Я прошла ЭТО... Главы 1-2.

   Зою Андреевну Каракозову (девичья фамилия – Полякова), 1924 года рождения, очень скромную, интеллигентную,  щупленькую женщину, как называют, “божий одуванчик” мы перевезли из Волгограда к нам в Москву  после перелома бедра. Родственников у 81-летней бывшей учительницы там не оказалось.
Бог не дал ей детей - здоровье не позволяло, но наградил уникальной памятью и умением излагать свои воспоминания. Она помнит имена, даты рождения и судьбы всех своих родственников. Родственников же у Зои Андреевны было и осталось очень много, и судьбы у каждого разные. Помнит большую часть своих учеников по имени и фамилии, насчитывающих около тысячи человек. И мы уговорили Зою Андреевну рассказать про свое житие-бытие - чего зря время терять, лежа на кровати.

    А жизненный путь у нее, как и у миллионов репрессированных, был крайне не легок. Всю жизнь она скрывала от всех, что была репрессированной.  Даже своему мужу, с которым прожила 40 лет, рассказала об этом Зоя Андреевна лишь перед его смертью, в 1985 году. Невозможно представить себе, какой силы страх руководил ею, каких усилий воли стоило столь долгое молчание этой маленькой женщине.
Лишь из Астраханской области в списке “Мемориала” числится 12000  репрессированных. Ко всему населению области это составляло около 2-х процентов. Казалось бы - какая мелочь. Но сколько судеб исковеркано, сколько слез и крови пролито, сколько людей физически и морально уничтожено. Для чего???
   
А лучше ли было тем, кого не “забрали”?
    В голодовку 1933 года в Союзе, особенно на Украине и в Поволжье, люди умирали миллионами. У колхозников отбирали хлеб не только колхозный, но и личный. До последнего зернышка!!! Отбирали, якобы, излишки.



1. 1927 год, НЭП - новая экономическая политика

    В дельте Волги между судоходным притоком Табола и узким притоком Банновка, в 60 километрах от Астрахани находилось большое зажиточное село Каралат, оно и сейчас существует. В нем в 30-х годах проживало более тысячи жителей, занимавшихся рыболовством в Каспийском море-озере. В основном ловили рыбу осетровых пород: белугу, севрюгу и осетра. Из других пород оставляли только сазана да судака. Все другие породы рыб считались сорными, их выбрасывали обратно в море. Заготавливали также воблу, которую вялили для еды зимой. Пойманную рыбу возили в Астрахань и сдавали “торговцам”. На вырученные деньги от продажи рыбы приобретались необходимые продукты и вещи.

    На одном из подворьев села у моего дедушки Полякова Ивана Ивановича и бабушки Екатерины  жили три сына с семьями, имея общее хозяйство: Василий Иванович, Андрей Иванович – мой отец и Степан Иванович – младший брат. Всего в семье насчитывалось 18 человек.  Были у них еще две сестры, которые жили у мужей, и два брата. Четвертый брат Федор Иванович с семьей некоторое время жил вместе с ними, но после гражданской войны отделился. Потом отделился и пятый брат Иван Иванович с семьей.  

    После смерти родителей, оставшиеся в подворье три брата решили поделить нажитое за многие годы имущество. К этому времени в подворье недалеко друг от друга было построено 5 домов. Было принято, что младшему брату Степану, как наследнику, передавался дом отца. Старшему брату Василию Андреевичу досталось два дома: в одном, находящемся внутри двора, жила его семья; другой, выходящий на улицу, сдавался  учителям – недалеко была школа.

    Нашей семье достались два предварительно выстроенных новых дома. Второй дом предназначался для моего старшего брата  - Сергея, когда тот женится. Кроме того, каждой семье досталось по корове, по лошади и имущество для хозяйства. Одна лошадь оказалась  лишней, но она пригодилась, так как нашу лошадь нечаянно утопила зимой в Волге моя сестра Таисия.

    Обычно каждый дом был разделен как бы пополам. В одной половине жили, в ней была русская печка. В другой - находились амбар и летняя кухня, к ним примыкала терраса под будущую веранду. Дома снаружи и изнутри были покрашены голубой масляной краской, потолок, окна и двери – белой. В большом доме жили зимой. В начале весны перебирались в меньший дом. Веранда в нем пока еще была не застеклена, но кушали мы всегда только на веранде, закрываясь от жгучего солнца парусами.

    В амбаре хранились рыболовные снасти для осетровых  рыб и сети, которые назывались “оханы”. Там же были лари, отведенные под продукты для кормления большой семьи: ржаная, пеклеванная и белая мука, крупы и овощи. Все это у нас не выращивалось - привозилось из Астрахани. На так называемых “вешалах” чердака висела вяленая вобла. Там же вялилось и мясо. Икра и свежая рыба хранились в “ледниках”. У каждого брата были свои хлев для коровы, конюшня, баня и рыболовецкое судно. Ледник был общим.

    Двор у нас был большим, почва – глинистая. В дождик двор становился слякотным, обувь очищали о вбитые в землю скобы и мыли в корыте. В доме ходили в чакчурах – домашней обуви. В жаркое время глина превращалась в асфальт, и часто перед  засыханием мы, дети, вырисовывали на ней узоры, которые держались по нескольку недель.

    Отец был отличным хозяином, все знал, все умел.  Со старшим сыном Сергеем они часто “убегали”  в море на ловлю рыбы, бывая там иногда и по месяцу, на своем плашкоуте или “подчалке” - так называлось парусное рыболовецкое судно. В нем была каюта для отдыха и люки для хранения рыбы. Моторов и весел не было, имелся лишь шест для отталкивания на мели.

    Женщины обычно нигде не работали, занимались домашним хозяйством и детьми. Детей в каждой семье было много. О контрацепции не знали, да и церковь не разрешала предохраняться. Так, у моих родителей было восемь детей – выжили два сына и три дочки: Таисия (1910 г.р.), Сергей (1912 г.р.), Михаил (1919), я (1924) и Галя (1925). Галя была очень красивой девочкой, похожей на отца, и он ее сильно любил. Она умерла, прожив всего 3 года.

    Еще три сестры умерли от различных инфекций почти сразу после родов до моего рождения.  Детей было бы и больше, если бы отца не забирали воевать сначала на первую мировую, а потом и на гражданскую войны. Мама была, как она говорила, семь лет солдаткою. В гражданскую войну отец воевал на стороне “красных” в районе Кутаиси.  На войну забирали и всех остальных братьев. В это время участникам войны выдавали пособия, но их было недостаточно, и женщины работали на бахче, выращивая и убирая арбузы, дыни и тыквы.
   
    Единственной обязанностью женщин, касающейся рыболовных дел, была заточка напильниками металлических крючьев со снастей, на которые “ловили” осетровых рыб. Все крючья должны были быть очищенными от ржавчины, блестеть и быть очень острыми, так как крючья должны были зацепить осетра за любое место. “На ржавчину” никакая рыба не шла. Крючьев же было на снастях несколько сотен. В устьях рек, куда осетровые шли на нерест и обратно в море, снасти висели на “балберках”, которые служили для удержания снастей и наблюдения за ними. В 30-х годах этот, крайне браконьерский способ ловли был запрещен. Разрешалось ловить лишь сетями. Но даже и в наше время браконьеры, особенно в пределах узких границ Калмыкии на Волге, ловят осетровых на крючья в больших количествах.

    Вставали обычно в 8 часов. Раньше всех вставала мама – ей надо было напоить и накормить корову, лошадь и куриц - другой живности не держали. Затем  готовила в печке еду для всей семьи на целый день. Как правило, готовилось несколько блюд:  щи или суп; запеченное картофельное пюре, замешанное на яйцах – “дрочёна”; каша, чаще пшенная; ну и, конечно, обязательно ставили самовар.

    Пили почти всегда (если было молоко) “калмыцкий” – зеленый плиточный чай. Это - когда плотно прессованные вместе с ветками чайные листья завариваются в воде пополам с молоком, добавляются по вкусу немного соли и масло сливочное или топленое баранье сало. Впервые попробовавшим, этот чай не всегда нравится. Но постепенно к нему привыкнув, понимают, что более сытного и вкусного чая не бывает. К чаю давался пирог из чисто белой муки. Самыми любимыми были пироги с капустой и осетром, которые выпекались в печке.

    Мясо подавалось в щах или супе только по праздникам. В дни постов готовилась постная пища. Великий пост очень строго соблюдался. Перед каждым приемом пищи перед иконой молились сначала взрослые, а потом дети, но это от нас не очень требовали. Позже вешать иконы в доме стали запрещать. Взрослые и дети кушали за разными столами. Каждому ставились отдельные тарелки, давали деревянные ложки, что свидетельствовало о достатке в доме. С общего блюда ели только икру. Пирогами и рыбой делились с соседями, особенно с вдовами, потерявшими в прошедшие войны своих мужей. Они с благодарностью все принимали.  

    На ужин, если не оставалось или не хватало подготовленной на день еды, на стол ставилось блюдо свежепосоленной черной зернистой икры, и нарезался хлеб. Чаще подавалась ястычная (в жирной оболочке) икра. Хотя она и считалась третьесортной, но была очень вкусной. Зернистая, очищенная от  ястыка икра, хранилась в бочках и шла на продажу. Особенно ценилась паюсная икра, годная для длительного хранения.

    Любимым нашим блюдом была вяленая вобла.  Очень умел наш отец ее не только посолить, выдержать, но и провялить. Вобла развешивалась на чердаке, который назывался “подловка”. Вобла была излюбленной едой в семьях рыбаков, поэтому ее заготавливали всегда очень много. Из нее готовились и суп и пироги, ее ели и вяленую и отварную. Отправляясь куда-либо, мы, дети, поднимались на чердак, отбирали несколько самых лучших вобл, шли на кухню, отрезали ломоть свежеиспеченного мамой ржаного хлеба, и где-нибудь во дворе с великим удовольствием съедали эту воблу, а потом запивали волжской водой из бочки, стоявшей на телеге посреди двора. Ни о каких санитарных предосторожностях мы тогда и понятия не имели. Поев воблы, мы уходили гулять.

    У каждого ребенка в семье были свои обязанности: сходить туда-то, к тому-то, купить что-то и т.п. Нас, дошкольников, особенно ни в чем не ограничивали. Наказаний особых не было - дети слушались и почитали родителей. Лишь однажды, когда я, видать, сильно пошалила за столом, отец, молча, взял меня за руку, отвел в темный амбар, посадил в угол и закрыл дверь. Я, конечно, плакала, кричала, как всегда. Но никто не промолвил ни слова, никто не заступился, и, главное, мама. Не помню, кто меня освободил из этого плена.

    Я очень любила сладости, часто проникала в чулан и таскала конфеты, которые от меня прятали. За это меня мама иногда отшлепывала. Даже будучи в лагерях отец меня никогда не наказывал, и если что-то было не так, всегда говорил: “Ух…”. И этого было достаточно. Был он очень добрый.

    Мы все часто болели. Перенесли почти все детские инфекции: корь, дифтерию, скарлатину и т п. Михаил был самым слабым мальчиком.  И когда однажды сильно заболел,  решили перед смертью его окрестить, как требует православие. Своих мужиков в доме не было – все ловили рыбу. Шел по селу Абрамыч, так звали одного селянина. Женщины затащили его в дом и уговорили быть крёстным. Так и окрестили. Выжил Миша.