Иван и Марина Бегство в Калугу

            Походный атаман донских казаков, полковник Иван Заруцкий, открыл дверь, нагнулся и вошёл в горницу.
    — Звала, царица? — хмуро спросил он.
    Марина Мнишек обернулась на голос, отложила рукоделие, встала, улыбнулась ласково вошедшему.
     — Ты на меня всё сердишься, Ян?
     Она положила ему руки на плечи и посмотрела в глаза.
     Он большой, сильный, как лесной бык, а она маленькая, чёрненькая, как галка.
     Заруцкий отвернулся от её взгляда.
     — Сердишься? — настаивала она.
     — Как не сердиться? С цариком хороводила, хвостом перед ним вертела.
     Марина обернулась к свите:
     — Оставьте нас. Принесите горячего сбитня боярину Заруцкому. С мороза-то хорошо будет.
     Принесли горячий напиток, поставили на стол.
     — Садись, Иван. Наливай сбитень, грейся.
     Заруцкий послушно налил сбитень в серебряный стакан.
     — Царь Дмитрий Иванович — мой муж, — с лёгкой улыбкой сказала Марина.
     Заруцкий отхлебнул горячего сбитня из стакана.
     — Какой он тебе муж? Вы даже не венчаны.
     — Считается, что мы венчались в Москве, тогда в мае. Но перед Богом мы не венчаны, ты прав. Поэтому между нами нет супружеских отношений.
    Иван немного отошёл.
    — Да? — произнёс он недоверчиво.
    — Так. Перед Богом не грешна. И Дмитрий клятву дал перед Богом. Оставь греховные мысли, Ваня. Но перед людьми — я мужняя жена. И, к тому же, общие несчастья сближают. Я тут, в этом проклятом Тушино, почти полтора года. Я здесь появилась в августе восьмого, сейчас февраль десятого…
    — Не понимаю я ваш счёт.
    — Хорошо, не важно… В Тушине разброд и шатание. С прошлой осени король Сигизмунд стоит под Смоленском. Думал, что сразу возьмёт город. Не взял. А осенью восьмого года всё было чудесно: города присягали царю Дмитрию. Фортуна переменчива, и всё поменялось. Мне и Дмитрию стало страшно. И он сбежал в Калугу.
    — А тебя с собой не взял.
    Марина посмотрела удивлённо на Заруцкого.
    — Он бежал. Его не отпускали ни казаки, ни панство. Он уехал в навозных санях, под кучей навоза. Твои казаки и гусары Ружинского побрезговали её осматривать. Должно быть, в этом и был расчёт Дмитрия. А ты, Иван, представляешь меня, русскую царицу, под кучей навоза?
     — Но Дмитрий Иванович — русский царь.
     — Для черни. А так он холоп бояр Нагих. А я польская шляхтянка и даже больше. Мой батюшка чех, но заслужил в Польше много земель. Мнишики — магнаты в Речи Посполитой. Мне скрываться от тушинского сброда в навозе честь не позволяет.
     — Я тоже — сброд?
     — Ты — нет. Ты обещал мне, что будешь со мной до конца, какой бы он ни был, и я на это очень надеюсь. Но посмотри, как на меня смотрят и твои казаки тоже, полковник, как на девку непотребную. Пока глазами раздевают, а скоро, того и гляди, руками начнут. Меня, их царицу! Что мне делать, Иван? Ты же уговорил меня сюда приехать, в это ваше Тушино проклятое. Мне надо бежать.
    — К царику в Калугу? — уточнил Заруцкий.
    — Так. Тушинцы разделились. Кто хочет бежать к Дмитрию Ивановичу, кто к королю Сигизмунду, кто к царю Василию, а кто просто хочет грабить. Видишь — выбор у меня небольшой. Царь Василий не примет, король отправит в Польшу и забудет про меня. Он же своего сына хочет в цари Московские или самому стать царём. Осталось — к мужу. Ты думаешь, что я баба глупая, которая тебе дорогу уступит, коли ты навстречу пойдёшь? Нет, я русская царица и хочу править. И никому ничего уступать не буду.
    — Никогда такого не было, чтобы баба страной правила.
    — Было, Ваня, в Англии. Королева Мария, а, потом, Елизавета. Я чем хуже?
    — Если не хуже, то правь — кто не даёт? — с показным безразличием сказал Заруцкий. — А царика своего куда денешь?
    — Не знаю, там видно будет.
    — Царик твой слабый дюже, им руководят все, кому не лень.
    — Говорят, что в Орле он себя достойно вёл, храбро.
    — Храбро? Вертелся, как уж на сковородке. Если бы не князья Вишневецкие да Ружинские, вертеться бы ему на гусарской пике.
     — Слаб Дмитрий, согласна, сама знаю, поэтому и я им тоже верчу.
     — Вертеть слабым мужиком — одно, а править царством — другое.
     — Так. Думаешь, что я это не понимаю? Поэтому мне нужен сильный мужчина, который будет рядом со мной и который поможет мне царством править.
    Заруцкий внимательно посмотрел на Марину, прищурился, усмехнулся.
    — От меня ты сейчас что хочешь?
    — Чтобы ты со мной поехал.
    — Казаки со мной вот так просто не пойдут. Время надо. Зачем я тебе без войска?
    — Ты мне просто нужен.
    — Глупость бабья.
    — Хорошо, пусть так. Тогда дай мне десяток или два казаков. А тебя я тоже жду в Калуге. Дмитрий дал тебе боярство, но московские бояре тебя не примут. Для короля ты дикарь, казак, бывший татарский раб. Заслуг перед королём у тебя нет, шляхетство он тебе не даст. Мой отец пришёл в Польшу не бедным человеком, и всё равно чванливая польская шляхта, и польские магнаты смотрят на него с презрением, он для них чужой, а он католик, в отличие от тебя. Поэтому он и ввязался в эту затею с ложным русским царём, чтобы здесь, в Русских землях, стать магнатом, стать своим.
    — Католик никогда на Руси не станет своим, будь он хоть сыном короля.
    — Главное — мне царицей стать, а там видно будет, чья вера более правильная. Господь-то один и у католиков, и у православных. И боярство твоё будет подтверждено, и рядом с троном будешь.
    — Ладно, десяток казаков дам. С собой кого возьмёшь?
    — Пани Казарновскую и слугу. Переоденусь гусаром. А что за гусар без пахолика?
    — В мужскую одежду переоденешься?
    — Так.
    — И с десятком казаков? Не страшно?
    — Страшно. Но в Тушине хуже и страшнее. Горько и обидно, сердце скорбит, кровью обливается, что на моё доброе имя, ничем не опозоренное, честь мою, и на сан, что от Бога данный, покушаются. С непотребными девками, с бесчестными жёнками меня равняли на своих пирушках пьяных. И кто? Польские паны-рыцари. Имя моё упоминали, держа в руках не меч, но кружку. За жизнь и честь свою страшно.
    Заруцкий посмотрел в оконце. Тьма сгущалась. Белый снег и чёрное беззвёздное небо. В полуверсте от стана царицы деревянные стены и башни тушинского лагеря, а за стенами избы, а в избах поляки, иностранные наёмники со всей Европы, казаки донские и запорожские, русские сторонники тушинцев, «москва», как презрительно всех русских именовали поляки, шум, песни, пьяные крики, мат на всех языках. Ох, страшно женщинам в таком окружении. С этим атаман был согласен.
   — Беги, царица, я подумаю, что мне делать.
   — Когда всё уляжется после моего побега, Янек, отправь мою свиту под Смоленск к королю Сигизмунду.
 
    ***
 
    Февральская ночь выдалась тёмной и беззвёздной, кавалькада из тринадцати человек выехала из стана царицы Марины. Слева и за спиной на холме чернел пустой цариков замок, обнесённый крепким тыном. Кавалькада неслась по правому берегу Сходни. Мнишек одета в жупан из красного бархата, наряд польских гусар, в котором так любил щеголять её муж в Москве, поверх мундира красный кунтуш, шапка с пером, сапоги со шпорами, сабля на боку, пара пистолетов за широким поясом и ружьё поперёк седла. Панна Казановская и слуга одеты в тёмно-синие жупаны и кунтуши, так хорошо сливавшиеся с мраком ночи. И, кроме того, так одеваются пахолики — слуги польских гусар.
   Мнишек рассчитывала, что, обнаружив пропажу, гетман Ружинский будет искать её на юго-западе, по направлению к Калуге, а она спешит на северо-восток, к пану Яну Сапеге в Дмитров.
   Дмитров — какое чудесное имя у этого города! Марина свято верила, что с него начнётся второе восхождение её на Московский престол.
   Впереди на дороге навстречу кавалькаде едут шагом с десяток всадников, вроде как поляки.
   — Стой! — грозно сказал казачий десятник. — Кто такие?
   — Кто вы сами есть, чтобы спрашивать шляхтича?
   — Казаки пана Заруцкого. Следим за порядком. Шляхта — она только пьянствовать горазда.
   В словах казака слышалась насмешка, но ссориться с казаками шляхтич не решился.
    — Как твоё имя, пан? И куда пан направляется?
    — Я пан Скаржинский. Еду в лагерь.
    — Езжай, пан, тут недалеко.
    Кавалькады разъехались, среди казаков мелькнул красный мундир, что выдавало шляхтича, так сказать, «товарища ротмистра». Скаржинский закричал:
    — Стой!
    — Что ещё? — спросил десятник недовольно.
    — С вами поляк.
    — И что с того?
    — Приказ гетмана Ружинского никого из лагеря не выпускать.
    — Так мы никого и не выпускаем. Поезжай своей дорогой, пан, и не спрашивай, что тебя не касается.
    Но поляк решил не отступать.
    — Пан-брат, кто ты? Назовись.
    Ответа не последовало. Казаки пустили лошадей вскачь.
    — Стой, пся крев!
    Марина развернула лошадь, достала пистолеты и выстрелила, не целясь. Кавалькада ускорила бег. Затрещали выстрелы с польской стороны. Казаки на ходу