В изнеможении от вынужденного бездействия Муравецкий исходил, наверное, не один десяток километров по своему дому, вокруг него, исследовал сад, спускался в погреб за какими-то банками для Ираиды Львовны и навел шороху на чердаке, а практиканты еще не отзывались. Наконец, у забора промелькнули чьи-то тени, послышались шаги и звуки колес. В калитку постучали, и Муравецкий тотчас открыл дверь. Перед ним стояла хмурая Валентина с Лизой, улыбавшейся дяде из коляски. Тот заботливо принял ручку управления и повез племянницу вдоль дома в абрикосовый сад, где его племянница обожала прятаться в листве и наблюдать за бурной жизнью соседей, а еще дразнить соседскую собаку, подбрасывая той из засады яблочко или абрикосу. Для захвата фруктов дядя специально для Лизы соорудил чашеобразный плодосъемник на длинном шесте и оставив ее за увлекательным занятием, вернулся к Валентине.
Младшая сестра Зои ждала Муравецкого в беседке и глядя на ее изборожденный глубокими морщинами лоб, которых не смог разгладить своей подхалимской лаской даже местный кот, Григорий Михайлович понял, что Валентина пришла не с добрыми намерениями. Но увидав полковника, она тотчас встала и сразу же пошла в атаку, расписывая, как тяжело им живется, сколько денег уходит на лекарства, походы по врачам, а долги по кредиту все растут и растут. В каждом слове, – если его копнуть его глубже, – скрывался скрытый подтекст и чуть ли не орал ядовитый упрек Муравецкому. Иногда срываясь на сип, Валентина выкатывала глаза и замолкала, вперив вопросительный взгляд в полковника. Не привыкшему к крику в своем благодатном раю, хозяину дома стоило немалых усилий сдерживать гнев женщины, хотя он прекрасно понимал, чего та хочет, и стоило бы ему сказать только «Да», как вся эта экспрессивно фальшивая тирада тотчас бы прекратилась. Но он не говорил «Да», а старался на все повышавшийся тон Валентины отвечать все тише и тише. С шумными студентами такой прием на успокоение и привлечение внимания к себе действовал всегда безотказно, но Валя показалась полковнику кем-то заранее слишком сильно накрученной и действовала по чьей-то указке. Но несмотря на женскую агрессию и слезы Муравецкий отвечал твердо и решительно:
– Я знаю про твои долги, но пойми, что у меня тоже есть долг.
– Какой? – с легким небрежением спросила Валя.
– Профессиональный. Да, дорогая. Именно профессиональный. И мне стыдно от того, скольким людям мы задолжали своими «глухарями». Не пора ли начинать расплачиваться?
– Да перед кем же? Рыться в столетнем хламе ты называешь долгом?
Муравецкий выразительно посмотрел на женщину и резко мотнул головой.
– Без вести пропавшие – не хлам. Кому как не тебе это знать и не смей требовать от меня продать архив. Кстати откуда ты узнала про него?
Валя мгновенно отвела пугливый взгляд и прикусила язык. Муравецкий усмехнулся.
– Можешь не отвечать. А деньги… Дело закончим, будут тебе деньги – клиент заплатит.
Состроив обиженную мину, Валентина заскулила и махнула рукой в сторону сада:
– Да кто там заплатит! Слова одни. Лизке вон голову задурил – от зеркала не оторвешь. Всё рога у себя какие-то высматривает и тебе пустомеле верит.
Легкий ветерок вместе с ароматной свежестью фруктов донес и скрип колес коляски Лизы, которая медленно катила вдоль дома с ведерком, полным абрикосов. Радужное состояние дочери, словно по волшебству превратило мать-злюку в добрую няньку. Валя обняла дочуру и с умилительной улыбкой приняла из ее рук разломленную пополам ягоду. Густой сок потек по рукам Лизы и тотчас губы Валентины припали к маленьким ручкам и стали слизывать тонкие желтоватые ручейки, а дочка подставляла маме каждый пальчик и гладила ту по губам, охватывала нос и проводила ладошками по щекам. Оставив дочь до вечера у дяди, и взяв с нее слово вести себя хорошо, Валентина бросила косой взгляд на Муравецкого и убежала. Почти сразу же раздался долгожданный телефонный звонок.
– Шеф! – послышался глухой голос Кобриной. – Я на месте.
– Докладывайте, – бросил полковник и сделав выразительный жест Лизе, мол, занят по горло, побежал в дом. Понимающая племянница не огорчилась, ей очень нравилось бывать у дяди, а большее наслаждение она получала именно от исследования местности в гордом одиночестве.
Запершись в кабинете, полковник внимательно слушал практикантку, а той было о чем докладывать. Вернем Лику на полчаса назад, когда она под проливным дождем с трудом буксуя по еле заметным болотистым тропкам, только подъезжала к старому зданию бывшей гимназии. В глубине сосновой рощи скалилось полуразрушенными стенами вросшее в землю здание без стёкол. Осторожно пробравшись внутрь, Лика чихнула, и её тотчас опутало сетью седой паутины. В полумраке сквозь щели заколоченных ставен пробивались бледные лучи света. Над головой что-то пискнуло и хлопая крыльями, исчезло в глубине коридора. Взлетевшая облачком штукатурка обильно посыпала голову Кобиной старой желтой щебенкой. Пришлось срочно открыть дверь и подставить лицо под дождь, чтобы смыть едкую горечь. Внутри здания острыми углами торчали сваленные доски, разбитые столы и каркасы настенных часов с выпотрошенными механизмами. Деревянный пол усеивали старые портретные рамки и фотографии чужих лиц в форменной одежде. Ступать Лика старалась осторожно. Пол был хлипким и местами подгнившие доски трещали и проваливались. Откуда-то снизу раздавался мерзкий писк. Лика чуть приободрилась, когда заметила лестницу, ведущую на второй этаж. Но стоило поставить сапог на первую ступеньку, как девушка тотчас потеряла равновесие. Ветхие ступени возмущенно затрещали и со стоном рухнули вниз. Кобриной удалось протиснуться между развалами арматуры и пробраться в комнату, сплошь слева и справа заставленную старинными дубовыми комодами. Каждый ящичек был пронумерован, но разобрать надписей никак не получалось. Подсвечивая себе дисплеем телефона, Лика открыла один и вскрикнула. Прямо на лицо что-то прыгнуло и задышало гнильём. Резко дёрнувшись, Лика упала и на неё тут же пыльным ворохом вывалились бумаги и какие-то тряпки.
Нащупав телефон, Кобрина быстро набрала номер Муравецкого. На экране возникло знакомое лицо с хитрым прищуром и ей стало легче от присутствия шефа.
– Да, – прочищая горло, отозвалась Лика, стараясь держаться бодро.
– Как вы себя чувствуете? – мягко спросил начальник.
– Дышать тяжело, а так всё в порядке. Шеф, я в какой-то каморке папы Карло, похожей на заброшенную канцелярию.
– Что там любопытного?
Не теряя связи, Кобрина начала открывать бюро разных размеров, которые тут же стали падать и рассыпаться в щепки. Наконец, обрезая пальцы рук о стеклярус, она напряглась и вырвала крышку самого длинного ящика. Под тусклым светом фонарика девушке удалось разглядеть надпись на картонке «Табель учеников VI класса по Древней Истории, август 1910 года».
– Да вот… табели ученические, альбомы, тетрадки...бррр. Мама!
– Что случилось?
– Пауки! – плаксиво завизжала Кобрина.
В трубке послышался вздох и спокойный голос полковника:
– Оставьте их в покое.
– Так… – глубоко вдохнула пыльный воздух Кобрина и прохрипела: – 1910-ый год подойдет?
– Возможно, – не спеша ответил Муравецкий. – Кате двенадцать лет. Ищите личное дело Поливановой.
– Да. Поленова….Ползкова…Поли…. – задыхаясь, повторяла Кобрина и перелистывала карточки учениц, сплевывая солоноватый липкий пот, выедавший глаза. Кобрина смочила платок и прислонила к носу. От свежести влаги стало чуть легче.
– Поливанова Е.С. Я вижу девочку, шеф. Хм…
– Что там?
– Совсем не похожа на ваш рисунок.
– Ну, я не Рафаэль, конечно, но…
– Здесь еще какие-то картонки. Фу…
Лика прочитала: «За неподобающий… исключить на две недели».
– А за что именно? – допытывался Муравецкий.
– Смыто. О, фотка есть, но мутная очень. По ходу Бергер не врал, она и вправду ангелок.
– Перешлите фото.
Щелчок и мощная камера телефона захватила отсыревший снимок. Лика прикрыла нос пальцами, хотя было тяжело дышать.
– Какая вонь! А это что за пакет? В пакете сережки. Ух-ты, золотые с фиолетовым камнем. Шеф, можно, а? Мне фиолетовый цвет приносит счастье.
В трубке послышался сухой голос:
– Нужно.
Лика извлекла из поясной сумки маленькую аптечку, вытащила пузырек со спиртом, тщательно протёрла сережки и вставила их в уши. Поискала глазами зеркало и нахмурилась. Решила полюбоваться собой в более подобающих ей условиях, спрятала пакет со скарбом за пазухой и выбралась из коморки.
До Коржикова Муравецкий дозвониться не смог, предполагая очередной форс-мажор, но, не теряя времени, решил заняться изучением фотографии Кати Поливановой. Вопрос Бергера: «Поливанова – княгиня или нет?» стоял теперь остро и Муравецкий был на пороге его разрешения. Он еще раз открыл в телефоне сообщение от Лики и уставился на мутное изображение столетней давности. Маленькое круглое личико двенадцатилетней барышни ничем особенным не выделялось, кроме одного значительного признака. Оно никак не походило на ту надломленную, психически неуравновешенную Екатерину Поливанову, которая спустя шесть лет напишет странное письмо с фронта. Юное лицо гимназистки было самым непримечательным, самым простодушным и самым невинным из тысячи детских портретов. Выразительные глаза с задоринкой, смотрящие в упор, говорили о решительности и смелости. Узкий слегка курносый нос показывал натуру поэтическую и слегка легкомысленную. А с учетом маленького рта, проявлялся слабый характер, поддающийся влиянию. Зато на обеих лобных долях отчётливо виднелись выпуклости - рожки удачи. И особенно приятно было отметить точный баланс верхней и нижней зон лица. Проблем с психикой совершенно не наблюдалось. «Что случилось с тобой, девочка? – размышлял эксперт. – Почему ты стала другой?»
От осознания пока непостижимой тайны у Муравецкого зачесался нос. Он потёр шершавые руки, и словно голодный кот перед миской со сметаной, пробурчал под нос:
«–Ну-с, приступим». Сегодня ему представилась возможность испробовать на практике уникальную компьютерную программу, над которой почти три года работали лучшие программисты отдела криминалистики и хорошие друзья полковника. Эксперт отворил
Очень интересно написано!))
С удовольствием прочитаю продолжение!))
С теплом...Эмми!))