Иван и Марина Встреча

       Кортеж польских послов и посланников вместе с бывшей царицей Мариной Мнишек и её отцом сандомирским воеводой Юрием Мнишеком жарким днём 2 августа 1608 года покинули Москву.
    В середине июля Речь Посполитая и Россия заключили перемирие, одним из условий было освободить всех польских пленников.
    Поляков отпустили с условием, чтобы ехали в свою Польшу не останавливаясь, даже часть имущества им вернули. Отправили их кружным путём: на Углич, Тверь, Белый. А с Белого уж на Смоленский рубеж с Речью Посполитой.
    Марина безучастно смотрела в окно кареты. Поля сменялись лесами, леса – полями. На душе безрадостно. Она – русская царица, даже, императрица, как требовал называть её Дмитрий, едет из России в родную Польшу. Что там её ждёт? Кто она? Вдовая шляхтянка? Её кто-нибудь возьмёт замуж или уж сразу добровольно идти в монастырь? А по вере – она всё ещё католичка или уже православная? Девять дней царствования, два года царских почестей, пусть и в ссылке, и вот в будущем участь жены шляхтича или монахини. Но теплилась в душе Марины надежда: говорили, что жив Дмитрий, стоит в лагере недалеко от села Тушино под Москвой. А что? Марина своего мужа мёртвого не видела. А вдруг жив? А вдруг он выжил в то страшное майское утро два года назад?  Царь Василий Шуйский пишет, чтобы не верили письмам Дмитрия. Ибо и первый Дмитрий, и второй цари лживые, не настоящие, настоящий сын Ивана Васильевича давно умер и погребён в Угличе. Русским приказано называть Марину Мнишек не царицей, а дочерью сандомирского воеводы и женой расстриги. Да не расстрига он и монахом никогда не был. А вдруг, всё-таки, жив? Сердце забилось в предчувствии небывалого. И бородавка на его носу показалась такой милой.

    Воевода Мнишек сидел в избе, где остановился на ночлег, и читал Библию, главу «Исход». Сходства с его нынешним положением мало, тут, скорее, поляки хотели оказаться на месте египтян, а не наоборот.
    В избу вошёл радостный Николай Олесницкий, бывший посол Речи Посполитой.
    - Ваши условия, изложенные в меморандуме, королём одобрены, пан Ежи, и царик согласен.
    Мнишек – Георгий, на русском языке он Юрий, на польском - Ежи. По рождению же он чех и его имя на родном языке звучит как Йиржи.
    - Куда бы он делся, ваш царик? Откуда известия?
    - От царя Дмитрия, - улыбнулся Олесницкий, - гонец от него. Троих посылал. Двоих «москва» поймала и плетьми до смерти забила, а третий до нас добрался.
    - Поляки?
    - Нет, «москва».
    - Ну, это не страшно. «Москва» умом тронется: опять Дмитрий воскрес и опять в Польше.
    Поляки захохотали.
    - То, пан, не наше дело, - сказал Олесницкий, - скоро надо ждать гостей из стана Дмитрия.
    - А русская охрана?
    - Она уже разбегается. Не будут они из-за нас погибать. Им сказали нас довести до поляков, а где это будет за Смоленском на рубеже Польской земли или где-то ещё, то какая им разница?

***

    Гетман Роман Ружинский метался по горнице, гневно хватаясь за рукоять сабли.
  В Тушинском лагере стали ставить дома, жить зимой в холщовой палатке не хотел никто. В соседних русских деревнях и сёлах раскатывали дома по брёвнышку, а затем собирали их в лагере. Где будут жить русские мужики поляков не волновало. А лагерь обнесли крепким забором. Ограбленные не по разу русские крестьяне взяли манеру грабить поляков. Получить вилы в бок можно вполне спокойно даже в лагере. Обнищавшему селянину надо же чего-то есть, а за боевого коня или кирасу можно получить такие деньги, что их на целый год хватит жить всей семьёй.
    Перед гетманом сидел полковник Александр Зборовский.
    - Зачем она нам здесь, пан полковник? – спрашивал его гетман. - Все в лагере знают, что царь не настоящий, это не тот Дмитр, что был в Москве. Поэтому лучше, чтобы царица вместе со своим батюшкой находилась в Польше и писала оттуда нежные письма своему муженьку. Так надёжней.
    - Нет, пан Роман, это шаткая позиция, - возразил полковник Александр Зборовский, - это неверие в победу, а не веря в победу победить нельзя. Если Марина или, как её называют русские Мария Юрьевна, признает нашего царика своим мужем, то и весь народ Московского царства признает его своим законным царём. А если Мнишек будет в Польше, это вызовет сомнения и брожение умов.
    - Русских холопов можно и плетьми успокоить.
    - Что-то в мае шестого года успокоить не удалось.
    - Тогда за москвитянами стоял нынешний царь Василий Шуйский.
    - Он и сейчас стоит, - напомнил Зборовский.
    - Так. Тогда ему верили, но он за два года не сумел навести в порядок в своей стране и не был бит в июне этого года на Ходынском поле. Народ им не доволен.
    - Не доволен, - согласился Зборовский, - и переходит к нашему царику. А как узнает, что царица признала царя, то побежит к нам. Я имею ввиду к своему законному государю.
    Гетман Ружинский нервно забегал по горнице, размышляя. Зборовский наблюдал за ним.
  - Узнает ли царица в нашем царике своего мужа?
    - Узнает, - уверенно сказал Зборовский, - её батюшке пообещали всё, что он просил, а это значит, что пан Ежи Мнишек узнает своего зятя, и его дочь с этим согласится. Ибо сказано: «Да почитают дети родителей своих».
    - Ну, хорошо, - сдался Ружинский, - кто приведёт царицу сюда в Тушино?
    - Царик поручил мне. И ещё я возьму полковника Заруцкого с его казаками.
    - Думаешь ли, что русская охрана Мнишеков будет сопротивляться?
    - Не думаю, но на всякий случай. Кроме того, они – русские.
    - Будет ли лагерь кому охранять? – спросил гетман.
    - Будет. Пан Заруцкий не всех же с собой возьмёт.
    Поляки все - паны и считают друг друга братьями. А брату как прикажешь? Да и не подчиниться он. Поэтому в Тушинском лагере царила анархия. Но это никуда не годилось, всё-таки война. И порядок взялся наводить Иван Заруцкий со своими казаками. Они полякам не братья и с ними очень-то не поспоришь. А то огреют и хорошо, если плёткой, а то убьют, разденут до гола, труп скинут в Сходню. А исчезновение пана-брата свалят на крестьян.
    - Они далеко уехали, - засомневался гетман, - должно быть приближаются к Белому.
    - Я письмо послал, чтобы не торопились. И, к тому же, к нам идёт гетман инфляндского войска Ян Пётр Сапега. Ведёт 1200 бойцов. Он перехватит Мнишеков, если чего. Наш король задолжал инфлянцам, а платить нечем. Они пока согласились работать за добычу, но, когда наш царик сядет на трон в Москве, он выплатит долг Сигизмунда.
    Ружинский удивлённо посмотрел на Зборовского и вдруг расхохотался.
    - У нас великий король, хоть и швед. Выплатить свой долг за счёт московской казны. Хитёр. Хорошо, езжай, но пан полковник не в лагере и у тебя в войске ни одна живая душа не должна усомниться, что наш царь не настоящий. Кто язык распустит – тому смерть.
    - Это само собой разумеется, пан гетман.

  ***

    За тридцать вёрст, не доезжая города Белый в селе Верховье, войска Зборовского и Заруцкого нагнали поезд Мнишиков. Мнишеков о том предупредили заранее, за два дня, поляков ждали.
  Воеводы Борис Собакин и Воин Дивов выстроили своё войско. От трёх сотен конных дворян набралась едва полсотни. Городовые дворяне из уездов литовской окраины отлучились по неотложным делам в свои поместья, часто без спроса да так и не вернулись. Остались пять сотен служилых татар, да сотни не полные и три сотни пеших стрельцов. Ими командовали сотники Иван Баутин и Богдан Болтин. В общем, тысячи воинов ну не как на наберётся.
  А за спиной Зборовского – пять сотен польских гусар, а за Заруцким пять сотен казаков. Да ещё охраняемые нацелили свои мушкеты в спины своей охраны. Бой ещё не начался, но было понятно: русская охрана его проиграет. Гусары Зборовского её сметут и не заметят.
    От поляков выехал человек на вороном коне. Он поднял руки, показав тем самым, что оружия в руках нет, а потом руки в боки и так ехал, сидя в седле чуть бочком по-татарски, ухмыляясь, управляя конём ногами. На нём бобровая шапка, дорогой кафтан, на ногах татарские ичиги, сабля в дорогих ножнах, за поясом полковничья булава, сбруя коня украшена серебряными бляхами. По виду – казак, чуб из-под шапки выбивается, коротко подстриженная борода, чёрная, как и волосы, видно, что сильный человек и внешне, и внутренне. Ему лет за тридцать, но сорока ещё нет.
    Казак подъехал к воеводам:
    - Здорово ночевали, служивые.
    - И тебе не хворать.
    - Я полковник донских казаков Иван Заруцкий, а там, полковник Александр Зборовский. Мы предлагает вам оставить своих пленных и передать их нам.
    - Нам приказано, - ответил Собакин, - проводить ляхов до границы с Речью Посполитой.
    - Считайте, что вы приказ выполнили. Пан Зборовский как раз подданный короля Речи Посполитой Сигизмунда.
    - Нам надо посовещаться.
    - Совещайтесь, - разрешил Заруцкий.
    Он развернул коня и поехал вдоль рядов служилых татар, заговорил с ними на их родном языке, расспрашивал о службе, шутил. Татары узнали в нём того богатыря, что побил их на Ходынском поле, восхищённо цокали языками.
    Русские воеводы решили не пытать неверного воинского счастья и передали пленников полковникам Зборовскому и Заруцкому, а сами ушли на Белый, поляки их не преследовали.
  Казаки Заруцкого разбили стан на берегу реки Обша. Сам он направил коня в гору, где на фоне деревенских изб махал шапкой с пером, раскланивался на французский манер пан Зборовский перед придворными дамами бывшей московской царицы. Казачий полковник спрыгнул с коня, обнял его за морду и стал гладить по храпу.
    Зборовский что-то рассказывал свите царицы. Женщины улыбались, радовались, что среди своих.
    От свиты отделилась молодая пани и направилась к Заруцкому. Ей лет двадцать, не больше, маленькая чёрненькая, носик как клюв, на галку похожа. Заруцкий вроде видел её в Москве. Только вот не помнил: кто она?
    Пани подошла ближе, осмотрела казака с ног до головы, задержала взгляд на его полковничьей булаве за широким поясом. У Заруцкокого почему-то забилось сердце.
    - Скажи, пан полковник: почему ты не подойдёшь и не кланяешься паннам?
    - Казаки никому не кланяются, даже Господу.
    - Удивительные обычаи. А при французском дворе перед дамами раскланиваются. Король Генрик, как говорят, очень галантный кавалер.
    - На Дону даже дорогу не уступают. Если казак бабе дорогу ступит, то осрамится на всё войско. И коренного казака не помилуют, а я-то не коренной. Родился я Тарнополе – это на Волыне в Русском воеводстве, лет в семь попал в плен к татарам, бежал оттуда на Дон. Своим умом и саблей полковничью булаву добыл.
  Пани откровенно любовалась статным казаком, нравился ей пронзительный взгляд умных серых глаз.
  - Не в обиду будет сказано, пан полковник, варварские дикие обычаи среди казаков.
    - Какие есть, - пожал плечами Заруцкий.
    Он с интересом разглядывал её, а как заглянул в её тёмные очи и как огнём обдало, аж загорелся весь. Эх, пропала, казак, твоя голова. Вспомнилась ему сказка, где сидит царевна в высоком тереме о двенадцати столбах, о двенадцати венцах, и как Иван-дурак на лихом коне с одного лошадиного скока доскочил до двенадцатого венца, поцеловал царевну в уста сахарные и перстень с руки снял и стал сам царём.
    - Что ты так на меня смотришь, казак?
    - Охота меня берёт, панна, посадить тебя