Забыть Абрама

партизанах?»
Как-то глухой ночью к Юдину постучали. Он передёрнул затвор винтовки и спросил:
-Кто?
-Свои,-был ответ.
«Кто свои? Немцы? Но говорят по русски. Соседние полицаи? Но он их всех знает по голосу, да и всех оставшихся местных мужиков тоже. Партизаны? Но какие-же они свои»,-думал Юдин, замер и ждал.
-Открывай, это Старов.
-Какой-же ты свой. В соседней деревне партизаны убили полицая.
-А ты не бойся, убивать я тебя не буду, поговорить нам надо.
Одной рукой Юдин отодвинул засов, другой держал винтовку, а указательный палец на курке.
Дверь открылась, старший из братьев, сам командир отряда Старов вошёл в избу один. Прошёл к столу и сел.
-Найдётся у тебя самогон?
-Найдём,-ответил Юдин, понимая, что разговор будет не скорым.
Выпив первую, Старов спросил:
-Что так внимательно смотришь? Боишься подвоха?-и помолчав, вдруг продолжил,- Помнишь какие у нас были кони? Такую лихую тройку в сани снаряжали, не ездили, а летали с гиканьем да с гармонью. И ты тоже. Наши отцы уважали друг друга. Больше таких хозяйств как у нас во всей округе не было.
-Что-же об этом вспоминать, что было, то прошло.
-Это верно, только подумать надо куда всё движется? Зря ты немцам служишь, ещё не известно, как жизнь повернётся. Не взяли ведь твои Москву и Сталинград не взяли.
-Кому я служу, это моё дело,-угрюмо ответил Юдин, а помедлив и, как бы через силу, продолжил,- не могу я простить.
И опять помолчав:
-А ты что-же простил?
-Нет, не простил. Только в своих стрелять не буду, в немцев стрелять как-то легче, человек-то я русский, ведь даже зверь своих не ест.
Выпил молча, а потом медленно и с расстановкой сказал, глядя в упор в маленькие глаза Юдина:
-Дело у нас с тобой есть общее. Отцы наши его не закончили.
Полицай соображал. Потом налил себе самогон в стакан, выпил его весь залпом, как одним выстрелом:
-Понял. Значит здесь в деревне я, а ты там в лесу. Мы зажмём его с двух сторон. Никуда не денется, долго не просидит, выйдет.
-Ты только наших деревенских особо не тронь, иначе знаешь, хоть и друзья мы были, а за это дело пущу тебя в расход.
-Я не всё могу. Немцы озверели. Тут как-то один пьяный подошёл к Дарьиной дочери Нинке, смотрел-смотрел, да и приставил пистолет, говорит: « Юда, юда». Малолетка испугалась. Я её отправил к фашистам в трудовой лагерь.
-Ты с Евдокией ещё раз поговори, она что-нибудь да знает,-сказал захмелевший уже Старов,-хорошая баба, всегда мне нравилась, жалко, что не с тем связалась.
-Да, женщина хорошая,-вздохнув, тихо ответил, Юдин.
Старов внимательно на него посмотрел.
Партизаны приходили в Конино обычно под утро, когда фашисты крепко спали. Брали молоко, яйца, хлеб. Жители отдавали охотнее им, чем немцам, которые приходили только днём. А, если кто-то давать продукты не хотел, то и немцы, и партизаны забирали всё силой. А братья Старовы ещё и угрожали, что если не поделишься с партизанами, нападут на деревню, поубивают фашистов и, тогда немцы расстреляют каждого десятого. Жизнь человеку дороже всего, вот и отдавали последнее. Эти Старовы под маркой партизан, вели себя как бандиты. Некоторые женщины не смели им отказать и в удовлетворении любовной страсти. Но так нагло вели себя только эти трое братьев. Большой партизанский отряд «Смерть оккупантам», который находился в соседнем районе и имел даже свой подпольный райком партии, не смотря на подозрительные слухи о Конинском отряде, не раз предлагал объединиться. Но Ставровы не соглашались, объясняя отказ тем, что держат под контролем свой участок железной дороги. И, захватив однажды целый обоз с немецким оружием, считали себя обеспеченными и независимыми, а со своим маленьким летучим отрядом проводили смелые диверсии и быстро уходили вглубь лесного массива.
Как-то раз Юдин, зайдя в бывший абрамов дом, получить очередные указания от немецкого штаба, заглянул и в холодную пристройку к избе, где увидел Дашу возле маленькой самодельной печки .
-Ну, здравствуй,-сказал он, сколько мог, приветливо.
-Здравствуй,-ответила она.
-Про Абрама ничего не знаешь?
Даша знала всё. Нечасто, чтобы не привлекать внимание, но она встречалась с ним у Фроси.
-Сколько можно спрашивать. Ничего я не знаю,-ответила она.
-Вот что, Евдокия, я немцам ничего не говорил про Абрама, но стоит мне только сказать...Они пытать умеют,- помолчав, добавил,- Может ты и вправду не знаешь. А, если его уже где-то убили, тем лучше и для тебя и для него.
Он присел рядом с ней на бревно, лежащее возле печки и увидел фотографию в рамочке, висящую на дощатой стене сарая. Ту самую фотографию, где Даша и Абрам в берёзах с веточками.
«Взяла из избы, чтобы не забывать»,-со злостью подумал Юдин.
-Помнишь, мы оба были бригадирами в колхозе. Ты была хваткая и неплохо руководила своими полеводами. Да и я не был дураком.
-Тогда ещё не был, но к чему ты об этом?
-Слушай, Даша,-вкрадчиво начал он,-вашей власти теперь конец, жизнь пойдёт по-старому. Я ведь один, мне без хозяйки тяжело, да и тебе одной не сладко. Будем жить в нашем старом юдинском доме, немцы мне корову дадут, поросёнка. Подумай,-Юдин посмотрел на неё значительно,-выбор-то у тебя небольшой.
Когда Абрам поправился, он через Фросю хотел установить связь с партизанами или, если где-то здесь был Прокоп, то, прежде всего, с ним. Хотел и сам идти в лес, искать своих. Сестра едва отговорила, ведь она понимала, что выходить ему никак нельзя, пока не придут наши.
-Погибнешь сам и меня погубишь.
Тяжело было здоровому мужику  год лежать без дела. Последнее время стало казаться, что узкие стены убежища, где он обитал как в тюрьме с каждым днём всё больше и больше сжимаются и скоро раздавят его.
Немцы уже отступали и торопились угнать в Германию скот и людей в рабство. Однажды вечером они ушли из деревни, но на следующее утро, должны были приехать каратели. На рассвете Юдин предупредил Дарью, чтобы немедленно уходила в лес. И только она успела одеться и пробежать через огород в кусты у реки, как деревню окружили немцы. Эсесовцы собрали людей по списку, составленному предателем-полицаем, заперли всех в бывший дом Абрама и сожгли. Погибли семьи Прокопа и Степана, самых первых коммунистов.
Юдин хотел бежать с фашистами, но его не взяли. Он был пойман в лесу недалеко от Конина партизанами из большого отряда «Смерть оккупантам». Эти ребята знали что по советским законам его надо бы судить, но они решили вопрос сами: посадили его на пень, под которым был заряд, отошли и крутанули магнето. А Старовых за мародёрство, изнасилования, самоуправство арестовал уже НКВД после освобождения нашей территории. Что с ними стало, никому не известно.
В округе снова установилась советская власть. Из немецкого лагеря вернулась Нина. Её взяла к себе на жительства двоюродная тётка.
В районном центре создали отдел НКВД. Оттуда в Конино приехал офицер расследовать преступления жителей под фашистской оккупацией, зашёл и к фельдшеру, где жила теперь Даша. В спальне только-что была натоплена печь. Взяв из кухни стул работник органов прислонил его к печке и сел. Абрам был за стеной в каком-то метре от него, а Даша стояла перед ним у противоположной стены, на которой теперь висела, захваченная ею с собой, когда бежала от эсэсовцев, фотография с берёзками. Вопрос у работника НКВД был один: как Евдокия объяснит, почему она не сгорела в собственном доме вместе с семьями коммунистов Прокопа и Степана, а осталась жива. Не сотрудничала ли с немцами?
Даша стояла молча.
-Не хочешь оправдываться? Наши органы разберутся, всё узнаем, допросим свидетелей. А впрочем, нечего с тобой церемониться.
Он достал пистолет и сняв предохранитель, направил дуло прямо ей в лицо.
-Сейчас я тебя шлёпну. Понимаешь ли ты это?-сказал он сурово глядя ей в глаза. Желваки перекатывались на его скулах.
Даша не шелохнулась. Сказала только:
-Чтож, стреляй. Хотя легче было бы умереть от немецкой пули, чем от своей.
И чекист, не воевавший ни дня на передовой, никогда не стрелявший в фашистов, всё же выстрелил.
Только отвёл пистолет вправо и пуля пролетев рядом с Дашей попала в берёзы на фотографии.
Абраму за стеной казалось, что он сходит с ума, до того всё это было невероятно, как бред. Он хотел выбежать из своего укрытия и задушить этого «представителя советской власти» и уже приподнявшись на матрасе, протянул руку, чтобы открыть дверь, но вдруг обмяк, голова его закружилась и он повалился назад, ничего уже не сознавая.
На выборах нового председателя колхоза прошёл небольшой митинг. Выступил, возвратившийся и снова возглавивший сельский совет, Прокоп. Он предложил почтить память бывшего председателя колхоза, коммуниста и его личного друга, пропавшего без вести, а скорее всего погибшего в борьбе с врагом, вставанием и минутой молчания. Встали все, и Дарья, и Фрося. На них сочувственно смотрели.
А Абрам в это время всё также лежал в своей берлоге и лихорадочно соображал: что делать дальше? Ведь теперь он оказался дезертир. Если обнаружат, арест неминуем. В отчаянии Абрам вскакивал, порывался выйти и всё рассказать людям, но ноги не слушались, их сковывал страх и стыд.
Пришли с собрания Фрося вместе с Дашей, сели возле печки, приоткрыв к нему дверь. Нужно было решать, что с ним делать, как его дальше прятать. И тут Фрося вспомнила про брата Фёдора, жившего в Москве, солиста Большого театра, и предложила написать ему письмо.
Нужно сказать, что Федя с детства любил петь, а когда подрос и стал участвовать в самодеятельности, в клубном хоре, у него появился красивый бархатистый баритон. Его заметили сначала в районе, потом в области и отправили учиться в консерваторию. А когда он пел уже на столичных сценах, появилось и много поклонников.
В письме к нему от Евдокии и Ефросиньи, было написано только: брось всё, срочно приезжай, надо помочь брату. Подробнее писать побоялись. Фёдор отменил свои концерты, сославшись на болезнь и через неделю приехал. Богато одетый, несмотря на войну, в шубе и шляпе, шея, чтобы беречь певческое горло, завязана красивым шарфом. Привёз продукты и подарки женщинам.
А когда узнал в чём дело, сказал так:
-Есть в Москве один поклонник моего,-он хотел продолжить,-таланта, но скромно добавил,-поклонник моего голоса. Этот человек стоит где-то на самых высших ступенях власти. Однажды он мне говорил, что если, мол, Фёдор, у тебя возникнут какие-нибудь трудности, обращайся, я помогу. Так вот, что я думаю: единственная возможность спасти Абрама — сделать ему другие документы, с другим именем, фамилией и прочими подробностями биографии.
-Но самое главное,-он остановился и значительно посмотрел на всех,-Абрам должен уехать отсюда далеко и навсегда. Навсегда! И даже не давать о себе знать никогда. Никогда! Если хоть кто-нибудь что-то узнает, это может привести к аресту его за дезертирство, Даши и Фроси за укрывательство дезертира, а меня за организацию подделки документов. Мы должны проститься с Абрамом и навсегда его забыть.
Слушая эту речь все как будто остолбенели. Никто не знал, что и сказать, хотя было очевидно, что Фёдор прав и иного выхода у них нет.
Через две недели, когда уже выпал снег, засыпал дороги, крыши и деревья, сияя на солнце, делая жизнь радостнее, Фёдор приехал в Конино вновь под предлогом забрать из голодной послевоенной деревни единственную дочь брата