«Не стоит тратить время понапрасну. Пока автор трудится над повествованием о Лере, я в кратком изложении расскажу вам о Славе… то есть о Вильяме, как он сам себя переименовал. Как вы помните, нож остался в его руке, и его будущие перемещения были неизбежны. Хотя первое попавшееся ему время было весьма интересно, если не для него, то по крайней мере для меня — прекрасная пора эпохи французских Генрихов и Карлов, балы, величественные дворцы, пышные наряды — в общем даже всё это не смогло удержать его там. К счастью, его галлюцинация исчезла… Не знаю как, клянусь, что руку к этому не приложил, то ли он забыл о нём, то ли ударился головой, но как только я его встретил, то был уже Слава без моего двойника. Но это и к лучшему, не правда? Зато его учтивость, кроткий нрав, снисходительность и прочее, остались при нём — набедокурил и исчез. Наверное, останусь с ним, но не дайте мыслям волновать вас раньше моих слов, и Леру я также не заброшу.
Века меняет он, как перчатки. Хотя разделены друг от друга они не более, чем сотнею лет, и общий диапазон составил от 100 до 1994 года нового летоисчисления. И конечно же это не могло не сказаться на его здоровье: физическое он приумножил, а вот духовным ослабел, но об этом я долго говорить не хочу, а если начну, то придётся затянуть, поэтому надеюсь, что уже по ходу повествования автора вы сможете разобраться в этом сами. Машину времени Вильям часто применял в виде холодного оружия, после долгого использования которого он наточить его не смог и носил с собой только для преувеличения своих возможностей при определённых обстоятельствах.
И вот он стоит перед последним прыжком. Решил Вильям об этом сам, и, кстати говоря, ни разу он меня не видел, и я с ним не говорил. Причина эта скудна в вашем понимании, но кто вы такие, чтобы судить его, когда сами не знаете примера на себе — ему стало скучно. Одни и те же нравы, люди, менялись только декорации, но вскоре и это перестало удивлять разнообразием. Пользуясь только одной кнопкой, Вильям не мог выбрать период прибытия, оттого века стали повторяться (один раз его даже узнали), интерес угасал и скоро совсем иссяк.
Но что же, ведь много он и приобрёл. Как я уже сказал, он в форме тела покрупнел, от голода исчерпался лишний вес, выступил небольшой рельеф, разработанный в большинстве на реях мачт и украшенный десятком шрамов, не задевших собой только его погрубевшее лицо. Теперь он знает восемь европейских языков в совершенстве, а остальные, около двадцати, на приемлемом для разговора уровне. Более в его закаменевшем в изоляторе интеллекте не поменялось.
Исчез в последний раз, вы с автором к нему — ей в их сознании открыт любой проход, а я на поиски последнего пристанища — во время.»
Не помня того, как он проснулся, облитый помоями, и заснул через несколько минут, только успев занять скамью в трактире, Вильям вскинул голову и, пытаясь открыть слипавшиеся веки, показал окружающим свою прежнюю, за годы не сменившуюся, мягкую, льстивую и в данный момент будто пьяную улыбку. Единственным, кто заметил его пробуждение, был хозяин заведения, который немедля подбежал к мужчине.
— Благодарю, но не стоило так заботится обо мне. — обратился к нему Вильям, стряхивая с головы и рук засохшую грязь.
— Ты чем будешь расплачиваться?
— Ну нет, я вас не просил, так что сделки не было. — воскликнул Вильям, разговоры о деньгах для которого теперь сменили понятие и обращался он с ними осторожно, подпрыгнув с места, вытянувшись во весь свой подросший рост, что чуть не задел стягивающих пологую крышу деревянных вырубок. — Верни одежду!
— Не кричи! Плати и уходи. — трактирщик принял высокий тон Вильяма, но сам забеспокоился о его росте.
— За то, что ты меня обобрал? Какой же вздор! Дуэль — и ты узнаешь, что я прав.
Трактирщик, которого Вильям, стоявший в одном нижнем белье…
«Даже без обуви.»
… с ножом в руке, вызывал на поединок, оторопел перед пылким нравом мужчины, который тот приобрёл при французском дворе, оттого сейчас говоривший с акцентом.
— Нет, нет, ведь больше без дуэлей я — обещал. — смутился Вильям, тряся головой, и опустился на лавку, положив перед собой нож. — Прошу прощения, за что я тебе должен? Я ничего не ел — стол передо мною пуст.
— За тебе не знаю, но вот друзья твои заставили меня раскрыть ни одну бочку…
— Врёшь! Нет здесь у меня друзей. — ударив по столу ладонью, возразил Вильям и снова принял вид озлобленного недоумения.
Выслушав мужчину, трактирщик возвратился к своему столу, а Вильям, удивившись его покладистости, обвёл взглядом помещение. Спустя несколько перемещений он уже вывел для себя формулу слияния с обществом. И первым по плану был осмотр места, в котором он очнулся. Выполняя собственное предписание, Вильям не нашёл признаков исключительности помещения: в одноэтажном широком, возможно квадратной формы, доме рядами были расставлены деревянные столы с двумя лавками по бокам, и за каждым шумели люди. Стены, пол и потолок дополнительно ничем облицованы не были, а в нескольких местах, как и во всех углах, в камень врос мох, но более ничем интерьер помещения осложнён не был. Во-вторых, надо прислушаться к людям. Вильям уже понял, что находится в обществе англичан и для того, чтобы забыть французский, немедленно направился к сидевшей недалеко от него, а именно за столом напротив, группе из пяти пьяных мужчин, от чего его остановил трактирщик, бросивший перед ним, уже прошедшим половину стола, книгу.
— Вписывай себя. — скомандовал он и сверху закинул ещё и перо, и аккуратно поставил на стол чернильницу, придерживая металлический сосуд рукой.
Подписавшись своей фамилией на нескольких бумагах годами ранее, которые вовлекли ничего не подозревавшего Славу в крупные ссоры, одна из которых закончилась тюремным заключением, мужчина задумался о содержании книги и перед тем, как спросить о её предназначении у трактирщика, отлистал пару страниц назад. Все они были исписаны инициалами, напротив каждого из которых были вписаны другим, одинаковым для этих трёх столбов подчерком, даты и некрупные комбинации цифр.
— Кто эти люди? — смешался Вильям, когда увидел, что страница, на которой раскрыл книгу трактирщик, располагалась в её середине.
— Должники.
— Я тебе ничего не должен. Скудоумен ты или глух, но я тебе повторю. — Вильям приподнялся и закричал трактирщику в лицо. — У меня нет друзей!
Взбешённый неприятным приветствием, схватив нож, Вильям начал выходить из-за стола, чтобы покинуть питейное заведение, но его заставило остановиться блеснувшее перед его глазами, а после приставленное к его горлу лезвие.
— Послушай меня. — почувствовав своё превосходство и осмелев, каким он становился только под защитой своего верного тесака, гремя басом, который сложился в его голосе после продолжительного употребления любимого горячительного напитка, осадил трактирщик. — Меня не волнует кем они тебе приходятся. Они сказали, что ты заплатишь, так будь добр — деньги на стол. А если их нет, то пиши.
— А если я не умею? — прочувствовав первичный испуг и более не замечая опасности, начал заговаривать мужчину Вильям. — Склонен ли ты к договорам?
— Как тебя зовут? — не отнимая ножа от горла Вильяма, трактирщик сел напротив мужчины, который также опустился на скамью, в то время как лезвие начало натирать кожу.
— Вильям Ноэл.
«Кстати, спустя многочисленные перемещения Вильям считает новое имя своим настоящим и о прошлых успел забыть.»
После того как трактирщик, отстранив от горла противоположносидящего нож и положив его на стол рядом с собой, записал инициалы Вильяма с начала новой страницы, он придвинул книгу и перо мужчине.
— Подписывай.
— Что ты ко мне пристал? Я никак не могу понять, что ты от меня хочешь. Зачем это? А вот если бы ты был со мной поласковее, начал разговор дружелюбно и с улыбкой, то, может быть, я бы пару раз ещё зашёл к тебе.
— Не беспокойся, мы с тобой ещё не раз увидимся…
— Только если этот трактир один во всём городе. — шутя, перебил Вильям, не спеша двигаясь к концу лавки.
— На неделю для тебя он будет единственным. Сиди смирно и подписывай! — трактирщик вытянул тесак, преграждая Вильяму проход.
— Нет, пока ты не скажешь для чего. — остановив движение, упёрся Вильям, замечая, что не многие из тех, кто наполнял трактир, оборачивались в их сторону несмотря на то, что, как казалось мужчине, хозяин заведения перекрикивал весь скопившийся в нём шум.
— Притворство тебе не поможет. Не мне ли видеть по твоему лицу, что ты должник во всех пабах города и в мой зашёл в первый раз. Долг ты не выплатишь?
— Как видишь нечем. — приняв сказанное трактирщиком, нехотя, вставил Вильям.
— И будешь отрабатывать. — трактирщик начал двигать тесак к Вильяму, чтобы тот сел посередине скамьи.
— Прекрасная идея! Конечно, давайте книжку. — неожиданно воспрял Вильям и, подтащив к себе бумагу, рядом с написанным трактирщиком именем, нарисовал красивый автограф.
«Которого, кстати, в одном экземпляре не имел, и каждый раз придумывал новый.»
Трактирщик даже не удивился скорой смене настроения Вильяма, считая, что так подействовали на сознание его слова, от которых он, наверное, вспомнил свои прошлые злоключения в прочих пабах, и не отпуская его от себя дальше, чем на один шаг, повёл за барную стойку, которая представляла собой высокий стол, с одной стороны которого была прибита столешница пониже, рядом с которой расположился тот круглый стол, за которым сидел хозяин заведения, и с которого он принёс книгу.
Третьим пунктом плана стояло подробное ознакомление с обществом и узнавание о веке и точном его месторасположении, а четвертым Вильям должен был заводить первые знакомства. По плану он передвигался быстро, но скачками, так как уже познакомился с трактирщиком Хьюго, но не узнал у него века. Одним из клише, которым пользовался Вильям для слияния с обществом, была использованная им не раз концепция, когда он устраивался на работу в общественные заведение, по этому поводу он и обрадовался, поняв, что в этот раз работа сама предлагает ему себя.
Хьюго завёл Вильяма за стойку, за которой суетилась, разливая эль, невысокая девушка с пышным телом.
— Ты будешь помогать здесь всю неделю, с открытия и до последнего посетителя. Анна, доченька, ты трудишься даже больше меня. Остановись и отдохни, они подождут. — попросил Хьюго девушку, и та подошла к отцу.
Многое, за исключением возраста и пола, от чего некоторые черты обезображивали лицо в большей или меньшей степени, во внешности родственники были схожи: она были нестройны телом — Хьюго от пристрастия к алкоголю, а его дочь из-за любви к жирной еде — имели вытянутые лица, части которых, следуя за выступавшим подбородком, скатывались вниз. Физиономия трактирщика отливала цветом варёного рака, а Анна, не выходившая на улицу днём, удостоилась бледной, принятой в идеал у знати, кожи.
«Какой контраст я вижу в сравнении их с атлетичным эллинами!»
От обоих пахло смрадом, как в общем воздухе помещения, что выветривалось только благодаря незакрытым окнам. Их одежда была пропитана различным, подававшимися в пабе, алкоголем, разводы от
