Ровно в восемь тридцать утра мягкой кошачьей поступью в больницу вошел улыбающийся голубоглазый мужчина с изящно изогнутыми тонкими бровями и светлыми волосами. Клетчатый пиджак на нем был слегка потерт, но выглядел прилично и даже модно, особенно с шейным платком, скрепленным золотой брошью. Приветливо улыбнувшись девушке в регистратуре, посетитель тысячекратно извинился и поинтересовался, не будет ли она столь добра, когда освободится, сообщить ему, где здесь можно найти палату №6. Девушка оказалась вполне добра и абсолютно свободна и выдала всю информацию, причем сделала это медленно, растягивая слова и насыщая речь немыслимо длинными сложноподчиненными предложениями, чтобы на дольше задержать взгляд на приятном посетителе, а затем проводила гостя любопытными глазками, пока тот не скрылся за углом колонны.
Уверенно открыв дверь, на которой еще вчера висела табличка «Рэмонт», Роман Николаевич попал в коридор, сразу напомнивший ему коммунальную квартиру, в которой он жил. Поэтому привычным жестом сдвинув в сторону развешенное на веревках белье, он спокойно прошел дальше, вскользь кивнул Суконникову, якобы увлеченному телефонным разговором, и на долю секунды задержал взгляд на аппарате, который лже-секретарь использовал для лже-связи. Лишь сочувственно вздохнув, будто сожалея, что бедным служащим приходится пользоваться столь допотопной техникой, Дуров покачал головой, мол, старое здание – старые традиции, и отыскав нужную палату, вошел в нее.
Сдержанная в эмоциях Валентина сухо поздоровалась и тут де провела доктора к маленькой пациентке. Дуров присел на кровать напротив коляски и ласково спросил:
– Как тебя зовут, деточка?
– Катя, – тихо произнесла Лиза, прятавшая руки под шерстяным пледом.
– Прелестно, – улыбнулся доктор. – А меня Роман Николаевич. Можешь встать?
Валентина сообщила, что девочка – инвалид, она после недавней травмы, а еще страдает диабетом, зависима от инсулина и с очень слабой нервной системой. Дуров покачал головой.
– Ах, как я тебя понимаю, дитя, – с печалью в голосе произнес он. – Я сам на инсулине. А с нервами мы тебе поможем, хочешь?
Лиза посмотрела на мать, потом перевела взгляд на врача и несмело кивнула.
– Где у вас тут можно помыть руки? – спросил Роман Николаевич у Валентины.
Сестра кивнула на умывальник и терпеливо подождала с полотенцем в руках, пока доктор не закончит, после чего Дуров приободренно подмигнул Лизе, еще глубже укутавшейся в плед.
За приоткрытой дверью мелькнула тень Сан Саныча, который что-то кому-то громко выговаривал, а в ответ из кухни получал грубые женские реплики. Дуров нахмурился и попросил Валентину прикрыть дверь. С непроницаемым выражением на лице та медленно направилась выполнять просьбу, как услышала в спину:
– И знаете, можете идти по делам, мы справимся сами. Вам огромное спасибо за помощь.
В глазах сестры милосердия мелькнула растерянность и на секунду Валя даже сгорбилась.
– Но я не могу, – рассеянно пролепетала она.
– Почему? – удивился врач.
Правильные слова у женщины никак не выходили – захлестывали наплывающие на грудь нервные эмоции, а бравада и кураж стали предательски иссякать. Уходить она очень не хотела, но ослушаться доктора не позволял ее статус.
– Просто, – начала мямлить сестра, выкручивая себе пальцы, – я могу понадобиться.
Одарив Валентину доброй улыбкой, Дуров мягко взял женщину за локоть.
– Ну что вы, что вы, – мягко произнес он. – Вам совершенно незачем так волноваться. Все, что понадобится девочке, она получит от меня. Вы столь трепетны, прямо как мать, ей Богу. В нашем деле нельзя так близко…
– Мать… – начала было говорить Валя, но вовремя остановилась. – Ее мать тоже просила меня быть рядом, потому что Лиз... Кате может снова стать плохо и…
– И я тут же помогу ей, – поспешно ответил Дуров и щелкнув пальцами, повел Валентину к двери. – Ах, дорогая. На такой работе вам не следует слишком впечатляться – сердца на всех не хватит. Сколько несчастных приходится видеть каждый день и если к каждому…
– Она не несчастна! – воскликнула Валя, упираясь в попытках задержаться у двери, но услышала ровный голос Лизы:
– Все будет хорошо, сестра. Спасибо за ваше доброе сердце и участие в моей судьбе. Ступайте и пожелайте мне только самого хорошего. Ангел непременно услышит вас.
Бросив на дочь хмурый и полный отчаяния взгляд, с тяжелым вздохом мать вышла за дверь. Дурову показалось, будто из коридора запахло горелым, он поморщился, покачал головой и повернул замок в двери на два оборота. Затем обернулся к Лизе и с воодушевлением сказал:
– Ну-с, приступим.
Лиза сжала губки в ниточку и на секунду зажмурилась. Перед ней вновь промелькнул помост на вышке, и чем ближе к краю двигалась девочка из прошлого, тем чаще начинало стучать сердце девочки из настоящего. Лиза-Катя злилась, кусала губы, нервно теребила пушистые кисточки пледа и не хотела, чтобы та Лиза продолжала шагать дальше. Предостеречь, остановить и спасти ее, увы, не было никакой возможности, а так хотелось. Легкой судорогой пробежали мурашки по телу пациентки, когда Дуров присел рядом и вытащил из-под пледа взмокшую ладошку. На удивление от мерных нежных поглаживаний Лиза стала понемногу успокаиваться и постепенно мышцы ее лица расслабились, а на бледных щечках проступил румянец.
– Ничего, – тихо говорил врач. – Давай с тобой немножко помечтаем. Чего ты хочешь?
– Убежать, – ответила Лиза.
– От меня? – удивился Дуров. – Неужели я такой страшный?
При этом он скорчил ужасную мину и закрутил рожки из своих волос.
Лиза улыбнулась и оживающим тоном сказала:
– От болезни моей – далеко-далеко, где нет больных и все счастливы.
– Ох, девонька, – вздохнул Дуров. – Своей мечтой ты прямо в сердце вонзилась и раскрыла мою тайну. Ты не представляешь, как я сам страдаю от того, что все вокруг счастливы, а я сижу один и никому не нужен в этой серой жизни.
Лиза вытащила вторую руку и положила ее на кисть руки врача.
– Вы одиноки? – тихо спросила она.
– Очень, родная, – прошептал Дуров. – А иногда хочется поделиться болью, но скрываю.
– Почему же?
– Боюсь, засмеют. Доверю им душу, а они в нее плюнут. Знаешь, как это больно?
– Знаю, – прошептала Лиза. – Хотите мне рассказать? Я не стану смеяться.
Дуров прослезился и сказал:
– Спасибо, добрая душа. Но давай отправимся в страну счастья вместе.
Лиза согласилась, и Дуров щелкнул пальцами. Он начал говорить заученный текст о расслаблении, о море, о том, чтобы Лиза представила дельфина, который подплывает к берегу и манит ее, он увозит девочку далеко-далеко – в ее страну счастья, а теперь уже в их общую страну, потому что дельфин – он сам, такой же несчастный, как и милая девочка Катя. Лиза закрыла глазки и вздохнула.
От слащавой патоки слов еле постанывающей за ширмой Лике становилось дурно и невыносимо жарко. Одной рукой она крепко сжимала древко костыля, а из другой не выпускала рукоять пистолета. И хотя вначале у Кобриной екнуло сердце, когда Дуров неожиданно выпроводил Валентину, ломая их планы, мирная обстановка в палате сейчас ничем не обнаруживала какой-бы то ни было опасности, и от сладкоречивого и ужасно нудного доктора у самой Лики тоже начали слипаться глаза.
В отличие от напарницы Степан стоял за приоткрытой дверью балкона бодрее некуда, все слышал и был готов к любой неожиданности. Он не мог ничего видеть, но по шагам Дурова, который во время сеанса ходил по комнате, сержант догадывался, где тот остановился, куда посмотрел и на что отреагировал смешком или протяжным вздохом. Единственное, что очень хотелось Степану, так это пить. Он захватил в засаду целый пакет с дюжиной горячих пирожков, которыми его угостили на кухне, и наскоро справившись с лакомством, теперь стал испытывать неимоверную жажду. Как назло недалеко от балкона, метрах в десяти, стояла бочка с квасом, у которой собралась уже очередь с бидонами. Отвернувшийся от смачно причмокивающих прихлебателей, Степан тоже как Лиза с Дуровым, мечтал, чтобы вся эта тягучая операция поскорее кончилась, и он бы радостно перемахнул через парапет и ринулся за квасом. Но приходилось терпеливо ждать.
В коридоре же обстановка не была столь расслабленной. Суконников обиженно заявил, что все всегда восхищаются его операционным столом, а этот странный врач не удостоил того даже взглядом.
– Мутный он какой-то, – добавил музейщик и от переполнявших грудь эмоций, заорал в телефонную трубку: – Але, барышня, сколько можно ждать!
Валентина поддержала Суконникова и тоже нашла поведение Дурова странным.
– Ни словом о моей одежде не заикнулся, будто каждый день ряженых медсестер видит.
На общий гомон выбежала кухарка Любка и на полтавском суржике вскрикнула:
– Не пойняла, я для кого усю гречку спалила?
Пока озабоченный Сан Саныч пожимал плечами и сетовал о том, что где-то они все ошиблись, Валентина позвонила Муравецкому, но тот выдал нерадостную информацию, что они сейчас с ЭлЭс стоят в пробке и пока сдвинуться с места никак не могут.
[justify]
Время в кабинете продолжало течь медленно и сонно. На спящем лице Лизы царило полное спокойствие, создаваемое лепетом Дурова, от чего Лика тоже перестала стонать и задремала. Степан хмурился, облизывал сухие губы и фантазировал, как он штурмом возьмет бочку с квасом, увезет ее и выпьет до капельки. В его голове уже мелькали шальные мысли: «А что если?» «Все равно ничего не происходит». «А если Дуров не щелкун?» «Я только на минуточку…на одну минуточку…». Ступая как можно тише, Коржиков перелез через парапет балкона и спрыгнул на землю. Ощутив полную свободу, он
Не поняла...а зачем он хотел убить Лизу-Катю...кстати одна она лучше всех справилась, чем практиканты...один пить захотел,
а другая пистолет потеряла, полицейский курить захотел! Княгиня капризничать начала...А Мураветский с ней возится, как
с ребёнком! Бергер тоже где-то пропал! А что с книжником стало...он им в окно помахал! Классно! А щелкунчик в наручниках
пробежал мимо книжника и лихо скрылся в толпе!))
Классный фильм может получиться...просто СУПЕР!))
Как раз в жизни всё так и бывает...люди все разные...один чудней другого...всё непредсказуемо...и никогда не угадаешь, что может случится через минуту...мне тоже очень это нравится! Герои все, как живые! Очень образно и зримо представлено!))
Очень всё понравилось...жду продолжения!))