Произведение «Иван и Марина Встреча» автора Анатолий Гусев - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 2)

      Кортеж польских послов и посланников вместе с бывшей царицей Мариной Мнишек и её отцом сандомирским воеводой Юрием Мнишеком жарким днём 2 августа 1608 года покинули Москву.
    В середине июля Речь Посполитая и Россия заключили перемирие, одним из условий было освободить всех польских пленников.
    Поляков отпустили с условием, чтобы ехали в свою Польшу не останавливаясь, даже часть имущества им вернули. Отправили их кружным путём: на Углич, Тверь, Белый. А с Белого уж на Смоленский пограничный рубеж с Речью Посполитой.
    Марина безучастно смотрела в окно кареты. Поля сменялись лесами, леса – полями. На душе безрадостно. Она – русская царица, даже, императрица, как требовал называть её Дмитрий, едет из России в родную Польшу. Что там её ждёт? Кто она? Вдовая шляхтянка? Её кто-нибудь возьмёт замуж или уж сразу добровольно идти в монастырь? А по вере – она всё ещё католичка или уже православная? Девять дней царствования, два года царских почестей, пусть и в ссылке, и вот в будущем участь жены шляхтича или монахини. Но теплилась в душе Марины надежда: говорили, что жив Дмитрий, стоит в лагере недалеко от села Тушино под Москвой. А что? Марина своего мужа мёртвого не видела. А вдруг жив? А вдруг он выжил в то страшное майское утро два года назад? Царь Василий Шуйский пишет, чтобы не верили письмам Дмитрия. Ибо и первый Дмитрий, и второй цари лживые, ненастоящие, настоящий сын Ивана Васильевича давно умер и погребён в Угличе. Русским приказано называть Марину Мнишек не царицей, а дочерью сандомирского воеводы и женой расстриги. Да не расстрига он и монахом никогда не был. А вдруг, всё-таки, жив? Сердце забилось в предчувствии небывалого. И бородавка на его носу показалась такой милой.

     Воевода Мнишек сидел в избе, где остановился на ночлег, и читал Библию, главу «Исход». Сходства с его нынешним положением мало, тут, скорее, поляки хотели оказаться на месте египтян, а не наоборот.
     В избу вошёл радостный Николай Олесницкий, бывший посол Речи Посполитой.
    — Ваши условия, изложенные в меморандуме, королём одобрены, пан Ежи, и царик согласен.
    Мнишек – Георгий, на русском языке он Юрий, на польском — Ежи. По рождению же он чех, и его имя на родном языке звучит как Йиржи.
    — Куда бы он делся, ваш царик? Откуда известия?
    — От царя Дмитрия, — улыбнулся Олесницкий, — гонец от него. Троих посылал. Двоих «москва» поймала и плетьми до смерти забила, а третий до нас добрался.
    — Поляки?
    — Нет, «москва».
    — Ну, это не страшно. «Москва» умом тронется: опять Дмитрий воскрес и опять в Польше.
    Поляки захохотали.
    — То, пан, не наше дело, — сказал Олесницкий, — скоро надо ждать гостей из стана Дмитрия.
    — А русская охрана?
    — Она уже разбегается. Не будут они из-за нас погибать. Им сказали нас довести до поляков, а где это будет, за Смоленском на рубеже Польской земли или где-то ещё, то какая им разница?

***

    Гетман Роман Ружинский метался по горнице, гневно хватаясь за рукоять сабли.
   В Тушинском лагере стали ставить дома, жить зимой в холщовой палатке не хотел никто. В соседних русских деревнях и сёлах раскатывали дома по брёвнышку, а затем собирали их в лагере. Где будут жить русские мужики, поляков не волновало. А лагерь обнесли крепким забором. Ограбленные не по разу русские крестьяне взяли манеру грабить поляков. Получить вилы в бок можно вполне спокойно даже в лагере. Обнищавшему селянину надо же чего-то есть, а за боевого коня или кирасу можно получить такие деньги, что их на целый год хватит жить всей семьёй.
    Перед гетманом сидел полковник Александр Зборовский.
    — Зачем она нам здесь, пан полковник? — спрашивал его гетман. — Все в лагере знают, что царь ненастоящий, это не тот Дмитр, что был в Москве. Поэтому лучше, чтобы царица вместе со своим батюшкой находилась в Польше и писала оттуда нежные письма своему муженьку. Так надёжней.
    — Нет, пан Роман, это шаткая позиция, — возразил полковник Александр Зборовский, — это неверие в победу, а не веря в победу, победить нельзя. Если Марина, или, как её называют русские, Мария Юрьевна, признает нашего царика своим мужем, то и весь народ Московского царства признает его своим законным царём. А если Мнишек будет в Польше, это вызовет сомнения и брожение умов.
    — Русских холопов можно и плетьми успокоить.
    — Что-то в мае шестого года успокоить не удалось.
    — Тогда за москвитянами стоял нынешний царь Василий Шуйский.
    — Он и сейчас стоит, — напомнил Зборовский.
    — Так. Тогда ему верили, но он за два года не сумел навести порядок в своей стране и был бит в июне этого года на Ходынском поле. Народ им недоволен.
    — Недоволен, — согласился Зборовский, — и переходит к нашему царику. А как узнает, что царица признала царя, то побежит к нам. Я имею в виду — к своему законному государю.
    Гетман Ружинский нервно забегал по горнице, размышляя. Зборовский наблюдал за ним.
    — Узнает ли царица в нашем царике своего мужа?
    — Узнает, — уверенно сказал Зборовский, — её батюшке пообещали всё, что он просил, а это значит, что пан Ежи Мнишек узнает своего зятя, и его дочь с этим согласится. Ибо сказано: «Да почитают дети родителей своих».
    — Ну, хорошо, — сдался Ружинский, — кто приведёт царицу сюда, в Тушино?
    — Царик поручил мне. И ещё я возьму полковника Заруцкого с его казаками.
    — Думаешь ли, что русская охрана Мнишеков будет сопротивляться?
    — Не думаю, но на всякий случай. Кроме того, они — русские.
    — Будет ли лагерь кому охранять? — спросил гетман.
    — Будет. Пан Заруцкий не всех же с собой возьмёт.
    Поляки все — паны и считают друг друга братьями. А брату как прикажешь? Да и не подчинится он. Поэтому в Тушинском лагере царила анархия. Но это никуда не годилось, всё-таки война. И порядок взялся наводить Иван Заруцкий со своими казаками. Они полякам не братья, и с ними очень-то не поспоришь. А то огреют, и хорошо, если плёткой, а то убьют, разденут до гола, труп скинут в Сходню. А исчезновение пана-брата свалят на крестьян.
    — Они далеко уехали, — засомневался гетман, — должно быть, приближаются к Белому.
    — Я письмо послал, чтобы не торопились. И, к тому же, к нам идёт полковник инфляндского войска Ян Пётр Сапега. Ведёт 1200 бойцов. Он перехватит Мнишеков, если чего. Наш король задолжал инфлянцам, а платить нечем. Они пока согласились работать за добычу, но, когда наш царик сядет на трон в Москве, он выплатит долг Сигизмунда.
    Ружинский удивлённо посмотрел на Зборовского и вдруг расхохотался.
    — У нас великий король, хоть и швед. Выплатить свой долг за счёт московской казны. Хитёр. Хорошо, езжай, но, пан полковник, ни в лагере, ни у тебя в войске ни одна живая душа не должна усомниться, что наш царь не настоящий. Кто язык распустит — тому смерть.
    — Это само собой разумеется, пан гетман.

   ***

    За тридцать вёрст, не доезжая города Белый, в селе Верховье, войска Зборовского и Заруцкого нагнали поезд Мнишеков.
   Мнишеков о том предупредили заранее, за два дня, поляков ждали.
   Воеводы Борис Собакин и Воин Дивов выстроили своё войско. От трёх сотен конных дворян набралось едва полсотни. Городовые дворяне из уездов литовской окраины отлучились по неотложным делам в свои поместья, часто без спроса, да так и не вернулись. Остались пять сотен служилых татар, да сотни неполные и три сотни пеших стрельцов. Ими командовали сотники Иван Баутин и Богдан Болтин. В общем, тысячи воинов ну никак не наберётся.
   А за спиной Зборовского — пять сотен польских гусар, а за Заруцким — пять сотен казаков. Да ещё охраняемые нацелили свои мушкеты в спины своей охраны. Бой ещё не начался, но было понятно: русская охрана его проиграет. Гусары Зборовского её сметут и не заметят.
    От поляков выехал человек на вороном коне. Он поднял руки, показав тем самым, что оружия в руках нет, а потом руки в боки и так ехал, сидя в седле чуть бочком по-татарски, ухмыляясь, управляя конём ногами. На нём бобровая шапка, дорогой кафтан, на ногах татарские ичиги, сабля в дорогих ножнах, за поясом полковничья булава, сбруя коня украшена серебряными бляхами. По виду — казак, чуб из-под шапки выбивается, коротко подстриженная борода, чёрная, как и волосы, видно, что сильный человек и внешне, и внутренне. Ему лет за тридцать, но сорока ещё нет.
    Казак подъехал к воеводам:
    — Здорово ночевали, служивые.
    — И тебе не хворать.
    — Я полковник донских казаков Иван Заруцкий, а там, полковник Александр Зборовский. Мы предлагаем вам оставить своих пленных и передать их нам.
    — Нам приказано, — ответил Собакин, — проводить ляхов до границы с Речью Посполитой.
    — Считайте, что вы приказ выполнили. Пан Зборовский как раз подданный короля Речи Посполитой Сигизмунда.
    — Нам надо посовещаться.
    — Совещайтесь, — разрешил Заруцкий.
    Он развернул коня и поехал вдоль рядов служилых татар, заговорил с ними на их родном языке, расспрашивал о службе, шутил. Татары узнали в нём того богатыря, что побил их на Ходынском поле, восхищённо цокали языками.
    Русские воеводы решили не пытать неверного воинского счастья и передали пленников полковникам Зборовскому и Заруцкому, а сами ушли на Белый, поляки их не преследовали.
   Казаки Заруцкого разбили стан на берегу реки Обша. Сам он направил коня в гору, где на фоне деревенских изб махал шапкой с пером, раскланивался на французский манер пан