конгрессе объявить о своём вхождении в Коминтерн. Но всех без исключения не устроила общая тональность ленинских условий. Откуда у российских коммунистов такая агрессивность по отношению к нам, вчерашним союзникам? Как можно объяснить строгое требование удалить с ведущих партийных постов всех, кто хоть капельку мыслит иначе, кто ставит на первое место экономические реформы и выступает за приоритет социального равноправия и свободы слова? Без этого мы не имеем права на объединение? Не слишком ли жёстко, товарищи? А что дальше? Кто не с вами, тот враг? Словом, руководство Итальянской социалистической партии решило пока воздержаться от членства в Коминтерне. Мы останемся на своих постах и будем выполнять свой долг, который означает – право каждого открыто выражать свое мнение. Мы сами будем оценивать ситуацию в нашей стране и выбирать меры, которые следует принять для защиты социализма в Италии.
– Ну всё, вы пропали! – шутя хлопнул его по плечу Джон Рид.– Вам предстоит испытать на себе страшную силу ленинской полемики! Ленин и мёртвого убедит в своей правоте! Все ваши сомнения он сметёт с той же лёгкостью, с какой железнодорожный поезд отбрасывает щепки!
– Мёртвого, может быть, и убедит, – пробормотал задумчиво Серрати. – Но пока ещё ужасно хочется пожить, поработать…
Какая-то немузыкальная пауза образовалась. Нарушил её молодой финн Юкка Рахья.
– Вы меня простите, английский язык я знаю плохо – можно я буду говорить на русском?
Все дружно закивали. Они понимали по-русски.
– Вы, наверное, знаете, что нас, Рахья, три брата. Эйно, – он средний, на два года раньше меня родился – был в семнадцатом году связным у товарища Ленина. А потом мы с Эйно доставляли из Финляндии в Россию разные предметы роскоши и продукты. Короче, контрабандой занимались. Всё отдавали руководству – на создание финской Красной армии. В награду получали небольшой паёк. Но – странное дело: чем больше мы добывали, тем меньше был наш паёк и тем богаче жили руководители. Они питались в лучших ресторанах Петрограда, расплачивались валютой из денег, украденных из Финляндского банка. Мы с товарищами задали им вопрос, просили объясниться, но за критику нас стали всячески притеснять, в том числе исключая из партии. И теперь ни я, ни мои братья не знаем, как и когда закончится такая несправедливость. Пропасть между рядовыми членами партии и руководством становится всё глубже. Но я всё равно верю, что мы будем жить долго и счастливо…
М-да-а… Долго жить у них не получится. Ни у кого, кроме Анжелики Балабановой.
Первым погибнет как раз Юкка Рахья. Через два месяца его застрелят те самые финские руководители, критиковать которых он посмел. Убьют его и семерых его товарищей. Ещё десять человек будут ранены в той жуткой бойне в петроградском «Доме Бенуа». Старший брат, Яакка Рахья, после ранения поправится, но умрёт в 1926 году. А средний брат Эйно, бывший связной Ленина, проживёт после этого ещё много лет, но в тридцать шестом, предчувствуя скорый арест, сделает всё, чтобы не видеть этот свет.
Джон Рид сразу после конгресса Коминтерна отправится на съезд угнетённых народов Востока. Возвращаясь в Москву, он купит какой-то фрукт на дагестанском базарчике. Это или что другое, но официальная версия будет краткой – тиф. Он не доживёт пять дней до возраста Христа.
Через шесть лет после поездки на пароходе умрёт лидер итальянских социалистов Джачинто Серрати. Он, как и предсказывал Джон, испытает на себе «страшную силу ленинской полемики». Луначарский, нарком просвещения, обзовёт его «революционно-оппортунистической амфибией». Вроде, культурненько. Но наркому покажется мало, и он добавит: «Клеветник, лжец, предатель, фальшивый до дна человечек». Серрати, устав от травли, решит всё-таки примкнуть к коммунистам. По пути на закрытое партсобрание он умрёт от разрыва сердца.
Пауль Леви, один из основателей компартии Германии (вместе с Розой Люксембург и Лео Йогихесом), как и обещал, выскажет своё мнение на втором конгрессе Коминтерна: «Зачем вы пытаетесь слепить нашу жизнь по своему образцу? Зачем торопите нас с революцией? Это безумная затея, немцы ещё не готовы к перевороту, погибнут тысячи невинных людей! Так могут поступать только негодяи и дешевые политиканы!» Он будет исключён из компартии, но изберётся в рейхстаг и станет популярным в Германии депутатом. В своих выступлениях он предостерегал от ошибок коммунистов, добивался поиска и наказания убийц Либкнехта и Люксембург, а также предупреждал об опасности зарождающегося нацизма. Погиб в Берлине в 1930 году, выпав из окна пятого этажа при странных обстоятельствах.
…Хотя вот в эту самую минуту они все ещё живы. Они плывут на пароходе. Над тихой Окой поднимается туманный молчаливый рассвет, и сквозь него просвечивают башенки Рязанского кремля. Делегаты-интернационалисты спят в каютах, набираясь сил перед полемическими боями. У слабо верящих в торжество мирового коммунизма шансов нет.
Жизнь продолжалась, и жить очень хотелось. Больше по ночам эта пятёрка не собиралась. Главная причина – никому не известные молодые люди хвостиками прицепились к руководителям иностранных делегаций.
В Нижнем Новгороде их ждали письма. Анжелике написала Инесса Арманд.
«Работы очень много, дорогая моя подруга. Головы невозможно поднять. Радек и Зиновьев постоянно проверяют меня. Иногда и не по делу заходят. Карл Радек пытается рассмешить, а Давид Рязанов, наша «опрокинутая библиотека», вчера вдруг заявил, глядя на меня: «Говорят, что английский парламент всё может; он не может только превратить мужчину в женщину. Наш ЦК куда сильнее: он уже не одного очень революционного мужчину превратил в бабу, и число таких баб невероятно размножается...» Как мне хотелось его одёрнуть! Но ты же меня знаешь. Вот если бы ты была рядом, вдвоём мы быстренько поставили бы его на место. Неуч и невежа, право! Хотя неучем его не назовёшь – считается в стране главным по науке… Мне многое нужно тебе рассказать. Приезжай скорее. А то я словно умерла, ощущаю себя просто живым трупом».
Делегатский пароход вернулся в Москву по расписанию. Соломон Лозовский отчитался в ЦК довольными отзывами, его похвалили. Позже его, уже генерального секретаря Профинтерна и директора Госиздата, понятное дело, тоже расстреляют. Кроме «пятого пункта», ему припишут согласие с распоряжением Политбюро об издании сочинений Троцкого...
Торжественное открытие второго конгресса Коминтерна состоялось 19 июля 1920 года в Петрограде, в тронном зале царского дворца. На конгрессе Балабанова впервые присутствовала не в качестве делегата, а лишь переводчика. После вступительной речи Зиновьева, приветствий зарубежных делегатов и избрания президиума был заслушан доклад Ленина о международном положении и основных задачах Коминтерна. Затем делегаты переехали в Москву, где работа конгресса была продолжена. Условия приёма в Коминтерн с трудом, но утверждены. Цели определены: установление диктатуры пролетариата во всём мире. Задачи ясны? За работу, товарищи! Да здравствует всемирная Советская Федерация!
«Мы на горе всем буржуям, мировой пожар раздуем!» – громко скандировали делегаты. И пели, добавляя иностранные и просто странные акценты в простые слова:
«Смело мы в бой пойдём
За власть Советов,
И, как один, умрём
В борьбе за это!»
Разъезжались гости предельно довольные. Хозяева, похоже, радовались тоже до предела. Все устали от постоянных дискуссий, планетарных целей и глобальных задач.
Через неделю после конгресса, в середине августа, Инесса вдруг откровенно рассказала Анжелике о письме Ленина:
– Смотри, что мне пишет Владимир Ильич. «Дорогой друг! Грустно было очень узнать, что Вы переустали и недовольны работой и окружающими (или коллегами по работе). Не могу ли помочь Вам, устроив в санатории? С великим удовольствием помогу всячески. Если едете во Францию, готов, конечно, тоже помочь: побаиваюсь и даже боюсь только, очень боюсь, что Вы там влетите. Арестуют и не выпустят долго. Надо бы поосторожнее. Не лучше ли в Норвегию (там по-английски многие знают), или в Голландию? Или в Германию в качестве француженки, русской (или канадской?) подданной? Лучше бы не во Францию, а то Вас там надолго засадят и даже едва ли обменяют на кого-либо. Лучше не во Францию… Отдыхал я чудесно, загорел, ни строчки не видел, ни одного звонка. Охота раньше была хорошая, теперь всё разорили… Если не нравится в санаторию, не поехать ли на юг? К Серго на Кавказ? Серго устроит отдых, солнце, хорошую работу, наверное устроит. Он там власть. Подумайте об этом. Крепко, крепко жму руку. Ваш Ленин».
– И что ты решила? – спросила Анжелика.
– Ничего пока. Думаю.
И пока кто-то думает, кто-то другой уже всё решил. В тот же день на бланке председателя Совнаркома Ленин выписал мандат:
«17 августа 1920. Прошу всячески помочь наилучшему устройству и лечению писательницы, тов. Инессы Федоровны Арманд, с больным сыном. Прошу оказать этим, лично мне известным, партийным товарищам полное доверие и всяческое содействие».
Предсовнаркома ещё раз телеграфировал Серго Орджоникидзе, чтобы тот побеспокоился о безопасности и размещении Арманд в Кисловодске. Поручил своим секретарям помочь с её отправкой на Кавказ. Никакая ни Франция, ни Норвегия, ни Голландия, даже ни Германия – «в качестве француженки, русской (или канадской?) подданной». Мужчина всё решил, мужчина сделал. С благими намерениями дорога выбрана. Билеты куплены. Только, похоже, в один конец.
Всем известно, что Инесса Арманд заразилась холерой в Беслане, где ей пришлось остановиться на обратном пути из Кисловодска. У них (в Москву ехали ещё пятеро, считая детей) кончились продукты. Она пошла чего-нибудь купить на пристанционном базаре – скудном, грязном, непотребном. Интересно, что, кроме неё, никто из попутчиков не заболел. Когда поезд подъезжал к Нальчику, ей стало совсем плохо. Там она и умерла.
В Москву ушла телеграмма: «Вне всякой очереди. ЦЕКа РКП Совнарком Ленину. Заболевшую холерой товарища Инессу Арманд спасти не удалось точка Кончилась 24 сентября точка Тело перепроводим в Москву Назаров».
Только вот «перепроводить тело в Москву» удалось не сразу. Практически Ленину самому пришлось заниматься организацией похорон. Тогда ведь смертей было много, хоронили чаще без гробов. А тут Кремль потребовал и вагон, и свинцовый гроб. Телеграммы одна за другой летели на Кавказ – бесполезно. Пока вмиг постаревший, чёрный от горя Ленин не пригрозил устало: «Расстрелять саботажников, но найти».
Через полмесяца траурный вагон прибыл в Москву. От Казанского вокзала до Дома Союзов гроб несли на руках. В первом ряду шли Ленин и Крупская, бывший муж Александр Евгеньевич Арманд, сыновья и дочери Инессы.
Потом Коллонтай напишет в мемуарах: «Мы шли за гробом, Ленина невозможно было узнать. Он шел с закрытыми глазами, и казалось – вот-вот упадет, в любой момент может лишиться сознания. Его фигура выражала столько скорби. Он весь как-то сжался, плакал».
Делегации от фракций Коминтерна и московских районов несли венки с алыми лентами. Впереди – огромный венок из живых белых цветов с надписью на траурной ленте «Товарищу Инессе от В. И. Ленина».
