Хочется есть. Я посмотрела на своё плечо, белое и пухлое, как поднимающееся тесто.
Вечером началась метель, сквозь её белую пелену маяками горели уличные фонари, и за россыпью светящихся окон угадывались громады многоэтажек.
Утром город притих, снег поглотил звуки, еще вчера отскакивавшие от мерзлой земли. Ветви, провода, разбухли от налипшего снега.
Заскрипели лопатами дворники, лязгали уборочные машины.
В парке, первый снег неровно лег на взъерошенную листву и всклокоченную траву, но на тропинки и дорожки лег плотно, указывая ровной белизной, человеческие предпочтения в передвижениях.
Мир обновился, стал другим. Патлатая бездомная собака каталась на спине, смешно дрыгая ногами, вычищая шерсть.
- Сколько раз первый снег был в жизни этой собаки, моей, а уж тем более в жизни человечества? – И эта мысль сразу закинула снежное утро в какой-то бессчетный ряд дней и событий, где оно тут же затерялось, как незначащее, обычное, заурядное.
Короткий день угас быстро. Темный провал окна и кажется, что за ним ничего нет, только бесконечная ночь. Возможно такая, что за порогом жизни, когда живет только осознание себя и мрак без всяких событий и надежд. Говорят, что тогда остаётся вера во второе пришествие Христа, но я не знала, как её обрести.
Стены дома кажутся хрупкой скорлупой, а свет внутри - трогательным яичным желтком. Темнота снаружи лишь делает паузу, завороженная этим необыкновенным желтоватым светом жизни, но в любой момент безжалостно раздавит.
Было страшно, но спасал интернет, он связывал, трясущихся от страха людей, прячущихся в домах-скорлупках. Некоторые мои адресаты уже пережили ночь и увидели солнце, другие только ожидали наступления темноты. Зримая связь между нами позволяла почувствовать вращение земли.
Я подумала о летящей в ледяном космосе Земле. Где-то прочла, что планеты общаются между собой и звуки гравитационного поля Юпитера, слышимого между программами коротковолнового приёмника, это их таинственная речь.
Не сплю – стерегу рассвет. Как только чернота неба чуть подмывается светом загоризонтного солнца, я оживляюсь. Вздыхаю и выхожу из оцепенения. Начинается преображение, я выбираю себе новое тело.
Отбор, это самое большое наслаждение, удовольствие безграничных возможностей. Я часто делаю паузу, чтобы на секунду задержаться перед погружением в другие существа, почувствовать прелесть магии.
-------
Торрент «Сorpus commutationem» предложили мне год назад в качестве рекламы, после моего поиска информации по изменению формы губ. Что-то привлекательное мелькнуло в идее по обмену телами. Схема была не совсем ясной, я предположила, что работает так же, как с обычными фильмами, ты обмениваешься тем, что имеешь с другими пользователями.
Действительно, согласие на замещение давалось простой регистрацией на сайте.
Описание утверждало, что можно воспользоваться любым телом, найденным в перечне выставленных на обмен и вместо него предоставляя своё каждому желающему. Нет модерации и ограничений.
Возможности выглядели совершенно фантастическими, и поэтому я решила попробовать. Регистрация была сложная: от меня просили фотографии с самых неожиданных ракурсов, я передала с курьером прядь волос и в конце концов попросили прижать окровавленный палец к месту распознавания отпечатка на телефоне. Требования казались интересной игрой.
Когда все было закончено, выдали тайное имя, с которым я появлялась на сайте, но никогда - в жизни. Так мы опознавали посвященных, чьими телами можно воспользоваться.
С тех пор, имя данное при рождении потеряло то очарование, которое дает первое обращенное к тебе слово. Теперь, меняя тела, я рождалась каждый раз вновь.
Светлый сгусток прячущегося за облачностью солнца пополз по нежно-серому небу.
Я начала листать предложения торрента: лица, тела, пол, возраст, короткий текст – занятия и предпочтения.
Пытаясь восстановить данные, которые когда-то забила в профиль, я уже путалась и ошибалась даже, вспоминая родное имя: Лера, Лена… Память кружила вокруг потерянного образа, постепенно уставая, нужно было спешить.
Но долго сидеть сложно, я задыхалась. Огромный живот лежал на коленях, ноги приходилось широко раздвигать, чтобы удержать эту подвижную животную массу, перехватывало диафрагму, и тяжелый кухонный воздух с усилием нужно протаскивать через легкие.
Хотелось есть. Голод оказался наградой - сузил мир до простейшего желания и проклятьем – не отпускал меня. Хотя перед самым началом поглощения пищи, я предчувствовала наслаждение и успокоение хотя бы во время самого процесса.
Я обожала простую еду, так чтобы ее было много. Через глаза я насыщалась полнотой тарелки, миски, тазика. Спагетти лоснились от масла и сбрызнутые кетчупом, как жертвенной кровью, казались мне чудесным подношением - даром, дающим покой.
Жизнь состояла из перемещений между кухонным столом и туалетом. Белым столом, покрытым пластиком в мелкий серый цветочек, чуть липким, как и положено жертвенному столу. Туалетом – тесным, едва позволяющим принять мое тело, стульчаком, прилипающим к заду и отлетающим с хлопком, когда привстаёшь.
Встать это целый процесс о которым я раньше не задумывалась, впрочем, как и том, чтобы усесться. Стоило оторваться от стула, как равновесие нарушалось, нужна была третья точка опоры, чтобы не рухнуть и я хваталась за столы, подоконники, стулья, стены. Поднимала тяжелое тело, выпрямляла спину и, двигая массивными ногами, брела к туалету.
- Провались ты, хряк! Опять срать пополз! – Орала из комнаты мать. Ляжки терлись друг о друга, я спешила…или спешил? Это уже трудно было сказать. Но у меня был член, я никогда не видела его. Задавленный складками живота он прятался как маленький зверек, писала сидя, слишком сложно было искать его руками, да и по старой привычке было проще.
В туалете, потея от тяжести и напряжения, услышала звонок в дверь.
Простучала голыми пятками по полу мать.
- Да, здесь, здесь. Куда он денется. Давай, все давай. Спасибо. Ладно. Не доели и ладно. Дожрет. Он все дожрет.
Это соседи приносили мне со всего дома остатки еды, им жалко было выкидывать оставленные блюда, а я принимала их с благодарностью как спасение от страдания.
Брюки давно малы, и я не могу их застегнуть на животе, остается только стягивать веревкой, ширинка не застегивается и острый клин разреза прикрывается майкой.
- Иди жри. Принесли вот! – Мать кидает на стол, остатки плова, завернутые в фольгу. Подернутая жирной восковой пленкой баранина. Крупная, кирпичного цвета морковь и бурый, усталый от многочисленных разогревов, плов. Но мне все равно, спешу съесть его.
Мать, стараюсь к ней никак не обращаться, зовет меня Андрюшей, и из обрывков ее фраз немного узнаю о своем прошлом, кроме того, что удается выкопать из спутанной памяти. Я начал объедаться еще с младенчества, бабка раскормила и теперь меня не остановить, что научился у свиней орать до тех пор, пока не накормят, и, главное, меня подменили в роддоме, а настоящий кровный ребенок где-то живет и приносит подмётной матери наслаждение.
Душевно она не казалась мне матерью, хотя получается, что по крови мы оказывались родными. Я запуталась.
Дождавшись ночи, я открывала торрент и начинала искать следы своего настоящего тела.
Опять долгая ночь, холодильник пуст. Окно как черный провал. Я сижу на табуретке, навалившись на стол, покосившись, как шляпка переросшего гриба.
Пытаюсь подробно вспомнить свою прошлую жизнь, но она ускользает, выпадают связи между событиями, а никчемные яркие подробности елочными игрушками повисают в темном пространстве памяти.
Я стою перед школой, простое серое здание с большими окнам кажется настолько притягательным, что я не замечаю мира вокруг; тронутых желтизной черноствольных кленов, синего неба с рваными белыми облаками похожими на брови Деда Мороза.
Дети вокруг наряжены, в руках цветы. Они с радостью стремятся внутрь здания и чувствую, что с ним связано мое будущее и будущее окружающих. Я ничего не понимаю, в чем причина торжества и что хорошего там внутри, но мне хорошо, потому что хорошо всем вокруг. Я только переживаю за огромный белый бант, который не держится на голове и съезжает набок.
Я подумала о себе, то есть теперь уже об Андрее, как о части моих воспоминаний, что и у него есть такой памятный день, и в качестве нежного воспоминания и хранится где-то… Синее небо, мама нервничает и показывает на букет, который я несу как меч, на вытянутой руке. Что нужно сделать я не понимаю и начинаю плакать от того, что никак не разгадаю маминых желаний и боюсь вступить в поток праздничных детишек с портфелями. Жареный пирожок мелькнул в памяти, масленый, темный и мятый как ранний весенний гриб после дождя.
Вдруг вспомнила, как мне подарили машину, ту, что хотелось. Это было уже много позже школьных лет. Окончив институт, знаний от которого только поубавилось, но я обрела внимание мужчин, и это дало мне силы. Я так искусно плела кружева отношений, расширяя их в пространстве, но ограничивая в глубину. Влюблялась в тех, кто, казалось, не разочарует, в людей уверенных в завтрашнем дне, душевно сытых и спокойных. Мне нравилась подкапотная сила их автомобилей, больше, чем рассуждения о будущем. Разгонялась до звенящего свиста в приоткрытом окне, я летела как раскаленный метеорит среди тусклых и медлительных астероидов на шоссе…
… от южного солнца я прячусь в гостиничную прохладу, вижу новых знакомых, два здоровых мула, похотливых, но бесплодных – их специально содержат на курортах для таких как я. Показываю на пальцах, что нужны оба и они кивают радостно, ожидая денег и удовольствий. Денег мне хватит еще на пятерых, карточка моего любовника без лимита, как и мои желания. Я иду впереди по темному коридору, они бредут сзади, не хватает только уздечек для полного сходства с животными…
Воспоминания, взъерошенные и обрывочные, путались в голове.
… я вспомнил странное, еще подростковое, смутное пробуждение желания. Мой живот еще не посечен белыми рубцами растяжек, а упруг и блестящ. Член прячется где-то там, в подбрюшье, я нащупал его как, маленького затаившегося мышонка и он сразу отозвался на тепло моих рук, вытянулся и наполнился уверенностью. На столе лежит журнал, поломанный от того, что я прятал его свернутым в трубку в старом отцовском рыбацком сапоге. Отец давно умер, на рыбалку никогда не ходил и теперь сапог стал хранилищем моей связи с женщинами.
Мне нравилась одна из героинь журнала; костистая, взгляд исподлобья, с вызовом – смотри!
И что-то отзывалось на её призыв, поднималось из глубин тела странным змеящимся потоком, я пытался сдержать его, но он прорывался через волевые и мышечные запреты небольшим фонтанчиком. Его следы оказывались не в темном мире зачатий, а на свету, среди бумажных глянцевых женщин.
Я опять смотрю, то в темное окно, то на светящийся экран телефона и пытаюсь напрячь память как мышцу руки, но она не любит принуждений, отказывает вовсе. И тогда я просто разглядываю свою руку, лежащую на столе, похожую на батон белого хлеба, чуть ноздреватая корка, слегка подпекшаяся сверху и белая снизу.
Вновь и вновь я просматриваю анкеты, пытаюсь
