Он проснулся от громкого звука. Это стучали к его сестре, фельдшерице Фросе. Она жила одна, больных принимала на дому и каждый день кто-нибудь приходил. Абрам должен был лежать тихо в своей тайной конуре, не шевелясь и не кашлянув, чтобы его не услышали, иначе верная смерть. В помещении без окон, где он скрывался было темно как в безлунную ночь, но снаружи до него доходили шумы, разговоры и было понятно, что за стеной светлый день. Он закрыл глаза и снова стали наплывать и липнуть друг к другу, назойливо повторяясь, переживания давних и недавних дней.
Ему вспомнилось, как он встретил Дашу из соседней деревни, будущую свою жену. Судьба свела их не случайно. Они оба были отвержены крестьянским миром. Дарья красивая, стройная, работящая девушка имела добрый и покладистый характер. Но однажды жарким летом в сельский престольный праздник, стоя в церкви в людской тесноте, а может быть и надышавшись ладана, упала в обморок. Молва приписала это нездоровью и прозвала её «порченой». В те далёкие 1920-е годы, когда крестьянская жизнь зависела от тяжёлого беспрестанного труда, для любого сельского парня было важно выбрать в жёны физически крепкую, выносливую девушку. А Дашу никто не хотел брать замуж. Так бы и осталась она одинокой, если бы не встретила Абрама, маленького, худого, из бедной семьи. Он приходил с ребятами из соседней деревни Конино к ним на посиделки и понравился ей весёлостью и энергией, которой невольно заражал других и верховодил в своём кругу. Но никто из девушек не решился бы пойти с ним под венец. Говорили, что он как бы чужой, «не наш человек». Виной тому была его внешность: глаза, как говорят, «на выкате», нос «горбом» - вид очень не похожий на местного крестьянина.
Старики рассказывали легенду о том как очень давно, вероятно, во время еврейских погромов, из Польши бежала женщина с двумя маленькими детьми. Один, что постарше, шёл рядом с ней, а другого, совсем маленького она несла на руках. Наверное ей было очень тяжело, да так, что решилась она, проходя через Конино, оставить под утро грудного ребёнка на паперти церкви. Его взяла на воспитание бездетная семья, назвала русским именем и дала свою фамилию, а когда он вырос, женили парня на девушке из этой же деревни. Их дети с русскими именами, больше похожие на мать, тоже создавали семьи с местными и уже совсем не отличались от них. И вдруг правнук этой беженки родился очень похожим на своего деда-подкидыша. Его тоже как и положено крестили и дали имя святого, день памяти, которого почти совпал с днём рождения мальчика. Посмотрев в святцы, а потом на ребёнка, священник, также знавший легенду в которую все верили, благодушно улыбаясь, произнёс его имя: Авраамий, но все называли его просто Абрамом или Абрашей.
У него с Дашей сохранилась фотография, сделанная после свадьбы, на которой они стоят рядом под берёзами, с берёзовыми веточками в руках и очень серьёзно смотрят в объектив. Наивная, пожелтевшая от времени, но трогательная съёмка.
В 1929 году Абрама приняли в партию большевиков. Вступил он в неё по убеждению, с верой в будущее общество справедливости и держался этой веры до конца. Сначала в ячейке было только трое коммунистов, самых первых, самых преданных идее и значит самых настоящих: он, Прокоп и Степан.
Стали создаваться колхозы и они горячо взялись за это, агитировали, убеждали, но дело было трудным, а порой и опасным. Богатые кулацкие семьи сопротивлялись, не хотели отдавать нажитое честным и нечестным трудом, особенно Старовы, отец и трое его сыновей. Все угрюмые, замкнутые с тяжёлым недоверчивым взглядом.
Однажды Абрам возвращался верхом на лошади с общественного поля в деревню, когда уже темнело. И вдруг мимо него пронёсся странный звук, похожий на быстрый свист и что-то хлопнуло невдалеке, потом ещё раз свист и хлопок. В него стреляют! Эта мысль мелькнула быстрее пули и он мигом повернул лошадь в овраг, по которому можно было доехать почти до самого дома.
Когда всё же с грехом пополам большую часть селян собрали в колхоз, Абрама выбрали председателем. В районном центре его поддержали, пообещав всяческую помощь и даже вручили револьвер системы нагана.
А дело о выстрелах расследовало ОГПУ с выездом на место, с допросами единоличников и колхозников. Стрелявшего определили быстро и арестовали. Это был кулак Старов. С ним при этом был Юдин, тоже местный богатей и мироед, всегда с хитро прищуренными глазами, с огненно рыжими бровями и бородой. Органы провели дело по первой категории, как организацию террористического акта. Семьи Старовых и Юдиных остались без хозяев.
Арестовывали и других, но многие, в основном середняки, понимая неизбежность, не сопротивлялись и отдавали собственность в обмен на свободу или возможность жить там, где родился. Так поступил и Фома, у которого в Конино был самый большой дом. Он отдал его со всем хозяйством, с мебелью и даже с граммофоном. В нём стала жить семья председателя, а Фома получив какую-то справку, уехал с женой и детьми в Москву строить метро. Летом по воскресеньем Абрам открывал окно на улицу и заводил граммофон, чтобы всем было легче согласиться с товарищем Сталиным: «Жить стало лучше, жить стало веселее».
А в 41-ом началась война. Когда немцы были ещё далеко, Абрама на фронт не брали, но уже в июле с него сняли бронь. Воевал недолго. Красная армия отступала и дивизия, в которой сражался он и его земляки, попала в кольцо всего в тридцати верстах от их деревни.
Выходили из окружения небольшими группами. Абрам шёл с Иваном, призванным из соседней деревни, находящейся на две версты ближе Конина. Они передвигались лесом и только по ночам, голодные, всё время мокрые от осенних дождей, но свои винтовки не бросали. Когда переходили железную дорогу, которую фашисты усиленно охраняли, в Абрама попали две пули, прострелив руку и разбив ребро. Разорвав свою рубаху, Иван как смог завязал его раны, но кровь всё сочилась. Они всё-же пошли, чтобы успеть до рассвета, ведь их дома были совсем рядом. Иван, на ходу поддерживая товарища, предложил остановиться пока у него, опасаясь, что раненый не дойдёт до своего дома. Но всё-таки они расстались у околицы и Абрам один упрямо пошёл дальше.
Ещё не светало. И вот из ночного глухого мрака показалось первое довольно большое строение. Он тихонько постучал.
-Сестрёнка, это я, открой.
Обработав раны, перевязав его бинтами, сделав как врач всё возможное, Фрося сказала, что в деревне немцы, в доме Абрама немецкий штаб, его Дашу с дочкой Ниной выгнали в холодный сарай при доме и хорошо что он не пошёл сразу туда. А ещё сказала, что с его внешностью стало теперь очень опасно, ведь фашисты убивают евреев.
-А ты ещё и коммунист. На днях немцы назначили старостой хромого сына кулака Юдина. Его отец со Старовым не сумели тогда тебя застрелить в 30-м, так Юдин младший убъёт.
-Что-же делать Фрося?
Она помолчала.
-Ты помнишь, чей этот дом был раньше?
-Конечно, середняка Тихона. Зря тогда его раскулачили, работящий был, всё достиг своим трудом, никого не нанимал. Сколько я не бился за него, ничего не смог сделать. Ну какой он кулак? А из района приходит разнарядка: мало раскулачили. Приехали оттуда и забрали мужика, избу его в колхоз, а семью в баню на задворках. Правильно тогда решили отдать этот дом под фельдшерский кабинет и под твоё жильё. А ведь пятеро детей осталось у Тихона. И помочь-то им тогда было нечем, колхоз едва концы с концами сводил. Только чудом они в те годы выжили.
-Да чудес не бывает. Я вот тебе сейчас что-то покажу, пошли.
Они из кухни в темноте прошли в спальную комнату Фроси, где у глухой торцовой стены дома стояла ещё одна печка. Сестра вытащила из-за неё какой-то хлам и осторожно зажгла свечу.
-Смотри внимательно,-прошептала она.
За печкой в стене была едва заметная маленькая дверь. Фрося толкнула её и он увидел очень близко за первой стеной ещё одну, уже наружную стену избы.
Потом сестра рассказала, как жена Тихона пришла к ней попросить хлеба детям. Фрося хотела поделиться тем, что имела сама, но та её остановила, сказав, что в доме есть зерно и показала эту дверь в стене, которую скрытно от всех построил Тихон. Когда раскулачивали и отбирали всё, он спрятал там три мешка на посев.
-Об этом чулане знал только он сам да его жена, которая через год умерла. Дети мал-мала-меньше может и видели что, но вряд-ли понимали и запомнили. Я долго пекла им лепёшки из этого запаса.
Немного подумав, она сказала:
-Сейчас принесу старый матрас. Здесь тебя никто не найдёт.
Абрам опять открыл глаза, освободившись от воспоминаний, встал и тихонько сделал несколько шагов, сколько их можно было сделать в этом убежище, туда и обратно. Он выходил из этой щели длиной пять метров и меньше метра в ширину только ночью в полутьме в комнату Фроси и на большую кухню, которая служила фельдшерским пунктом. А если кто-то приходил за помощью к сестре и стучал, он сразу скрывался обратно и затихал.
Чтобы зерно не портилось, Тихон предусмотрел вентиляцию. В самом верхнем венце он вырезал небольшое оконце, куда при необходимости вставлялась часть бревна, плотно закрывая это отверстие. Увидеть его снаружи можно было только поднявшись под самый скат крыши. Зимой Абрам вынимал бревно, служившее форточкой и при открытой дверце за печкой от неё создавалась тяга тёплого воздуха, обогревавшего и его конуру.
Так прожил он почти полгода и совсем уже поправился.
Хромой полицай Юдин писал списки семей коммунистов, членов сельсовета и тех кто поддерживал советскую власть, но пока никого не трогали. Только молодёжь увозили на работу в Германию. А колхоз существовал как и раньше, продолжали сеять, убирать хлеб, рожь, выращивали скот, сдавали продукцию, только теперь не в отдел заготовок своей страны, а в немецкий рейх.
Где-то рядом, в лесах образовался партизанский отряд. Руководил им старший сын кулака Старова, работавший до войны колхозным бригадиром. В отряде были и оба его брата, бывшие конюхи, вместе вернувшиеся из окружения. Абрам помнил их тяжёлые, злые взгляды из-под нависших черных бровей, словно у всех Старовых внутри была свёрнутая, зажатая пружина, которая при случае, разорвёт их. В Конино немцы жили вольготно, партизаны их не трогали. А вот на железной дороге диверсии были часто.
К Фросе приходили лечиться все, и местные жители и партизаны, а при необходимости даже немцы. Как врач она никому не отказывала, в благодарность ей приносили такие необходимые сейчас продукты. Ведь она уже была не одна.
Абрама искал предатель Юдин. Иван из соседней деревни рассказал кому-то, как вместе с Абрамом пробирался к своим, как расстался с ним в двух верстах от Конино. «Значит он должен быть где-то здесь»,-думал полицай. «У Дарьи исключено, там немецкий штаб. Значит у сестры»,-догадывался он и решил обыскать её дом. Взяв в помощь двух соседних полицаев, Юдин явился к Фросе, допрашивал, смотрел внимательно ей в глаза, не врёт-ли, говоря, что последний раз видела Абрама, когда провожала его на фронт, но так ничего и не узнал. А дом обыскал весь, заглядывал даже за печку, копался в наваленном там хламе, перевернул всё на дворе, но ничего не нашёл. «Он где-то здесь, не сможет долго скрываться, проявит себя»,-думал полицай. «А может он в
