Тайна серебряного креста

тишина висела в столовой. Разгорячённые горилкой мужики и бабы начали вспоминать на разных концах, составленных в два ряда длинных столов Евдокию.

Одни говорили только хорошее. Как помогла им, когда пришлось обратиться за помощью. Нашлись едкие слова, мол, конечно, помогала, не за бесплатно ведь. Им в ответ звучало, что и прыщик без денег на заднице не вскочит.

Другие отмечали отрицательные стороны. Было дело, отшивала их с самого порога. Не хотела помочь. Тут же встревали охотники блеснуть умом, мол, о покойниках либо хорошее, либо ничего.

Третьим если и было что сказать, сидели молча. Понимали, ни добрым словом, ни уж тем более худым, не вернуть Евдокию. И то, и другое нужно было говорить при жизни. Набраться смелости и высказать в лицо. Чего уж теперь зря чесать языками.

Помимо знахарки вспомнилось многим и совершенно не относящееся к поминкам. Разговоры уходили всё дальше и дальше. Темы всплывали разные, вспоминали войну, оккупацию. Вспоминали со слезами сообщение о победе в войне. Как ждали родных с войны. Как не верили пришедшим похоронкам на мужей и сыновей. Потому что были случаи в селе и в других хуторах, когда оплаканные солдаты вдруг приходили домой. Правда, некоторые с увечьями. Но были они на войне, а на войне не без потерь и не без увечий.

Ближе к вечеру, когда остались на ногах самые стойкие алкогольные солдатики, кто-то сказал, а почему не прорубили в крыше дыру. Ведь так поступают всегда при смерти ведьмы. Оставшиеся всполошились, мол, действительно, почему так. Нашлись горячие головы, собравшиеся сейчас же пойти и рубить дыру.

Как вскипела волна, так и погасла. Успокоились разгорячённые головы. Сошлись на том, что не важно, есть ли в крыше дыра или нет. Теперь у Евдокии свой новый дом. Могильный холмик на сельском кладбище. И не важно теперь, куда попадёт она: в рай или в ад. Решить это Господь.

Ближе к полуночи опустела колхозная столовая.
Между столов с остатками еды и выпивки уныло бродил бледный полупрозрачный призрак. Если бы кому посчастливилось увидеть его, он наверняка бы узнал в нём знахарку Евдокию.


Глава восьмая

Последовавшая за похоронами Евдокии ночь выдалась туманной, будто выплеснула из корыта стылой мглы. Звёзды небесные укрылись в зыбкой поднебесной дымке. Луна едва проторила себе путь среди тумана. Бессонной выдалась ночь у всех селян. Беспокойно вели себя домашние животные, блеяли овцы, кричали козы, мычали протяжно коровы. Сторожевые псы заходились лаем. С нетерпением ожидали рассвета. Он разлился над землёй тусклым и мутным светом солнца, будто раненная бездыханная птица раскинула безжизненные крылья и в этом низком гнетущем свете стыли облака, одеваясь мелкой бахромой инея.

Близкая и дальняя родня Евдокии ночь не смыкала глаз. Только с наступлением рассвета свободно и спокойно вздохнули. Кто просто выпил воды, большей частью мужчины прополоскали горло самогоном и закусили тем, что нашли среди припасов знахарки.

Всех без исключения терзала одна мысль: где крест? Тот самый серебряный крест, полученный прапрабабкой Серафимой от самой Богородицы, как она сама говорила. Большинство в эту сказку не верило. Мало ли что можно наплести для красного словца и для извлечения прибыли, но поисками креста озаботились. Знали распрекрасно, крест передаётся по линии дочери. А у Евдокии только сын непутёвый и тот сейчас сидит в Донецке в ожидании суда. Значит, рассуждали родственники, крест должен быть в доме.

Перерыли дом. Перетрясли добро. Нет креста. Пропал! Как такое может быть? Повторилась история с деньгами – все знали, не бедствовала Евдокия, брала за работу монету, но не нашли. С ног сбились, искали. Напрасны труды. Лишь время затратили.

Ближе к обеду подтянулись соседи. Всем интересно было, чем таким занимаются родственники в доме знахарки. Что ищут. Где ищут. С усердием или спустя рукава. Разговоры росли грибами после обильного дождя меж роднёй о пропаже креста. Выросли они за пределы хаты – крест серебряный пропал! С концами! Что делать!

Начали выдвигать предположения оно другого краше и нереальнее: ровесницы знахарки говорили, что могли крест положить покойнице под подушку в гроб, мол, такова была её последняя воля, а ослушаться покойницу нельзя; более молодые предполагали, что всё-таки крест нужно основательно поискать в доме, мало ли каких скрытных мест за свою долгую жизнь в доме наготовила Евдокия, может и деньги там же рядом с крестом отыщутся; меньшинство уверено было, что версии и предположения о гробе и тайниках полное вранье.
Как оно на самом деле, поговаривали втихаря соседки, только бог истинную правду знает.

***
Как бы то ни было, но серебряный крест больше никто не видел. Неделю-другую ходили по селу и ближним хуторам сплетни с разными думками, в итоге всё стихло. Задумались женщины и бабки, что теперь делать, коли кого одолеет хвороба. К кому идти. В город в поликлинику далеко. Да и туда ходить несподручно, да и настроения никогда нет. И шлёпать полтора десятка километров, ноги бить радости мало. Если попадётся попутка, дело другое. Но не всегда есть попутка, когда захвораешь, и не обязательно захвораешь, когда есть попутка. Вот в такой кольцевой капкан попало сельское и хуторское общество. Вроде, была жива Евдокия, хорошо с одной стороны было и не всегда приятно с другой. А как преставилась богу знахарка, хоть волком вой, помощи ждать неоткуда.

Суть да дело, жизнь понемногу входила в прежнее русло. Всё хорошее и плохое забылось.
Однажды приключилась необычная история со мной и далее расскажу, что же такое странное произошло.

Глава девятая

Пришло время представиться мне. При рождении нарекли родители меня в честь прапрабабки Татьяной. Возмущение вызвало среди родни это событие. Мол, не могли, что ли, другим именем назвать, зачем девочке носить бабкино имя. Представить невозможно, как будет тяжело девочке в саду, в школе, когда подрастёт и так далее. Не понимаю, отчего весь сыр бор разгорелся. Стороны разделились на два лагеря: одним категорически не нравилось моё имя, требовали поменять, другие просто были от него в восторге, мол, будет ещё одна знахарка в нашем роду. Я же вот так и жила. Звали меня по-разному: то Танька, то Янка, оригинальные натуры окликали Ямкой. Танька, мать что делает, Ямка, батька чем дома вечером занят.

Мне моё имя нравилось. (Вон дальнюю родственницу родители назвали Секлетея! Надо же до такого додуматься!) И полное, когда величественно учительница в первом классе произнесла: Татьяна, встань и представься классу. И когда сокращали, обиды не имела. Всё зависело от фантазии каждого отдельно взятого. Вон, подругу Наташку все называли Ашка и она нисколько не обижалась, потому как дома бабушка называла её Аля, а родители – Ната.
То, о чём далее поведу речь, произошло со мной в возрасте десяти лет.

***
Как в детстве относятся к чьей-то смерти. Если посторонний, спокойно. Была вчера дщерь Евы или раб Божий, обтянут кожей, сегодня нет его. Что с ним по ту сторону жизни происходит, неизвестно. Попы в церкви рассказывают о вечной жизни, не приводя тому в пример никаких доказательств. Находятся и такие, утверждающие, что они вернулись после смерти назад в плоть и расписывают страсти разные, вплоть до чудес. Говорить можно много всего разного, как и писать на заборе, не обязательно сказанное и написанное принимать за правду.

Другое дело, когда из жизни уходит человек, с кем твоя жизнь была непосредственно связана. Как, например, моя с бабкой Дусей. Сейчас что могу сказать о ней? Плохого мало. Любила она внучек и внуков. Одаривала подарками, гостинцы приносила, не забывала про дни рожденья. Была она искренняя или нет? А были ли мы, дети, в ответ прямыми и непритворными? С каким критерием подходить к каждому? С общим на всех или к каждому с его мерой?

Постепенно истёрлась из памяти бабка Дуся. Забылись её образ и слова. Словно в тумане проступали неясные и нечёткие очертания. Были то её или просто память выдавала желаемое за действительное? Бог весть.

Исполнилось мне десять лет. Отпраздновали день рождения. Детей уложили пораньше спать – нарушать режим категорически запрещалось. Я уснула, едва головой притронулась к подушке. Сказались волнения, эмоции и впечатления, пережитые за день и за предшествующие дни. Ждёшь, когда остро чего-то яркого, приходит почти то же, только как конфета шоколадная и карамелька в разных обёртках. 

Среди ночи проснулась от жуткой головной боли. Хотела позвать маму и остереглась. Увидела сидящую в ногах … бабку Дусю!.. Хотела закричать во весь голос, да мне будто кто уста склеил. Поначалу образ бабки казался слегка размытым. После некоторого времени, я увидела чётко черты лица, волосы, упрятанные под платок, кофту на ней, любимую её, подаренную сыном, когда он не увлекался зелёным змием. Сидела бабка Дуся и вздыхала в сумраке комнаты. Я скосила взгляд на стену и увидела в нём туманное отражение, мне показалось, зеркало тяжело вздохнуло и покрылось мелкой плёнкой инея. Раскрыла, было, рот и почувствовала, могу говорить.

- Бабушка Дуся… бабушка Дуся… - только и могу выговорить, всю меня захлестнуло волнением.

Бабка Дуся посмотрела пристально на меня и приложила указательный палец к губам, затем поманила к себе рукой. Тут чувствую, меня будто что-то поднимает от подушки. Сажусь, спина прямая, хоть сейчас готовая отвечать урок.

- Бабушка Дуся… - начинаю нерешительно, - вы… живая?..

Вздохнула бабка Дуся и зеркало вновь покрылось трещинами инея.

Сижу и не знаю, что делать. Вдруг бабка заговорила знакомым голосом, с лёгким акцентом, он появился после празднования пятидесятилетия, и она сама шутила по этому поводу, дескать, были в родне некие иностранцы, история забыла их, а они вот, гляди-ка, через сколько поколений дали о себе знать.

- Татьяна, сходи к моей наперснице Глафире, напомни ей о моих деньгах. Пусть немедленно вернёт их моему сыну. Пусть не врёт, дескать, не давала ей их, давала, расписку не взяла. Понадеялась на её честность. Сходи, Таня…

Последние слова прозвучали как будто через ватное одеяло. Глухо. Почти неразборчиво. Бабка Дуся встала с кровати. Неприятно скрипнула металлическая сетка. Осталась вмятина на перине.

Перешла Евдокия через комнату. Остановилась перед зеркалом. Уставилась в него. Мне тоже любопытно, на что она смотрит. Вытянулась на кровати так, чтобы суметь заглянуть в зеркало. Только от увиденного страшно стало и ужас сковал рот: за зеркалом внутри клубилась тьма и лик бабки Дуси отражался в окружении серого дыма. Постояла немного перед зеркалом бабка Дуся и повторила:

- Сегодня же днём сходи к Глафире. Деньги ворованные счастья не принесут. Даю ей на возврат сроку не более трёх дней.

Не обернулась, говоря, бабка Дуся. Всё смотрела в клубящееся нутро зеркала. Затем протянула руку. Зеркало пошло трещинами. Осколки осыпались на пол, отвратительно звеня и разлетаясь по полу тающими словно лёд мелкими кусочками. Бабку Дусю неведомая сила втянула во тьму зазеркалья.

Плюхнулась я на подушку…

***
Сна словно и не было. Слышу только свой вздох. Что делать, совершенно не знала. Идти будить маму. Рассказать о видении. Если и выслушает, на смех поднимет. Скажет,