Выбрались из под размашистой ёлки на тропинку. Мужики похоронной команды, собрали инструмент и пожелав нам счастливого пути, быстренько скрылись за ближайшими ёлками . Странно, как будь то кинули. Возможно, спешили по особо важным делам . Мы выстроились в том же порядке,в каком добирались до этого места . Гальцева строго оглядела присутствующих и сказала: «Кто будет отставать и задерживаться , ждать не буду . Сами будете выбираться. Немаленькие». Лица провожающих, приняли необходимое, скорбное выражение, и мы тронулись в путь. Гальцева выглядела где-то на 60 . Высокая , статного сложения женщина с мягкими чертами лица, на командира не похожая. Я спросил у Николая : « А как зовут эту строгую женщину»? Николай ответил не сразу, покопался в памяти, пригляделся к Гальцевой из далека и неуверенно произнес : « Слушай, точно не помню, по- моему, Анна Михайловна»,- и замолчал, вспоминая о чем-то, затем продолжил,- « Сашка не был мне другом, отношения у нас были скорее приятельские. Для дружеского общения у него была своя компания. С ними он работал , с ними и дружил. Кстати они все уже здесь лежат. Он последний, из этой компании, «последний из могикан». А с женой он в разводе состоял. Она уехала 2 года назад к дочери в город, купила квартиру , там и обосновалась . В город он не поехал. Может и не звали, кто его знает? Остался в своём доме, при своём интересе. После её отъезда, как-то сразу переменился. Хозяйство забросил , принялся водку пить. Вокруг него засуетились любители халявной выпивки: весёлые, неунывающие вдовушки , не работающие мужики всяких возрастов и пошло веселье. Через год он их всех разогнал. Стал жить отшельником. Соседская бабка за ним приглядывала. Продукты покупала. А он потерял интерес к жизни. Лежал на печи и смотрел в окно». « Это же, от куда такие подробности»?, - спросил я. « Так ведь не в городе живём. В селе . Да и не чужие люди были», - ответил Николай.
Миновали кладбище дружно, без окриков и остановок. Все были послушными, шли нога в ногу. Желающих остаться на экскурсию и погулять по вечернему кладбищу, не нашлось. Подошли к машине. Мать с дочерью устроились в кабине. Мы с провожающими разместились в будке. Машина тронулась, и зашуршали сумки, забулькала и полилась по стаканам водка. Тёплые, душевные разговоры, начали свой неторопливый разбег . Выпили и помянули какого - то Степана , утонувшего прошлым летом. Погрустили о Марии . Вспомнили про Ивана. Всплакнули и выпили два раза за Зиночку. Александра Васильевича не упоминали. По всему было видно , что сегодняшние похороны их мало беспокоили. Гальцева они, возможно, не знали совсем или же имели весьма и весьма далёкие представления о нём. Машина неожиданно притормозила возле автовокзала. Народ испуганно притих. Бутылка, стаканчики и закуска испарились в мгновении ока. Лица провожающих приняли необходимое скорбное выражение. Глаза затуманились печалью. Какое быстрое и мастерское перевоплощение, подумал я, да они, наверное, фору дадут какой-нибудь трагикомической труппе . Только где же она их откопала? Дверь отворилась , в будку заглянула Анна Михайловна и объявила : « Мои приглашенные, со своими вещами, на выход». Интонации в голосе были строгие и не терпели возражений. Приглашенные явно не ожидали , такого вот конца. Они с удивлением переглянулись между собой. В печальные глаза проникла неподдельная грусть. Общее скорбное выражение, приобрело твердый, суровый оттенок. Медленно , медленно собирались и очень не торопливо выбирались из будки. « Да поживей вы!», - заворчала Анна Михайловна, - «Чего такие не живые? Как будь-то, на необитаемый остров вас высаживают. Жизнь на вокзале не заканчивается. Автобусы ходят в вашу сторону через каждые полчаса. Давайте- ка все по домам ». Дверь захлопнулась, и как будь-то, закрылся занавес. Представление закончено. Актёры и зрители разъезжаются по домам. В окошечко было видно , как Гальцева расплатилась с провожающими, и направилась к машине. Высаженная компания выглядела растерянной, подавленной и смахивала на брошенных собак.
Подъезжали к дому Гальцевых. Уже темнело. В домиках засветились окна. С белых крыш к небу потянулись серые струйки дыма, длинные, стройные, словно удлинённые статуэтки, поддерживающие на темнеющем небосклоне светло-серое облако. Промаргались и загорелись уличные фонари. Их было всего два. Два одиноких столба с лампочками, издали походившие на высокие торшеры. Освещения они не давали. Желтый свет фонарей был настолько слаб, что вся световая мощь уходила на освещение самих себя. Улочка с домиками уходила вдаль и растворялась в белых бесконечных полях, поля терялись в сумерках, сумерки в бесконечности.
Анна Михайловна пригласила нас в дом. Дом был крепок и высок. Резные ставни на окнах. Широкое крыльцо. Холодные просторные сени и монолитный без скрипа пол. Всё по - старинному, на века. Шагнули за порог, и в нос ударили благовония, вперемешку с букетом разнообразных, приятных и неприятных запахов. В холодной, полуосвещённой комнате, горели свечи. Стоял большой накрытый стол. Две женщины в черном , у окна,обернувшись, показали свои строгие , грустные лица и неуверенно, чуть слышно поздоровались. В дальнем, левом углу, освещённые лампадкой, светились образа, излучая тревожный, красно-желтый свет. На стенах, в разброс висели черные квадратики семейных фотографий в рамках. Громадное зеркало, размерами с небольшое окно, было занавешено светло-серым покрывалом. На подоконниках стояли горшки с засохшими цветами. В темнеющих окнах отражаясь, трепетали свечи. Но, кто-то зажег полный свет и пугающий таинственный полумрак исчез. Всё стало обыкновенным. Стол, свечи, женщины у окна, приобрели свой натуральный, естественный вид. Пожилой мужчина, сидевший на диване, привстал, сдержанно поздоровался и предложил присаживаться, указав на длинный ряд стульев у стола. Раздевшись, мы осторожно присели к столу. Женщины гасили свечи и синее дымчатое облако, отделившись от свечей, повисло под потолком .
Анна Михайловна с дочерью ещё не подошли. С присутствующими в комнате мы не были знакомы . Возникла неловкая пауза. Одна из женщин, нарушив молчание, озабоченно спросила : « А где же остальные »? Николай обычно терялся в незнакомом обществе, но после принятого , был смел и решителен, и уверенно дал ответ: « А Анна Михайловна распустила их всех по домам». « От чего же? Что-то пошло не так?» ,- спросила удивленно женщина. Николай поразмыслив, уклончиво ответил : « Не корректно повели себя на кладбище». Но женщина всё поняла , усмехнувшись заговорила : « Анька наткнулась на них у Костенко. Лидию Ивановну то же ведь, сегодня хоронили, попа приглашали на отпевание. Анька пошла за попом, ну а эта компания там песнопения распевала – певчие значит, из соседней деревни. Поп к нам в дом, они следом за попом и притопали. Поп значит, два раза кадилом взмахнул и отъехал восвояси. А этих Анька оставила. Гнать не стала. Пели справно, слезу вышибало. Ихние мужики и гроб вынесли. Бабы следом шли, слёзы вытирали, всё честь по чести». Николай, дослушав до конца, добавил: «Да , да чувствовался в них широкий размах. Ещё бы чуть-чуть и запели прямо на кладбище, но уже чего-нибудь, такого, залихватского». Зашла Анна Михайловна с дочерью. Представила нас, как коллег по работе. Назвала Николая Васильевича, на моём имени запнулась. Николай услужливо продолжил: «Александр, просто Александр. Наш молодой коллега, член профкома, передовик производства». Передовиком я, конечно, не был, передовиков и без меня хватало. В члены профкома меня никто не выбирал. Стало как-то неловко. Но положительная, многообещающая характеристика, моментально была услышана. Все присутствующие разом посмотрели на меня. В их глазах я, наверное, сразу значительно вырос и окреп. Мне показалось неуместным разубеждать их в обратном.
