Несмотря на то, что тело его бодрствовало уже не один десяток минут только после того, как горло Вильяма обожгла кипящая похлёбка, мужчина пришёл в сознание. Он посмотрел на своё ни на год не постаревшее, не имевшее никакого выражения сейчас и все оставшиеся до конца суток лицо, отразившееся в мутной воде, поставил тарелку на стол и огляделся. Напротив и справа от него сидели Анна и Хьюго, разговаривая. Но Вильям ничего не слышал — рты их открывались, но звук заглушало шипение, окутавшее внутренности черепа Вильяма. Он ни о чём не подумал и перевёл взгляд на комнату, только часть которой видел вчера. Кроме стола и спального места Вильяма в ней нашлось пара шкафов и небольшой костёр, для разведения которого в полу дома было выломано несколько досок, над которым была установлена тренога со свисавшим с протянутой между спицами палки котелком. Комната была небольшая и дым уходит через застеленные туманом окна, равномерно распределённые по двое в двух стенах.
Бездумно и безмолвно сидел Вильям, уперевшись глазами в потухающие угли, через пару минут после чего залпом выпил воду с несколькими плавающими в ней ломтями картофеля и моркови. А после, показательно поставив пустую миску на середину стола, вошёл в следующую комнату. Здесь стояли уже только две кровати и более ничего.
«А под каждой из них по сундуку.»
В ней не задержавшись, Вильям прошёл в паб. К тому времени, как он открыл все окна, и краски комнаты начали меркнуть, заполняясь туманом, в неё вошли Хьюго и Анна. Девушка побежала за стойку, а трактирщик, улыбаясь, подошёл к Вильяму. Он смотрел на то, как около двух минут Хьюго шевелил губами, а после, никак не выразив ответа, пошёл за барную стойку, где Анна уже расставила пинты, открыла бочку с водой и вывесила тряпки. Хьюго открыл дверь, и через минуту один столик уже был занят.
Снуя между столами, под радостным взглядом Хьюго, Вильям провёл весь день. Несмотря на привнесённые осложнения, он прекрасно сообразил план работ. Если за стойкой стояла Анна, то взгляд Вильяма всегда был устремлён в зал, на руки англичан, а к столам подносил ровно столько кружек, сколько пальцев он запомнил поднятыми. Если же наливал сам, но выбирал один сорт без разбора, так как захмелевшие гости уже не могли различить вкуса или забывали, что заказывали.
Хьюго был доволен усердием нового помощника. А Анна проявляла к нему всё больший интерес, нараставший из-за контраста вчерашней болтливости с сегодняшним молчанием. Оба находили для себя в нём что-то особенное.
Паб закрылся поздним вечером, когда Хьюго выгнал последних засидевшихся, полуспящих мужчин. Тогда Вильям узнал о существовании ещё одной комнаты — погреба, прорытого прямо под барной стойкой. Спустился Вильям в небольшую, размером с половину зала трактира, комнату, полностью уставленную шкафами. На большей части из них стояли бутылки, но пару последних занимало мясо, замороженное для питания хозяев. Анна выбрала несколько бутылок, которые Вильям помог поднять и выставить их на витрину на пустые места, которые освободила громкая и не бедная компания вечером.
Вильям любил спать, а особенную любовь к этому приобрёл в последних своих временах, когда положение на социальной лестнице позволяло ему иметь пассивный доход. Теперь же, вторую ночь подряд, он просыпался рано — через несколько минут после рассвета.
Все действия следующего утра были те же, только слух и разговорчивость к нему вернулись, а голова была свободна от мыслей и посторонних звуков. За завтраком её часто тревожили переговоры Хьюго и Анны.
По привычке влив в себя всю приготовленную для него еду (что и в этот раз составляла похлёбка с картофелем и морковью ), Вильям озадачился вопросом о графике рабочих смен.
— Я, конечно, не о том, сколько дней я работаю и сколько отдыхаю, я помню, что должен тебе полторы недели. Но неужели Анна выполняет этот тяжёлый, не женский труд одна, каждый день, когда ты сидишь рядом за столом, смотря на бумажки? — улыбаясь девушке, спросил Вильям. — А супчик — изумительный. Ты бы преподала хороший урок тем, кто готовил завтрак мне в Париже.
— Зачем ты приехал сюда? Ты ведь тогда не рассказал. Неужели спасался от противной еды и добрался даже до Англии? —засмеялась девушка, не дав отцу ответить на вопрос Вильяма.
— Я был там при дворе… слуга. И к моему несчастью, за заслуги, был приставлен к юному принцу Карлу. Он был привязан к матери слепой детской любовью, и я, сам не хотя того, стал выполнять приказы и её Величества. Я не могу вам рассказать подробно. — нагнетая атмосферу скрытности, несколько слов Вильям произнёс шёпотом и общий тон голоса заглушил. — Но последнее поручение я выполнил неосторожно, из-за чего вскоре моё тело Сена вынесла бы из Парижа и выплеснула на берег где-нибудь около Шуази-Ле-Руа. Но я был вовремя предупреждён фрейлиной королевы, которой незадолго до этого исправил положение при дворе, и сбежал. Я не знал, будут меня искать или нет, ведь за время моей службы я не разу не слышал, чтобы господа убивали своих слуг… Хотя мог бы догадаться, когда, проходя по утру, в коридорах не мог найти не предупреждавших о своём отлучении друзей! И, когда от Парижа меня отделяло несколько дней пути, я уже не знал, куда еду. Я закрыл глаза, поставил лошадь на дыбы, а когда она, провернувшись, опустилась на землю, поскакал прямо.
— А дальше? — когда Вильям остановился и не продолжал, простонала Анна, с интересом занявшаяся рассказом.
— А дальше более скучно. Я доехал до моря, нашёл лодочников и вместе с Элиз переправился на острова.
— У твоей лошади была красивая кличка.
— До того, как я им наградил кобылу, так звали мою соседку.
— Я не думаю, что ей было приятно, когда она узнала, что ты назвал лошадь её именем. — усмехнулась Анна, в душе которой блеснула искорка присущей женщинам ревности к незнакомкам, появляющимся в рассказах мужчин.
«Я бы с автором не согласился. Я знал многих, кому они были безразличны или тех, кто даже им сразу начинал сочувствовать. Я имею в виду героинь рассказов. Но всё же автор судит по примерам круга своего общения, а он у неё обширный, где и правду женщины завистливые.»
— Ей это уже было безразлично. Я не был свидетелем, но произошло это недалеко от дома, и когда я сбежал на крик, она была уже мертва.
— Её убили! — в испуге отшатнувшись и снова в исступлении от увлечённости припав к столу, воскликнула Анна.
— На неё упала телега, перевозившая жеребят. — печально сгримасничав, распуская руки, ранее собранные друг в друга, в большой кулак, вздохнул Вильям.
— Что за глупость! До этого могли додуматься только французы — перевозить лошадей в телеге! — недоумевая воскликнула девушка, кивая отцу. — Но я всё же не могу понять тебя. Ты назвал свою лошадь именем умершей соседки, потому что хотел оставить её в памяти?
— Я работал в королевской конюшне. Это произошло лет за тринадцать до того, как я бежал. И когда в тот день я пришёл на работу, то узнал, что тех жеребят везли к нам. Один из них хромал, и главный конюх хотел отправить её обратно коннозаводчику, но телега уже уехала. Тогда он отдал её мне и сказал продать на рынке или убить. Я простоял там целый день, но её не купили. Я пошёл и на следующий день, но тоже. Третий раз я идти отказался — слишком сдружился с ней за те два дня — и оставил в конюшне. Пришлось мне после этого пройти через некоторые унижения и грубости, но Элиз я отстоял. Ей выделили небольшой уголок. А через пару месяцев моих ухаживаний она поднялась на ноги. В то же время и я сам немного выслужился, повысил жалование и ей выделили место в общем стойле.
— Ты совсем без горечи говоришь о ней. — заметили Анна.
— Я ни о чём не жалею.
— Но ведь её украли! Как ты можешь так безразлично её вспоминать, если по твоим рассказам даже мне понятно, как ты любил её.
— Это всего лишь лошадь. Но… мне неприятно вспоминать о Франции… а она именно её мне и напоминала. — замявшись, ответил Вильям. — Дак что там о расписании?
Он оживился и повернулся к сидевшему во главе стола Хьюго, который, молча, хлебал бульон и слушал рассказ.
— Да, последние пару лет мы так и работаем.
— Ты эксплуатируешь свою дочь! А как же страсти юных лет. — подсмеиваясь, возмутился Вильям.
Но трактирщик воспринял слова мужчины серьёзно, выпрямил сгорбленную спину и строго проговорил.
— Воспитанием своей дочери я займусь сам, а ты знай, что отрабатывай и беги дальше, куда вздумаешь.
Вильям усмехнулся горячести мужчины, но не заметил, как брови его съехались, скатав лежавшую между ними кожу гармошкой, а кисти сжались в два гладких кулака.
«Все следующие утренние действия, если не помните, то можете прочить несколькими страницами ранее, только сегодня Вильям взял с собой нож.»
Весь день Вильям ходил между столами, разнося полные и убирая опустошённые стаканы. Ни с Анной, ни с Хьюго он не говорил, стараясь выслушать большее количество разговоров, из которых потом выцеживал детали быта местного населения. Нового, чем составленная им композиция времени могла дополниться, он не услышал, от того критически приказал себе более об этом не думать.
Каждый вечер паба был не похож на предыдущий. Сегодня ещё до сумерек его покинули практически все посетители, кроме одного мужчины, на вид в летах.
Оставшись без работы в зале, Вильям зашёл за стойку и принялся помогать Анне вытирать стаканы и складывать их под столешницу, где рядом с бочонком с водой, нашёл несколько открытых и уже на половину пустых бутылок с различными видами эля, из которых вчера видел только два.
— Долго он ещё. — третировал Вильям, сверля глазами оставшегося посетителя, от которого только что отошёл Хьюго.
— Думаю питы две, и он уйдёт.
— Это Томас. —продолжила Анна через небольшую паузу. — Помнишь Андрея? Он его отец.
Улыбнувшись девушке во все зубы и прижавшись к ней плечом, Вильям протянул:
— Отпустишь меня с ним поговорить?
— Он сегодня последний, так что можешь считать, что мы закрыты.
Бросив на стол тряпку, который вытирал кружки, Вильям вмиг оказался перед кузнецом. Откинувшись на спинку лавки, высокий мужчина лет сорока держал твёрдой рукой у губ, осаждённых недельной щетиной, кружку, вытягивая из неё небольшими глотками крепкий эль. Взгляд его блуждал в окне, затемняющимся с заходом Солнца, последний свет которого тенью от далеко выступающего, широкого носа покрывал повёрнутую в зал часть лица.
«Ну скорее дальше! Я не допущу траты времени на описание его торса, который, как вы сами должны понимать, у кузнеца был могучим.»
— Я Вильям. — присаживаясь напротив Томаса, назвался мужчина.
— Здравствуй. —протянул кузнец так же медленно, как перед этим отпил из кружки.
— Я, конечно, не хочу ограничивать тебе, но ты последний…
— Знаю. — Томас медленно перебил пылкую речь Вильяма.
— Тогда допей, пожалуйста, быстрее и уходи. — возмущённый манерой кузнеца и темпом речи, которым тот посмел остановить его, почувствовавший в этом намерение Томаса отобрать у Вильяма контроль над разговором, осадил он.
— Уйду, когда допью.
Даже если бы кузнец обратил внимание на лицо, сидевшее напротив него, он, так как по натуре своей был невозмутим, ничего бы не ответил на обезобразившую фасад Вильяма улыбку, из-за закрепления которой у
