За Гранью

Сегодня я начинаю думать о том, что, видимо, с самого детства предчувствовала свою нелепую и грубую смерть. Раньше я только представляла – думала, вот, допустим, я умру, и буду лежать, и похоронят меня, и все будут плакать. Думать о таком, представлять было крайне любопытно и интересно, но уже в детстве внутренним чутьём я понимала – говорить о таком не стоит.
Став старше, я перестала представлять и стала задумываться: как это…я умру? Это же я! разумеется, все смертны на этой планете, да и сама планета когда-нибудь тоже, но как же это – я?.. и что?
Будут деревья, будут реки, будут люди, будут смех и слёзы, а меня не будет? И мир не остановится, не сожмётся до точки?
Это осознать было тяжело, и, наверное даже сейчас, глядя на своё тело, я не очень осознаю это. Хотя сейчас я умерла и наблюдаю – мир действительно живёт. Мне даже доступно взглянуть в окно, во двор-колодец, доступно слышать, хоть и сквозь морок, и да, свидетельствую – всё продолжает движение.
Но тогда, когда была ещё жизнь, я перестала думать о том, что после меня мир не кончится и задалась другим вопросом: а какая она – смерть? Мне почему-то казалось, что она похожа на сон – ты закрываешь глаза и не просыпаешься никогда.
Потом, правда, я узнала из книжек, что даже смерть во сне – это не гарантия безболезненности. Да, потом, уже в самом конце происходит выброс гормонов счастья, но – что там, до конца?..
Словом, всё, что узнавалось мною, всё, что представлялось, всегда виделось мне ужасно несправедливым, нехорошим и тяглым. Рано подумав о том, о чём не следовало, я поняла, что жить стало спокойнее – все мы смертны, и неравные с рождения, неравные в жизни, мы всё равно все уходим.
Но вот я умерла и всё, что мне осталось – это разочарование. Потому что смерть, которую я пережила, не была каким-то туннелем со светлой вспышкой (туннеля не было вовсе), не было тихим сном и даже болью это не было. Это было ничем. Самым обыденным и самым жутким ничем.
Просто стало никак. Просто не стало цветов и запахов, и звук приглушился так, как будто уши заткнули ватой. И тела не стало. И боли, и голода, и холода.
Я стояла над своим телом, но ничего не менялось. Серость – разная, от светлой до более тёмной, но одинаково вязкая – всё это обволокло меня как одеялом и ознаменовало ничто. Разочарование, а затем – бесчувствие.
И я не могла даже испугаться. И заплакать тоже. Я могла только смотреть на своё бездыханное тело, и удивляться тому, что это именно я. какая непохожая! Мне всегда казалось, что и нос у меня другой, и волосы…
Но нет! вот она – я. А встретила б на улице – прошла бы мимо, не узнала.
Ах да! Ещё я могу слышать, плохо, приглушенно, но могу слышать живых.  Вот только мне до них дела нет. Даже обиды нет. И гнева тоже. Ничего, кроме беспросветной вязкой серости.
***
–Боже, боже, боже… – слова не могли быть спасением, но, по меньшей мере, они были иллюзией какого-то движения, какого-то пути.
–Заткнись! – огрызнулась Мари. Она единственная ещё пыталась держать лицо, хотя было видно, как она напугана. – Дай подумать!
Хотя подумать было уже и не о чем. Всё, что могло свершиться, было свершено. И вот – небольшая домашняя вечеринка в честь дня рождения Мари, и труп.
Она вообще-то всё совсем не так планировала. Но с самого начала всё шло не по плану! Сначала не удалось купить нужный соус – раскупили как назло. А именно в нём Мари планировала мариновать белую рыбу. Потом вдруг кончилось любимое шампанское – пришлось ехать в другой магазин, тратить время, но как иначе? Мари рассудила, что это её день рождения  и она имеет право пить то, что действительно хочет!
Но дома сюрпризы не кончились. Оказалось, что потёк кухонный кран. Не страшно, конечно, не смертельно, но обидно. Пришлось тратить нервы и время, вызывая мастера. Но ничего – с вечера всё было в итоге готово, и Мари легла спать в ожидании завтрашнего празднества, когда…
В самом начале выяснилось, что вместо пятерых близких друзей будут всего трое: Эва, Бруно и Денеш. Честно говоря, Мари неплохо провела бы время и с такой компанией, но почему-то стало обидно, что ещё двое никак не могли найти для неё время! И пусть они оба позвонили, передали поздравления, извинялись и обещали подарки к следующей встрече – осадочек остался. Мари даже не могла понять этого сама и даже про себя ругалась, не понимая, почему ей, взрослой и состоявшейся именно сегодня это так обидно? Бывало ведь и хуже…
Потом, вроде бы, сгладилось. Всё пошло своим чередом, Мари уже развеселилась по-настоящему, и уже не думала ни о чём плохом, а тут Эва – взяла у мерла.
Нет, разумеется, это не входило в план Эвы. Не было у неё записной книжки со списком дел на сегодня, где первым пунктом значилось бы записаться к стоматологу, вторым – поздравить Мари, а третьим – умереть на её дне рождении.
Эва просто почувствовала лёгкую слабость. Слабо и смущённо улыбаясь, она отползла в ванную комнату, где умылась и немного пришла в себя, затем вернулась в комнату.
–Ты как? – Мари переживала не на шутку.
–Может такси? – предложил Бруно. –  Выглядишь бледной!
Эва и впрямь была бледна.
–Да ладно вам! – отмахнулся Денеш. Он был известный весельчак и по жизни отличался неуместно крепким здоровьем, а потому забыл, как слабы окружающие люди, – пусть поспит немного и возвращается к нам!
–Может всё-таки такси? – Бруно ещё сомневался, но Эва заупрямилась:
–Денеш прав. Мари, ты не против?..
Мари пожала плечами. Всё снова шло не так, как она себе представляла. Она рассчитывала быть в центре внимания, быть среди самых близких друзей, компанией, которая, надо признать, и без того редко собиралась полным составом в последние два года. Но это понятно: у всех работа, дела, Бруно даже женился – тут уже не до посиделок, но хотя бы раз можно было бы собраться нормально?
Но Мари овладела собой. В конце концов, Эва ни в чём не виновата. Она приехала, веселилась, поздравляла. Её ли вина, что она, должно быть, слишком переоценила свои силы в вине? Пусть полежит, поспит.
А Эва не проснулась.
Просто не проснулась. Самым пошлым и гнусным образом. И когда Бруно забил тревогу о том, что Эвы очень уж долго нет, и пошёл к ней – всё уже было кончено. Голова её мотнулась бессильно по подушке, а лицо – изменившееся, застывшее уродливой маской, будто бы даже посиневшее осталось безучастно. И самое ужасное – глаза. Застекленелые глаза.
Мари судорожно хваталась за стену, Денеш мрачно и холодно пошёл звонить, а Бруно сполз на пол и зашептал:
–Боже, боже, боже…
–Заткнись! Дай подумать! – огрызнулась Мари, но думать тут было не о чем. Эва явно была мертва и ничего с этим нельзя было уже сделать. И какая-то затаённая бесстыдная досада шевельнулась запоздало в груди Мари: «вот ни раньше ни позже!».
Они ничего не сделали для её смерти. Они не травили её, не душили, не толкали в расчёте на то, что Эва упадёт и ударится головой о ножку стула или просто об пол разобьётся.
Это было досадным недоразумением. И ничего нельзя было с этим сделать.
Их опрашивали. Мари показалось, что это длится вечность. Но на деле – всего четверть часа на всю честную компанию. Потом Эву увезли…
–Это ужас, – прошелестел Денеш. – Я…
Он закрыл голову руками, не договорил, да и нечего было здесь договаривать.
–Убирайтесь, – прошипела Мари, и, пошатываясь, побрела в ванную. – убирайтесь.
Всё было испорчено и нелепо. Всё было кончено, и Мари никого не хотела видеть.
***
А мне было их даже не жаль. Мне было никак. я тупо смотрела на их лица, на их слёзы, на их нетронутые бокалы и тарелки, на недопитый свой, на Мари, придушенно рыдающую в ванной и не чувствовала ничего.
Неужели это и есть смерть? Неужели это и есть вся загробная жизнь? Без рая и ада, без жнецов смерти, что вроде бы должны встречать и провожать душу? Без таинственных дверей, без апостолов, что уже судят твои грехи?..
Или я сама должна куда-то идти?
Я попробовала. Не получилось. Вернее – в пределах комнаты, ставшей для меня последней и гостиной, где мы расположились целую жизнь назад я перемещаться могла. Но вот дальше – никак. Точно невидимый полог встал между мной и миром, оставляя мне кусочек для…
Смерть же вечная? Значит я здесь навсегда? в этом кусочке?
У меня не могло быть паники, но меня будто бы замутило. Я представила, как год за годом, и век за веком вишу здесь, между комнатами и ничего!
Может окно? Я попыталась подойти к окну. Подойти получилось, получилось взглянуть и увидеть серость двора, и больше не получилось ничего. я не могла потянуть за ручку и открыть его – не было плоти, не было и шанса.
Я попыталась взять ручку со стола. Тщетно. Она скользнула мимо. Я попыталась увидеть себя в зеркале – пусто.
Это было глупо. Мой труп увезли – я сама наблюдала за тем, как его пакуют в пластиковый уродливый мешок механическими точными, и я попыталась последовать за ним, и не смогла. Прикованная на вечность! Ха-ха. Нет, смеха я тоже не чувствую. И ничего не чувствую.
Остаюсь здесь. видеть кусочек жизни и оставаться мёртвой.
Мари вернулась в комнату. Она была бледна, с её волос стекала вода. Теперь, оставшись в одиночестве (меня-то она не видела), она оглядела постель, ставшую мне ложем смерти, и отвернулась. Я прочла на её лице отвращение.
Она уже вышла из комнаты. Конечно, её можно понять. Мы были подругами, вместе учились, некоторое время даже снимали вместе квартиру, а теперь меня нет, и я умерла в её день рождения, в её квартире. Теперь каждый год она не сможет отделаться от этого. И вскоре возненавидит меня.
Но, Мари, милая, я не специально! С утра ещё кололо немного в груди, но я решила, что это от недосыпа. И потом – после кофе покалывание прошло. Вернулась бодрость. Затем рабочая беготня и суета, и вот – твой праздник. Мари, я отпросилась на час раньше, чтобы заехать за твоими любимыми розами! Мари, знала бы ты, сколько выложила я за такси, рассудив, что нечего мне делать в метро с подарком и букетом. Мари, для тебя мне ничего не жаль!
Я же не знала, Мари! Если бы знала – осталась бы дома. Но я и предположить не могла. Что живу последний день на земле. Я столько раз думала о том, как я умру, представляла – от чего и ни разу не думала, что умереть можно в один короткий миг, совершенно глупо и совершенно нелепо. Умереть и оказаться взаперти посмертия.
Мари, я не специально.
Я не чувствовала сострадания. Оно складывалось в моих мыслях, в словах, что я уже не произнесу (голоса у меня тоже не было), но оно не шло на сердце. Правильно – сердца у меня тоже больше нет.
Я не чувствую. Я заперта. И вины на мне нет – она только в моём сознании. А чувство не поднимается. Чувства, видимо, дарованы для жизни, а мысли для вечности. Что ж, это многое объясняет. Объясняет, почему человек неразумен, например, почему так подвержен эмоциям. Но не объясняет одного6 в чём, например, я виновата, раз остаюсь в заточении мыслей и куска квартиры, где умерла?..
***
Мари сама позвонила Денешу. Он не удивился – он знал, что такое смерть и знал Мари. Не упрекнув её и словом, сказал:
–Приезжай, Бруно уже у меня.
Мари благодарно что-то даже выдавила из себя. Прогнав друзей, она даже не предполагала, как страшна тишина. Мари не боялась мёртвых – на её глазах угасла бабушка, потом отец. Но сейчас ей было невыносимо.
Она знала – тело прекращает жизнь и ничего не