Гришуня проснулся рано. Проснулся оттого, что было в комнате светло, как днем. Весело трещал в печке камыш, жарко полыхая и разбрасывая искры в топке. Чайник тихонько напевал свою песню. Холодная комната постепенно наполнялась теплом. С улицы вернулась мать с очередным пучком.
-Доброе утро, миленький! На улице снег, первый в этом году! – сказала она, чмокнув сынишку. Разделась, стала греться у огня. Растерев озябшие руки, стала торопливо подкладывать камыш – такое топливо горит жарко, но быстро. Возле печки лежало несколько поленьев. Она взяла два, бросила в топку, надела фуфайку, большой платок, валенки, торопливо сказала:
- Гришуня, я за дровами, сейчас чай будем пить!
Мальчик поежился, под одеялом надел носки, обернулся одеялом, как плащом, встал с кровати, подтащил скамейку к окну, встал на нее коленями и выглянул в окно.
За окном была сказка. Белоснежное покрывало блестело и отливало розовинкой в первых лучах восходящего солнца. Деревья стояли укутаны в снег, словно в шубы. Гришуня не мог не прикоснуться к такой красоте. Он наскоро оделся и вышел во двор. Радость наполнила сердце шестилетнего парнишки, оно зашлось в счастливом восторге, словно он промчался со страшно крутой ледяной горки. Глаза заблестели, он глубоко вдохнул морозный воздух, подошел к дереву, подставил ладошку под веточку, другой ладошкой стряхнул снег. Радостно смотрел, как нежный холодный снег тает в ладони. С соседнего дерева сорвалась и полетела ворона, недовольная появлением человека.
- Замерзнешь! А ну марш в дом! – из сарая вышла мама с дровами.
Потом они пили чай. Впрочем, этот напиток надо бы было назвать как-нибудь по-другому, но другое название не приходило на ум. Да и Гришуне этот секрет мать не открывала. Она ломала в саду молоденькие веточки вишни, нарезала их мелко-мелко и сушила все на той же печке.
- Мне, сынок, придется уйти, но это ненадолго. Заберу девчонок у бабушки и назад. Дальше двора не ходи. Лучше сиди дома.
Женщина задумалась. Она не могла показать сыну своей тревоги, но это чувство не покидало ее. Хотя хутор был занят немцами, самих фрицев здесь было мало. В основном здесь были мадьяры. Была управа, были полицаи. И был староста. Старостой был двоюродный брат отца Гришуниной матери.
В хуторе его называли Мерсалой. Александра – так звали Гришунину мать - обходила его стороной и считала его позором всего их казачьего рода. Не один житель хутора плевал Мерсале вслед. Все считали его предателем.
Муж Александры был на фронте, два брата погибли в 42. Было отчего ненавидеть этого прихвостня нового порядка. Но нужно было беречь детей. Их у Александры было четверо. И вот со старшим, двенадцатилетним
Митей, случилась беда.
Несколько дней назад мальчишки баловались, рассыпая по земле порох, поджигая его, завороженно смотрели, как он горит. Матери не знали о забаве своих детей. Мальчишки – ушлый народ, недалеко окопы, которые они и обшарили.
На беду мимо проходил бывший помещичий управляющий, который снова, как в старые времена, считал себя хозяином. Теперь он служил фашистам, радовался новому порядку. Звали его Никон Селин. Он-то и донес в управу, что дети подавали условные знаки советским самолетам. Возле хутора была большая железнодорожная станция, связывающая Ростов и Таганрог, – важный стратегический объект. Бои за него шли нешуточные. Мальчишек кинули в подвал.
Матери ходили к Мерсале, просили отпустить. Староста накричал на них и выгнал. В дом пришло горе. Бабушка забрала к себе дочек Александры. Никто не знал, что будет дальше. Через два дня поздно вечером на пороге дома Александры появился Мерсала. Он тяжело сел на стул, уловил презрительно-ненавистный взгляд и сказал, вздохнув, глухим голосом: « Знаю, что ненавидишь меня. Так и надо, дочка. Самому тошно, но не по своей я воле здесь. Так надо. Завтра уезжает Никошка, немцев пока здесь нету, а этим идиотам придумаю, что сказать. Митьку отправь на хутора в займище к тетке Марии, чтоб я его больше тут не видел. Да помни, меня ты тоже не видела. Все, дочка, бывай!»
Вечером следующего дня Митя был дома, а ночью он с другими ребятами и близким родственником подались на хутора. Никто не знает, что придумал Мерсала, но ребятам он жизнь спас. Думая о том, как добрались ребята, мать стала собираться к бабушке, которая жила в каких-то двух километрах от них.
Мать ушла, а Гришуня решил поиграть во дворе. Жили они на самом краю хутора, фашисты здесь появлялись редко, поэтому мать и оставила сына дома без опаски. Домишко стоял на пригорке, огород уходил под уклон. Вот от дома в конец огорода мальчонка и решил покататься на санках.
Гришуня прокатился несколько раз и застыл на месте. Небо разорвалось воем самолетов и пулеметными очередями. Мальчик был так поражен, что не мог сдвинуться с места. В небе завязался воздушный бой. Гришуне показалось, что это происходит совсем рядом. Вдруг самолет с красной звездой стал снижаться со страшным воем, оставляя за собой шлейф дыма. От самолета отделилась точка и стремительно понеслась вниз. Парашют не раскрывался, точка, приближаясь к земле, превращалась в человека. Гришуня отвернулся, чтобы не видеть, как разобьется летчик.
А бой продолжался. Мальчик по-прежнему не мог двинуться с места. Ужас охватил его. Но вот уже фашистский самолет, прошитый очередью, загорелся и стал падать. Он летел прямо на Гришуню. Мальчик сорвался с места и побежал, пытаясь увернуться, но самолет все-равно летел на него. В отчаянии малыш упал ничком в снег и закрыл голову руками. Гришуня не чувствовал леденящий холод снега, наоборот, ему было жарко от парализующего страха, а сердце выскакивало из груди.
Казалось, прошла целая вечность. Вой самолета заглушил все звуки на земле. Самолет пролетел и упал далеко, у реки. Мальчик услышал страшный взрыв, всколыхнувший воздух.
Потихоньку звуки боя отдалялись. Затем наступила гробовая тишина…
В эту ночь Гришуня бредил и метался, у него была температура. И ему все казалось, что страшный самолет с огромным крестом падает на него, и нельзя от него никуда скрыться. В бреду он закрывал лицо руками и шептал: - Нет, я не хочу умирать! Мама, где ты?!
Мать плакала и корила себя за то, что ушла, оставив сына одного.
… Спустя две недели Гришуня поправился.
До конца жизни день, когда выпадал первый снег, больше не приносил ему радости…
