ходить по «территории неприятеля» приходилось максимально бдительно, будучи всегда начеку. Привычка постоянно оценивать «оперативную обстановку» вокруг вошла в норму.
Хорошо запомнил, как после празднования моего пятнадцатилетия я пошел проводить гостей. Идем, ничего не можем понять: Танкодром напоминал растревоженный муравейник. У всех встречавшихся какие-то возбужденные лица, люди эмоционально что-то обсуждали, то тут, то там — милиция. Оказывается, павлюхинские только что нанесли «визит» с палками и цепями, нападая на всех встречных пацанов. «Ответка» комаровских не заставила себя долго ждать. И так по кругу.
Некоторые мои одноклассники регулярно участвовали в «моталках» и в междоусобицах гопников, это существенно повышало авторитет. Я участия в массовых драках сторонился, несмотря на культивируемый мною антураж гопника, но, повторюсь, это было частью общепринятых норм поведения. Насильно в группировки тогда не тянули — главное, внутреннее желание.
Но и мне разок пришлось поучаствовать в коллективном махаче. Возвращаясь из города, на конечной троллейбусной остановке «Кольцо» на улице Свердлова я случайно встретился со своими пацанами, человек десять-одиннадцать. Стоим, базарим, никого не трогаем. И вдруг, как атака кобры — внезапное нападение с разных сторон. Кто-то из наших успел определить: павлюхинские! Конечно, драка была скоротечной: всё-таки — средь бела дня, остановка, полно народу, но одному из наших по кличке Чича успели сильно разбить лицо.
Комаровские, на моей памяти, враждовали также с аметьевскими, с «Высотной», ЖБИ, «Борисково», со «Вторыми горками». Когда я учился в девятом классе, в драке «шабла́ на шаблу» убили пацана с микрорайона Вторые горки. Забили насмерть. Как беспристрастно и сухо констатировал милицейский протокол: «крики прекратились, удары продолжали наноситься». По уголовному делу тогда проходили четверо — все бывшие ученики нашей школы. Время стерло из памяти их имена, но кликухи помню до сих пор: Афоня, Купец, Селя и Гоголь. Все получили различные сроки заключения. Один из них, Селя, «ходил» с моей одноклассницей, она, помнится, еще собирала подписи учеников школы с просьбой взять его на поруки — не помогло.
Весьма печальным фактом было другое. Многие наши пацаны рассуждали примерно так: «его (погибшего пацана) сюда никто не звал, он сам со своей шабло́й приперся на Комарова, не убили бы его — убил бы он». Замкнутый круг. Этот трагический случай вызвал большой общественный резонанс: в газете «Советская Татария» даже вышла статья «Драка». В ней автор пытался анализировать причины подобных вопиющих инцидентов, и не только у нас на Танкодроме.
Самой крутой в городе, в пору моего детства, считалась группировка «тяп-ляповских» — с жилого микрорайона вокруг завода «Теплоконтроль». Слава о ней «гремела» далеко за пределами Казани, группировкой руководили криминальные авторитеты. Суд по уголовному делу «тяп-ляповских» также освещался в газете «Комсомолец Татарии». Поэтому могу смело утверждать, что тема гопников и в те времена не замалчивалась, не находилась в информационном вакууме. Но что толку?
* * *
В чем причины столь широкого распространения в Казани подобного феномена? Не знаю. Да и не ставлю задачу исследования этого, просто описываю, как всё происходило, исходя из личных воспоминаний и ощущений. Вражда молодежных группировок, массовые драки здорово отравляли казанскую жизнь той поры, заметно влияя на духовную атмосферу города. Народ вокруг постоянно пугал друг друга бесконечными страшилками, начинавшимися примерно одинаково: «возвращался (возвращалась) поздно вечером домой и вдруг...».
Определение «казанский феномен» появилось позже, при Горбачеве, в период «перестройки и гласности», когда я уже проживал в Сибири. Почему-то эта тема очень полюбилась журналистам и телевизионщикам, постоянно представлявшим родной город в нелицеприятном свете, как-будто ничего позитивного в Казани вообще не происходило. Тогда по телевидению и в прессе, после информационного «воздержания» застойных времен, вообще считалось нормой смаковать негатив. Вытаскиваешь «чернуху», льёшь грязь в глаза и уши сограждан — значит идешь «в ногу со временем». Гласность же! Безусловно, освещать негативные явления жизни, призывать бороться с ними — показатель зрелости гражданского общества. Но всё хорошо в меру: тот период остался в памяти, как всеобщее низвержение основ и принижение значения почти всего, что было создано поколениями советских людей, сопровождавшихся мазохистски упоительными самооплевыванием и самобичеванием.
В Новосибирске хулиганья, конечно, хватало, но массовых драк, войн группировок, как в Казани, тогда не было. Кстати, до времен гласности, когда я еще только-только переехал в Сибирь и рассказывал местным о казанских реалиях, многие мне попросту не верили. Дескать, да ладно, хорош заливать, все бахвалятся, что они из «крутого» города (большинство распределившихся на «Вектор» молодых специалистов прибыли из разных городов). Но позже, когда уже пошла информация, я, в ответ на расспросы, нередко снисходительно улыбался, мол, а вы мне не верили.
Однако всегда бесило, когда кто-то, узнав, что я из Казани, сразу начинал «давить на мозг», задавая вопросы про гопников, типа, «а правда, что у вас в Казани...» или, еще «лучше»: «...у вас, у татар...». Перво-наперво приходилось объяснять вопрошавшему, что никакой, абсолютно никакой националистической подоплеки в «казанском феномене» не было даже близко: группировки были подчеркнуто интернациональными. Честь улицы — превыше всего. И вообще, Казань, мол, в этом плане не уникальна: молодежные группировки тогда безобразничали и в Горьком (ныне Нижнем Новгороде), и в Свердловске (ныне Екатеринбурге), и в других крупных индустриальных городах, но с чьей «легкой» руки «ославили» именно Казань, не ведаю.
Не существовало у группировок и экстремистской направленности — подавляющее большинство гопников были «пролетарского происхождения». Помню, в марте-апреле 1979 года, к 90-летию со дня рождения Гитлера, по Казани поползли упорные слухи, что невесть откуда взявшиеся бритоголовые собираются широко и шумно отметить юбилей фюрера. Никто их в глаза не видывал, однако слухи множились и множились: кто-то говорил, что, мол, откуда-то приедут, кто-то — что они настолько глубоко законспирированы, но обязательно повылазят, «вот увидите»! Власти города, видимо, отнеслись к подобным слухам всерьёз, поэтому вечером 20 апреля на опустевших улицах города дежурили усиленные наряды милиции. «Патрулировали» город, с целью обнаружения и наказания бритоголовых, и группировки гопников, каждая на «своей» территории. Впервые милиция их не трогала, а на вопросы «чего тут шляетесь?», пацаны объясняли: «Да не, начальник, отвечаем, всё нормально будет: мы, в натуре, бритоголовых ищем!» И действительно, махачей шабла́ на шаблу в тот день не случилось, между группировками было заключено всеобщее перемирие, правда, никаких бритоголовых ни милиции, ни гопникам обнаружить не удалось.
Здоровые понятия о самом главном тогда были у всех. В те времена никому и в голову не приходило ставить под сомнение значимость и величие нашей Победы. С детства, играя в «войнушку», мы старательно изображали «русских» и «немцев», а не гоблинов или десептиконов, как сейчас, причем никто не хотел быть «немцем».
Вспомнилось также, как в день сообщения о нападении маоистского Китая на дружественный Вьетнам в феврале 1979 года пацаны нашего класса пришли к военруку школы с вопросом на полном серьёзе: «Как попасть в добровольцы, чтоб воевать за Вьетнам?» Конечно же, военрук доходчиво объяснил, что надобности в нас нет никакой, наше, мол, дело — «учиться, учиться и учиться», как завещал великий Ленин. Но каков сам порыв! К слову, косить от армии тогда считалось западло. А служить все, как один, пацаны хотели в десанте или морской пехоте. Многие позже сами просились на службу в Афган, это короткое жесткое слово плотно вошло в нашу жизнь в конце того же, 1979 года. Служили хорошо, в школу иногда даже приходили благодарственные письма из воинских частей.
Большинство гопников моего детства вспоминаются вполне вменяемыми пацанами. Многие из них впоследствии как бы переросли, переболели, перебороли этот возрастной недуг, и армия в его «исцелении» сослужила хорошим лекарством. Хотя и немалое их количество ломали себе судьбы: вставали на «кривую дорожку», попадали в тюрьмы или спивались. Откровенные «отморозки» (хотя, в ту пору, такое словечко, как, кстати, и слово «братва», еще не употреблялось) тоже встречались, но их, слава Богу, были единицы.
Безусловно, группировки гопников той поры принципиально отличались от «братковских» ОПГ 90-х годов. Мне довелось как-то увидеть по каналу НТВ в телепроекте «Криминальная Россия» сюжеты про казанские ОПГ «Жилка» и «Хади Такташ» — разница колоссальная. Главная причина отличия — отсутствие, скажем так, экономической составляющей, несопоставимо меньшее влияние на молодежную среду криминального бизнеса образца семидесятых годов, размах которого просто смешно сравнивать с лихими девяностыми. Но многочисленные ОПГ лихого «десятилетия реформ» уже не были локальным казанским явлением, свидетельствуя об общественном недуге всероссийского масштаба.
Однако я веду речь лишь про семидесятые. Абсолютное большинство вчерашних гопников, повзрослев и посерьёзнев, шли работать, заводили семьи, некоторые даже получали высшее образование. Но я до сих пор не могу понять, что за бес вселялся в души обыкновенных пацанов?! Отчасти понятно: подростковый максимализм, понты, бравада, общественный вызов, желание привлечь к себе внимание. Плюс, своего рода, протест против общепринятых норм поведения и правил жизни, ощущение силы, околокриминальная псевдо-романтика. Строптивость и агрессивность, как способ защиты. Но что еще?
Помню, как-то Куцый целый день ходил и напевал в школе песенку старушки Шапокляк из мультфильма «Крокодил Гена»: «Кто людям помогает, тот тратит время зря, хорошими делами прославиться нельзя!». Я еще спросил его, чего, мол, распелся-то? Он в ответ:
— А чё-ё, не так что ли?
— Ну, Куцый, — отвечаю, — ты не прав!
— Да хули не прав-то, бля?! Пра-а-льно, хорошее сделаешь, никто и не заметит! Вон Филиппок (местный авторитет той поры) никому ничего хорошего не сделал, а все его знают и «ссат»!
Почему-то тогда среди многих наших пацанов считалось: вежливость, учтивость, доброжелательность — свидетельства мягкотелости, слабости. А слабых бьют! Вот и старались вовсю, выпендривались друг перед другом и всеми вокруг, как могли. И потихоньку, незаметно, исподволь подобная гипертрофированная норма общения формировала некую постоянную жесткую поведенческую установку, выйти из которой у многих уже не получалось. Засасывало. Зачастую ссору можно было легко загасить, но не-е-ет! Как же! «Кодекс чести» не позволял.
В начальных классах одним из моих лучших друзей был одноклассник Азат Нурутдинов, позже широко известный среди комаровских под кличкой «Таук». Из нормальной семьи, добрый, общительный мальчишка, когда он улыбался, на его щечках
