приходится. Энцо не желает, но оно притягивает взгляд. Энцо глухо вскрикивает, хотя он ведь не трус…
Он видит тело. Старуха. Одеяло по грудь, та же поза, что в прошлом доме. И старуха, будто бы, та же.
Или нет? может быть, они все похожи? Энцо не рассмотрел её внимательно, незачем было. Может совпадение?
Энцо идёт дальше, он пятится, отвести взгляд от тела невозможно, пока оно в поле зрения. Но вот комната. Он, она, может быть счастливые…
Невозможно! Невозможно! Те же? похожие? Энцо чувствует, как сходит с ума. Он бросается вглубь дома, желая убедиться в своём безумии.
Следующая комната пуста. Кровать есть, чернильница, игрушки, книжки, серебряный кулон. Но это другой дом! Другой! Почему же…
–Здравствуйте, – вежливо звучит за спиной. Энцо подпрыгивает на месте, не заботясь о том, как смешён в своём движении. Он уже знает что увидит, но всё равно цепенеет, когда всё-таки видит девочку лет десяти.
Энцо падает на пол. Ноги предают его. Девочка улыбается ему. В лунном свете она ужасно бледна. В лунном свете она спокойна и вежлива. И в лунном свете совершенно точно видно, что на ней нет следов тления, но запах гниющих яблок становится словно бы плотнее, удушливее и кольцами он поднимается к самому носу Энцо.
–Что…я не хотел, не хотел, – Энцо слабеет, когда запах подкрадывается ближе, когда завладевает им. Оправдания его жалкие, но что делать, если молчать совсем нет сил?
–Мы тоже, – вежливо отзывается девочка. – Но нас не спросили.
Тысяча вопросов ещё колет иголочками: «кто не спросил?», «о чём не спросил?», «почему вы душите меня?», «что это за запах?», но ответы уже не имеют смысла. Энцо слабеет и падает окончательно, запах кружит его, пеленает в своих путах, давит. Словно совсем желает раздавить.
***
Пробуждение паршиво. В голове шум, на губах и во рту убийственная сухость. Вокруг явное движение – медленное, словно нет жизни, но есть воля. Чья-то воля.
Энцо пытается сесть и узнает сразу три вещи. Первая – его тело связано плотными верёвками. Второе – он привязан к двум своим товарищам ровно посередине, как и договаривались идти на грабёж. Третье – вокруг них бледные люди. Можно разглядеть в лунном свете и бледную девочку лет десяти, и старуху, и пару, и ещё множество людей. Они шевелятся, копошатся бледными земляными червями, но разглядеть сути их копошения нельзя.
–Помо…те…– хрипит Энцо и рядом с ним, услышав его голос, начинают биться товарищи.
–Энцо? Как нам…
–Нам конец.
Первый голос принадлежит Варгу. Такой же хриплый, такой же непримиримый. Второй – Силаду. Он полон тоскливой обречённости.
–Послушайте! – Энцо знает, что такое быт лидером – это значит нести ответственность, и он пытается торговаться. Но для начала надо привлечь внимание. – Послушайте, мы добрые путники, заблудились и теперь…
Голос предаёт его. Но копошащиеся люди не реагируют. Лишь поводят глазами, мельком смотрят, интереса нет, одно равнодушие.
–Отпустите нас! – возмущается Энцо. В его голосе уже паника. Он пытается вырваться из верёвок, но те связаны хитрым воровским узлом, вошедшим в моду в столице. Абель что-то такое недавно показывал Энцо, но кто ж знал, что это пригодится так скоро?
–Отпустите! Отпустите! – они орут на три голоса, бранятся, не боясь уже растревожить ночь. На них не обращают внимания.
Двое подходят где-то за спиной – Энцо чувствует их шаги, знает сколько и знает что это мужские шаги. Да только смысла в этом знании нет. удар, ещё удар, решительный лязг и визжащего Варга оттаскивают них волоком по земле. Энцо пытается обернуться, но его за волосы дёргают позади, запрещая поворачивать голову.
Варг орёт. Бранится, явно пытается вырваться, угрожает, плачет. Он напуган. Он казался отчаянным, но он напуган. Так напуган, что не похож на себя.
Энцо пытается представить свой исход и делает ещё одну попытку заговорить:
–Послушайте, мы не хотели тревожить вас, но сейчас мы сожалеем. Мы хотели бы…
Они не дослушивают. Сильные ледяные руки впиваются в его руки, рвут верёвки, лязгает металл, но Энцо рано радуется краткой надежде, померкшей и сгнившей. Его толкают на землю, также тащат, как мешок или мёртвую скотину. Он лягается, ему сбивает дыхание. Его волокут недолго, шагов двадцать, но он успевает выбиться из сил и охрипнуть, теперь он не может кричать и даже дыхание даётся ему с трудом.
А его отпускают и вдруг толкают куда-то в сторону.
Шумно, больно, высоко. Высоко?
Ослепнув на краткий миг от ужаса, Энцо не сразу осознаёт, что он в яме. В сырой яме! Он пытается подняться, но не может – высоко, падение высоко. На него летят комья земли, он отплёвывается, шипит, плачет.
Он не верит в то, что всё закончится так. так нелепо и так мерзко. Он не верит в то, что происходящее реально. Он убивал, да. Он грабил – да. Но он никогда никого не закапывал живьём!
Энцо рвётся из последних сил, но земля рыхлая, жирная, она обминается об его руки, не даёт ему опоры, он выбивается из сил, пока его засыпают с особенным усердием десятки рук, пришедших для кары вору.
Каждая – длань кары. Каждая бросает комья по-звериному, засыпает жалкое людское тело жирной, удивительно жирной землёй.
Энцо задыхается, он уже ничего не видит, ничего не чувствует и слабо брезжит в его угасающем сознании мысль: «почему здесь такая жирная земля?»
Но комья земли залепляют нос и рот, уши и глаза. Он глохнет и задыхается в плену земли, в агонии.
***
–Добрый будет урожай, – улыбается Абель. В лунном свете видно, как бледна его кожа. Он шумно вдыхает переполненный яблочной гнилью воздух, – добрый будет!
–Добрый, – соглашается с кривой улыбкой старуха, её кожа почти синяя от бледности и серебряного света луны, – скоро снег укроет ковром, приморожит, да разогреется земля к весне.
–Долго сопротивлялись? – интересуется Абель. Он не обращается ни к кому, но его слышат все. Ещё бы, он всё-таки здесь свой. Он единственный, кто не уснул сразу, а сообразив, вышел за ворота, и вдохнул свежести.
А яблоки наливались силой, наполняли воздух особенным ядом, травили душу, плавили разум и леденили сердце. Страшные яблоки. Насмешка.
Тьмы или света. Дьявола, чёрта или просто злой силы?
Деревня не успела того узнать. Она упала в сон, а потом была серебряная луна. И потом было ещё кое-что, неподвластное жизни, приходящее лишь в посмертии.
–Недолго, – смеётся старуха. У неё давно нет зубов – гниль не тронула тела, не тронула кости, но гниль съела те части, что не принадлежали заснувшим в вечность. Эти зубы были вставными, ещё при жизни она обрела их. Гниль уничтожила их, оставив шамканье и причмокивание отвратительной пустоты её рта.
Абель улыбается с нежностью. Она отвратительна, он тоже. В свете луны этого нельзя постичь. Но они все, сохранившиеся для смертного зрения целыми, стали ничем. Их сила, их жизнь, их дух поддерживают только яблони – налившиеся тягучим соком плоды, упавшие на землю от сочности и тяжести или только входящие в рост.
–Хорошо, Энцо был неплох, – Абель кивает в сторону свежевырытой ямы. Там где-то покоится Энцо. Вскоре корни яблони прорастут сквозь его бренное ничтожное тело и будут всё, что у него ещё есть. То же будет и с другими.
Это не жестокость в их понимании. Это всего лишь забота о собственном посмертии, приправленная славой этого края – славой о сочных яблоках, которые везли на тяжёлых поводьях и несли пешком в город на продажу.
Это не жестокость, это просто их посмертие – ненужный яблочный сад, в который они уйдут тогда, когда перестанут заезжать к ним путники и забредать странники. А дальше и их ждёт та же земля и те же корни. И то же последнее деяние – подпитать фруктовое дерево, чтобы дало то никому ненужные, проклятые плоды, которые долго будут гнить под ногами в серебряном соучастии лунного света…
