой из глубин вселенной. Что в них? Сочувствие, а может укор? Доброта или сжимающее сердце безразличие? Да, постой же ты! Что за проводник мне попался? Кому -то всегда везёт, а мне всё второй сорт подсунут норовят. Как второсортному. Да, не очень приятный вывод, который нужно гнать прочь. Немедля. Ну, куда спешим то, куда? Что же это я, как привязанный плетусь за ним? Неужели моя воля и не воля вовсе, а так… недоразумение. Неужели я лишь пешка, послушная воле бесчувственного игрока? Ну, да. Вот же оно, чёрно-белое  поле, по которому прошуршал шёлковыми крыльями мой бессердечный ангел.  Итак ….  Жизнь, как известно, более ярка, чем чёрно-белое поле. Можно спорить. Но кто бы спорил? Я? Увольте. Хотя, если честно, остаются только, чёрно-белые будни. С этим можно спорить, если кое-кому невтерпёж. А можно и согласиться. Таков уж порядок вещей. Интересно, кому же была нужна э, так называемая, видимость порядка? Вот и стоим мы в ряд. Внешне, один к одному. А внутри… Да и задача вроде бы проста; дойти до другого конца поля и стать ферзём. Простенькая такая задачка. Но разве всем это светит в конце пути? Ой, ли. Единицам. А сколько слетит с дистанции на первых клетках? Пешка, она пешка и есть. Можно, конечно, найти удобную позицию. Где-то на середине доски. К чему тщеславие? Ферзи не всегда долго живут, а пешка.  если не очень, усердствует, вполне может стать долгожителем. Или долгожительницей? Всегда путаюсь в этом вопросе. А, я, может быть, и вовсе не хочу ходить. Не хочу участвовать в этой дурацкой игре. Что за насилие над личностью?  Да плевать мне на писанные или не писанные  правила. Почему кто-то решает за меня? Можно, конечно, кричать; — караул! Да что толку? Не докричишься. Кричали, знаем. Но всё же не хочу, ну, не хочу я ходить играть. Играть не хочу по вашим правилам. Мне и так комфортно. Ну, зачем кому -то, непременно нужно подавлять мою волю? Может быть, я вообще не хочу ходить по заданному маршруту? Вы у меня спросили? Я всего лишь пешка. А, рождённый пешкой … Да, может, если постарается. Конём стать, например. Проявить хладнокровие, хитрость, волю к победе. Гремят фанфары! А зачем гремят -то? То-то. Не зачем. Ни к чему. То есть, каждый выбирает по себе. Ага, так уж и выбирает? Попытка, конечно, дело хорошее. Смелое. Но дело в том, что у тебя уже, ах и увы, изначально закреплённое место на чёрном квадратике двухцветного поля твоей жизни. Вот же какая нелепость, право. Нелепость всей моей не такой уж долгой жизни. Нелепо всё. Нелепа нищета. Нелепа погоня за блоками. Нелепо и само желание пробиться в ферзи. Это всё заданная кем-то игра. Неведомым, гнусно лукавым. А пешке, даже самой не заметной, должно быть комфортно. И неважно, в дешёвой ли ночлежке, среди клопов и вони, или же среди благоухания роскошных вилл.

Комфорт, он приспособленец. Да, да. Не хуже нашего селекционного тысячелетиями мозга. Он тебе и укажет ТВОЮ порцию комфорта. Но для этого, всё же, надо включиться. Красиво, верно? Не хочешь? А что ты можешь? Ты, ведь, как не дёргайся, не брыкайся, генетически включён в эту игру. Она затягивает тебя целиком, подчиняя своей беспощадной воле. Что? Исключение?