Ужин на Грибоедова 14

Потому, что Вы русские.
  - Надо же, - удивился граф, - а что, больше не было русских лауреатов такой престижной премии?
  - Были, были, дорогой Лев Николаевич. Дали Ивану Бунину, за то, что сбежал из России. А как он поливал грязью русских поэтов и писателей. Алексей Максимович один из них. Досталось и Цветаевой, и Маяковскому, и Есенину. Дали премию и ещё двум таким же беглецам, правда, их попросили уехать, - Шукшин ударил кулаком по столу, - за то, что проклинали советскую Россию.
  - Ну, это цветочки, - не выдержала Маргарита, - после, вообще, Нобелевка давалась, именно, за ненависть к нашей стране.
  - Господа, господа, - вмешался Куприн, - я тоже жил за границей, но вернулся. Все эти годы я ощущал тяжёлую вину перед русским народом. Я готов был пойти в Москву хоть пешком! Не кормила меня беллетристика. А в России я готов был жить даже на огороде, есть капустную хряпу, и даже без хлеба. Однако никогда не держал я зла на Россию. И потом, мы зачем собрались? Давайте говорить о романе, а то так и утонем в политике.
  - И я об этом, - начал Максим Горький, - я полностью согласен с графом Толстым. Мы встречались и много говорили о религии и православии. Наши взгляды совпадают. Я категорически против романов о Боге, категорически. Всю жизнь я боролся с этим опиумом для народа. И советская власть меня поддержала.
  Это я, вместе с театральным режиссёром В. Мейерхольдом, архитектором Б. Иофаном и другими деятелями культуры подписал письмо в адрес власти с просьбой уничтожить храм Христа Спасителя. И пятого декабря 1931 года в 12 часов дня главный православный храм России был взорван. Вот так надо бороться с церковью! Молодой человек, выбросьте Вы своё сочинение в урну. А лучше сожгите. Вон Николай Васильевич, сжёг второй том своих «Мёртвых душ». И правильно сделал. А уж у него этой нечисти - ужас сколько.
  Слова Горького нисколько не расстроили Александра, напротив, он почувствовал, что прав, а что скажут другие писатели, он уже догадывался.
  - Так Вы что, взорвали храм Христа Спасителя? – возмутился Салтыков-Щедрин.
  - Даже я не мог додуматься до этого в «Истории города Глупова». Ну, Вы даёте. Это ж надо, самое святое место России уничтожить.
  - Пришли новые руководители страны, царя свергли и расстреляли. А поскольку у них была своя идеология, то религия, ну никак, в неё не вписывалась, вот и взорвали, - сказал Куприн.
  - Лев Николаевич, вспомните, еще, когда Вам было двадцать семь лет, Вы вынашивали идею создания новой веры, о чем свидетельствуют дневники той поры. А в преклонных годах, почувствовав, что близки к этой цели, создаёте небольшую секту своих почитателей и пишете "Евангелие от Толстого". Главным объектом нападок становится Православная Церковь. Ваши высказывания и поступки, направленные против неё, были ужасающи для православного сознания. Более того, Ваша деятельность в последние десятилетия жизни, к сожалению, была поистине разрушительна для России, которую Вы любили. Она принесла несчастье народу, которому Вы так хотели служить. Недаром вождь большевиков чрезвычайно ценил именно это направление Вашей деятельности и назвал Вас "Зеркалом русской революции". Так что, в том, что взорвали Храм, есть и Ваша вина.
  - Ну, я бы не стал так уж категорически обвинять Льва Николаевича. Что бы ни говорили, а его величие признал весь мир, –  вступил в разговор Чехов.
  - Когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются. Пока он жив, дурные вкусы в литературе, всякое пошлячество и озлобленные самолюбия будут далеко в тени. Только один его нравственный авторитет способен держать на известной высоте, так называемые, литературные течения и настроения.
  - А вот я помню, что написал А. Суворин в своем дневнике: «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая».
  Куприн окинул взглядом всех гостей и продолжил:
  - Вот оно зеркало русской революции.
  И остановил взгляд на Толстом.
  - Господа, ну, сколько можно о политике? – Достоевский решил осадить политический митинг.
  - Я сам сидел, и как раз за политику. И к смертной казни был приговорён. Но пронесло, а потом каторга, да с уголовными преступниками. Так что хватит о политике, хотя, слушая будущее поколение, понимаю, что эта политика натворила бед на Руси.
  Но в своих произведениях я описывал слишком много неприкрытой, откровенной, порой довольно тягостной правды о человеке. И эта правда не просто впечатляет, она заставляет глубоко задуматься над самым важным вопросом, который каждый из нас должен решить для себя положительно или отрицательно. Главный вопрос, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, – существование Божие.
  - Фёдор Михайлович, - обратился Лев Толстой, - может показаться странным, но в последний месяц перед своей смертью, я перечитывал «Братьев Карамазовых».
  Я сожалел, что так и не смог познакомиться с Вами, потому что считал Вас едва ли ни единственным серьезным автором в русской литературе, с которым бы очень хотел поговорить о вере и о Боге. Но судьба так и позволила нам встретиться.
  - Короче, - заявил Куприн, - давайте, наконец, перейдём к автору романа. Друг о друге мы поговорим в ходе обсуждения, и дадим ряд советов Александру, как опытные писатели.
  - Саша, роман написан хорошо, и то, что Вы углубились в Новый завет – честь Вам и хвала. Не каждый писатель, даже в наше время, смог бы такое придумать. Вы плавно переходите от Голгофы к Вознесению и прекрасно заканчиваете роман на высокой любви к человеку и его земной жизни. И не стоит забывать, что религия Христа является воплощением высшего нравственного идеала личности. И я знаю, что на долю русского народа выпала мессианская роль носителя высшей духовной истины. Так что, Вы правы, взявшись за написание продолжения романа господина Булгакова.
  И ещё: меняются литературные течения, ветшают формы... но простота, глубина и ясность, должны быть выше пределов капризной моды. Писателю всегда надо брать из действительности живым тот материал, который поражает его художественное воображение, и обрабатывать его сообразно своей авторской индивидуальности, тем самым, уже невольно, привносить в него определенную окраску и оценку.
  - Вы правы, Александр Иванович, - поддержал Куприна Достоевский, - Библия непобедима. Эту книгу не потрясут даже дети священников наших, пишущие в наших либеральных журналах.
  Я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной.
  Я того убеждения, что оскорбление народного чувства во всём, что для него есть святого - есть страшное насилие и чрезвычайная бесчеловечность.
  Так что, Вы всё правильно описали в романе. Всё правильно.
  Антон Павлович встал из-за стола, подошёл к Александру и, положив руку на плечо, сказал:
  - Не слушайте критиков материалистов, иначе ваша жизнь превратится в сплошной спор. Лично меня Евангелие научило верить не только в Бога, но и в человека. Эта вера воспитывает в нас великодушные чувства и побуждает уважать и любить каждого живущего на земле. Каждого, а это важно.
«Между словами: "есть Бог" и "нет Бога", лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-либо одну из этих двух крайностей, середина же между ними не интересует его.
  А что касается Вашего романа, то читать его буду и очень долго.
  - Лев Николаевич, и Алексей Максимович, - не выдержал Гоголь, - ну и чего Вы ругаете автора. Почему-то, моего «Вия» вы обожаете, «Ночь перед Рождеством» - тоже. Я кузнеца Вакулу на чёрте отправил в Петербург, и ничего. А ведьма Солоха? Да и «Мёртвые души» попахивают бесовщиной. Выходит, что сатана – это можно, а писать современному писателю о Господе Боге, - попахивает ересью.
  Нельзя, получив легкое журнальное образование, судить о таких предметах, как религия. Нужно для этого изучить историю Церкви. Нужно сызнова прочитать, с размышленьем, всю историю человечества в источниках, а не в нынешних легких брошюрках, написанных бог весть кем. Эти поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его.
  То-то Пушкин даже фамилию мою убрал, как автора, в первом номере своего «Современника». Я там как раз и ругаю пустую и пошлую беллетристику моей эпохи.
Я верующий человек, и если мне говорят, что Россия долго и напрасно молилась, то я отвечу: нет,  Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков;  она помолилась в 1812, и спаслась от французов. Или это вы называете молитвою, что одна из сотни молится, а все прочие кутят, сломя голову, с утра до вечера на всяких зрелищах, закладывая последнее своё имущество, чтобы насладиться всеми комфортами, которыми наделила нас эта бестолковая европейская цивилизация?
  - Николай Васильевич, - не выдержала Маргарита, - в наше время всё это повторяется. И поворот к европейской цивилизации, некоторыми, превозносится, как единственное спасение для России.
  - Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и утопизм Фурье, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призраком, который точно никто никогда не видел, и ежели пытались её хватать руками, она рассыпается. И прогресс, он тоже был, пока о нем не думали, когда же стали ловить его, он и рассыпался.
  - О, дорогой Николай Васильевич, Вы, возможно, не знаете о двух гениях: Карле Марксе и Фридрихе Энгельсе – Ваших современниках. Вот они, при Вашей жизни, написали «Манифест коммунистической партии», в котором первой фразой была: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма».
  И это не была утопическая идея Шарля Фурье (Вы в это время жили в Париже).
  Идея оказалась реальной, и, именно, в России её воплотили в жизнь.
  Максим Горький с улыбкой закончил своё выступление.
  - И всё это я описал в своих произведениях. Жестокое было время.
  - Да, -