раздался истерический крик женщины. Это кричала мама. Нас, кроме семьи Таисии, стали пересаживать на катер.
11-летний брат Михаил, который закончил 4 класса, и уже представлял себе все последствия этого события, бросился в Волгу, поплыл к камышам и скрылся там. Милиционеры бросились в погоню. Мы кричали, чтоб он вернулся, но напрасно. В конце концов, его всего мокрого поймали и швырнули на катер. Родители стали его упрекать. Это было 12 июля 31 года. Было голубое, голубое небо, и светило ослепительно яркое, палящее солнце. Жара.
Привезли нас в районный центр Камызяк, высадили, построили и повели «под ружьем» в отделение милиции. Люди выбегали с дворов на улицу, и слышно было: «Ведут, ведут…». Нас жалели. Кто-то из толпы пытался нам что-то передать. Милиция не разрешала. Привели нас в контору ОГПУ, доложили, видимо, о хорошо проделанной работе, всех переписали и отправили снова на катер.
Остановились в Астрахани, на причале Эллинг, заложенном еще во времена Петра 1. Здесь был сборный пункт. Это был огромный инфекционный городок, построенный в конце 19 века греком для изоляции больных при вспышках холеры. Во множестве бараков находилось уже большое количество раскулаченных со всей Астраханской области.
Отец нашел здесь своего брата Василия. Тут же оказался и племянник - Константин. Городок был окружен высоким забором, входящим далеко в Волгу. Купаться разрешалось – стояла сильная жара, и мы, дети, купались целыми днями. Взрослых мужчин отвозили куда-то на работы. Женщины оставались с детьми. Питались, кто как может. Делились с соседями. У единственного выхода из городка стояла охрана. Разрешали свидания. Метрах в тридцати от проходной стояли родственники и перекликались со ссыльными. Крик стоял оглушительный. Приносили передачи, в основном пшено и сухари. Приходили и к нам родственники.
Однажды пришла моя сестра Таисия. Маме как-то удалось выйти вместе со мной за проходную, но когда мы стали удаляться, охранники закричали:
- Гражданка, вернись…, гражданка, вернись!
Маме пришлось вернуться. На меня не обратили внимания, и я добежала до Таи. Она повезла меня в Астрахань. Приехали на трамвае на рынок «Большие Исады». Я впервые увидела город и трамваи – все было так интересно, в диковинку. А, главное, я увидела циркачей. Особенно понравился мальчик, который так сильно изгибался, что голова оказывалась между его ног. Я пыталась потом это повторить – не получилось. Тая сытно накормила меня в столовой. Побродили еще по Астрахани, и, что-то купив в магазине, она привезла меня обратно. Очень просила маму оставить меня с собой, но мама подумала, подумала и сказала:
- Нет, я ее тебе не оставлю. Уж если что-то случится – будем вместе.
Второго августа нас погрузили на баржу и отправили на железнодорожную станцию Астрахань-2. Там стояли вагоны – “теплушки”. Погрузили в вагоны. Как не просились братья, чтоб им разрешили погрузиться в один вагон, не позволили. Кого куда и с кем – все было расписано.
Самое сильное впечатление осталось у меня от момента, когда тронулся эшелон: крик, плач и падание на колени женщин. И этот крик, душераздирающие вопли я до сих пор помню. И даже много лет спустя, когда я подъезжала к Астрахани, у меня перед глазами всегда всплывала эта картина.
Поехали. Нас ни чем не кормили, воды не давали. Почему-то состав долго кружился около Астрахани. Некоторые ссыльные при проезде станций из окон вагонов выбрасывали записки, чтоб их отослали по почте по указанному адресу. Однажды я, сидя на нарах и глядя в щелочку, увидела, что все вокруг бело, и закричала:
- Ой, снег, смотрите, снег, верблюды!
Оказалось, что это был Баскунчак, солевое озеро.
В конце концов, оказались в Тамбове. В нашем вагоне было семей 5-6. Две-три семьи располагались на верхних нарах, вещи лежали внизу. Поступила команда получать питание. Отец пошел за ним. Оказалось, что выдавали листья капусты “с гнильцой” и воду. От капусты все отказались. Знали, что будут отправлять, и многие запаслись продуктами: хлебом, сухарями и т.п. Но готовить никто ничего не мог, не на чем было.
Туалета в вагонах не было. В чистом поле, но не в лесу и не на станции, чтоб не сбежали, поезд периодически останавливали. Охранники вставали вдоль состава. Поступала команда: «Выходи». Все быстро выпрыгивали из вагона и строились в один ряд. Проходила проверка. Умерших в пути выносили из вагонов и складывали вдоль путей, не зарывая в землю. По команде: «Оправиться» все снимали штаны, и, не обращая внимания друг на друга, оправлялись. По команде: «По вагонам» - все быстро залезали в вагоны. Воду брали лишь на водокачках.
Охранники жили в трех зеленых пассажирских вагонах. Их сильно боялись. Чего боялись – неизвестно. Боялись всего: расстрела или еще более сильного наказания? Очень запуган был советский народ за прошедшие годы.
Довезли до Тавды - конечного пункта, дальше железной дороги не было. Группу ссыльных вместе с семьей моего дяди – Василия Ивановича Полякова отправили из Тавды раньше нас. Их посадили на пароход, вещи погрузили в трюм. Отец решил схитрить – перенес наши вещи на пароход, думая, что таким образом нас все же отправят вместе. Но не тут-то было. Нам, как не умоляли, не разрешили переезжать вместе с братом на новое место жительства. Ни в коем случае!
Пароход ушел вместе с нашими вещами, и Василий Иванович с женою, дочерью, двумя племянниками и внуком, которому было 5 месяцев от роду, были направлены на самой нижней палубе парохода неизвестно куда.
Через несколько дней подогнали баржу. Мы погрузились на нее, и буксир потащил ее по рекам Тавда и Тобол до города Тобольска, расположенного на Иртыше, в месте впадения в нее Тобола. Выгрузились на площадке, огражденной высоким деревянным забором, спускавшимся прямо в Иртыш. Там уже были люди, которые прибыли раньше. Нас посадили на телеги и повезли через Тобольск вверх на гору. Помню лестницу, спускающуюся к Иртышу, построенную, как говорили, еще шведами. На горе находилась бывшая тюрьма, которая была превращена жителями в общественный туалет. Сказали:
- Очищайте камеры и живите в них.
Ссыльные были в основном не грамотными, послушными – ОГПУ и ВЧК умели работать. Но тут все взмолились:
- Лучше нас держите на открытом воздухе, на траве, чем заставлять нас чистить эти туалеты и жить там. Мы так жить не можем, лучше нас уничтожайте, чем подвергать такому унижению.
Разрешили. Тут же около тюрьмы, на взгорье мы и расположились. У нас с собой, кроме постели, подушки, одеяла и какой-то посуды, ничего не было.
И вот живем мы под открытым небом, ждем отправки. Через несколько дней дается команда спуститься опять к реке. Посадили нас на пассажирский пароход. Расположились, кто как мог рядом с машинным отделением. Вверху, видимо, были каюты.
Я из любопытства решила однажды ночью, когда все спали и охрана в том числе, походить по пароходу и заблудилась. Стала плакать. Вышла из каюты какая-то женщина и стала водить меня по пароходу и спрашивать, из какой я каюты. Я, плача, показываю пальцем, что живу внизу. Она не верит, так как я была более-менее прилично одетой. В конечном итоге меня нашли обеспокоенные родственники. Мама стала причитать: «Ведь посадят и меня, и отца тоже".
И снова никто не знал, куда нас везут. После прохода Ханты-Мансийска запомнился водораздел при впадении Иртыша в Обь – слияние коричневой и прозрачной воды.
Ночь. Отец решил покараулить, чтобы последние наши вещи никуда не исчезли. В кармане брюк в кошельке, как у нас называли, «гаманке» он прятал все деньги – 26 рублей. И уснул, видимо. А утром, проснувшись, обнаружил, что кошелек исчез. Он знал, что рядом с ним сидела какая-то девушка. Когда он обратился в сопровождающую милицию, и даже к капитану парохода, ему ответили:
- Да, ехала, но мы обыскивать ее не будем, мы не имеем таких прав. Она комсомолка.
Великое это было звание в 31 году.
И вот нас, несколько семей, подвезли к высокому берегу Оби и привели в поселок, так называемый Черный Мыс. Там уже были поселения. Некоторые спецпереселенцы, как нас называли, прожили там год и более. Как потом узнали, невдалеке, на другой стороне реки находился городок Сургут. Жили здесь и “вольные”. Запомнилось, как одна женщина, которая надеялась встретить кого-нибудь из своих знакомых и, не встретив их, подошла к нам и стала угощать пирогом с картошкой.
Был уже конец сентября, наступала зима. Шли дожди вперемежку со снегом. Мы остались практически без одежды и без денег. Стали распределять кого куда. Нас – несколько семей, которые ехали ещё с Астрахани в одном вагоне, привели к бараку, а точнее, просто к бревенчатому срубу без крыши, потолка и пола, и сказали:
- Достраивайте и живите, кормитесь, как можете.
Мама положила на пеньки от срубленных деревьев половые доски, накрыла клеёнкой и сделала временное укрытие, где мы питались и жили. Дожди шли почти непрерывно, а потом начались и заморозки. Так началась наша первая зима.
Потом, конечно, в срубе положили крышу, потолок и пол. Стали делать русскую печку из глины. Глину сбивали кувалдами. Кирпича не было. Достали где-то несколько кирпичей, чтобы можно было чугуны на печку ставить, готовить. Сделали общие нары. Все семьи вплотную располагались на этих нарах. На ночь расстилали на нарах все, что у кого было, на день сматывали эти постели к изголовью. Позже разделились по семьям: две семьи жили в одной комнате, две – за стенкой. К зиме было наскоро построено несколько рядов бараков. За водой ходили на Обь - довольно далеко. Черпали воду ведрами и несли их на коромыслах.
Печка была нашим убежищем. Там хранились продукты и мы согревались. Дом был продуваемым, стены и потолок промерзшими. Топилась часто и “буржуйка”- железная печка для согревания воздуха, на ней тоже готовили. Во время топки печек с потолка капала вода, как дождик. Только следующим летом на потолок насыпали землю, и “дождь” прекратился, утеплили дом, сделали “завалинки.
Очень беспокоился за все отец. Он всегда принимал главное участие во всех делах. И вот он узнает, что брат его Василий находится на поселении в Верхнем Мысе, в 80 км от нас. У него были наши вещи. Кто-то должен был туда поехать. Отец стал ходить в милицию, упрашивать. Упросил. Разрешили поехать маме. Поплыла она на катере, который ходил по Оби. Нашла Василия с семьей.
- Ох, и замучался я с Вашим сундуком - сказал Василий при встрече.
Поговорили, погоревали. Племянника, Константина, с которым он прибыл на поселение, отослали еще дальше на север в поселок Новый Порт, куда затем выслали и семью Василия. Как позже узнали, в 37 году Константина забрали в тюрьму. Видимо, что-то не то сказал или сделал. Миша случайно увидел Константина в Салехарде - заключенных вывели убирать снег на улице. У Кости в тюрьме украли сундучок со всеми вещами, и он работал в одном пиджачке. Миша предложил ему свои вещи, но тот отказался:
- Меня все равно расстреляют, а у тебя самого, как я вижу, нечего одеть.
В Салехарде его, 23-летнего парня и расстреляли.
Василий помог маме погрузиться на катер. Приехала обратно, открыла сундук и стала с любовью вытаскивать из него вещи, которые в спешке успела взять при аресте – кастрюльки, чугунок, кухонные приборы и
