Парень уже склонился к самой земле, чувствительность к боли пропала, только сильно гудело в ушах и в груди появился жар, но при этом он продолжал закрывать голову руками. Он не защищался от ударов, нет, это было невозможно сделать, Павлик ждал, когда наконец его сознание потухнет, тогда может быть брат и прекратит его избиение... Но Иван продолжал наседать в своём, как ему казалось праведном гневе, а снизу от реки поднималась раскрасневшаяся от полевых работ Дашка, которая с другими бабёнками ушла с утра на лужок возле леса сено ворошить. Она медленно шла с вилами на подъём и чуть притормозила на повороте дороги.
- Тётка Дарья, тётка Дарья, - кричали ей в догонку местные мальчишки, - а Ванька сейчас Павлика совсем забьёт у себя на дворе... Помогите! А то он его убьёт с горяча!
Дарья кинулась ко двору деда Серафима. Она стояла и хлопала глазами, не веря в то, что видела. Женщина быстро спохватившись, откинула корзину в сторону и, выставив вперёд деревянные вилы бросилась на Ивана, огибая высокий плетень на дворе у дома Анисимовых.
Он вскинул на неё свой наган, отпугивая несуразную бабу, но это её нисколько не испугало, женщина выставила вилы вперёд и упёрлась ими Ивану в грудь:
- Ах ты, чёрт окаянный, ты что же это творишь, а? Дьявол ты ушастый!- она с растрёпанными волосами наседала на Анисимова.
- Уйди от греха! - заорал он и замахнулся кнутом уже на неё.
- Ударь, ну попробуй, ударь!.. Сразу распорю живот и кишки выпущу! - она ткнула со всей силы Ивану в грудь вилами и тем самым немного охладила его пыл.
Он остановился, откинул кнут в сторону и вытер мокрый от пота лоб.
- Что ж ты, ирод окаянный, делаешь-то? Ах ты вражина, чертяка подколодная!
Она подошла к Павлику, уже лежавшему на земле в изодранной, окровавленной рубашке:
- Паша, за что он тебя так, всё за деда? - она подняла глаза на Ивана, остановившегося рядом с Днестровым. - Чёрт кудлатый, а ежели забил бы до смерти? Чего он тебе сделал-то, изверг?! Мало его дед колошматит, и ты ещё добавил!.. Павлик, дай я тебе помогу подняться, - она наклонилась над ним, выронив из рук вилы, и помогла ему сперва сесть на колени, а потом подняла за локоть и повела в сторону своей избы, глянув на ходу с укором и презрением на Ивана.
Ольховский и Герасимов потупились и, опустив голову молчали, не проронив ни слова. Иван Анисимов для них был авторитетным старшим товарищем и они не знали, как оценивать этот случай его дикой несдержанности. Славик Нефтерев стоял всё время прижавшись к гриве своего коня, ему было страшно смотреть во двор на эти издевательства и он, когда Дарья увела Павла к себе, резко развернулся и побежал к дому Прохора, на порог которого вышел комиссар Правдин.
- Что, Иван, успокоился? - спросил он кивая головой на Анисимова. - Сейчас из Глазуновки приедет Родько вместе с уполномоченным по розыску товарищем Ивлевым и они разберутся меж вами, кто прав, кто виноват. Но дед твой, судя по всему, не при чём всё же, - он подошёл к стоявшему у плетня Серафиму. - Иди в дом, дед!.. Разберёмся!
Сомов вышел из дома Беседина, где сидел вместе с Правдиным разговаривал с Пелагеей и похлопал Анисимова по плечу:
- Ничего, Иван, всякое бывает, - сказал он, как-будто в утешение и отошёл к своему коню. - Надо полагать, что мы уже этих беглых не догоним. Хотя, попробовать можно!
- Я своих людей уже отправил в погоню, - сказал Правдин, - но не надеюсь на успех. Там дорогой к ним из Глазуново присоединяться наши товарищи... Что же будем докладывать в городе? Ищи-свищи теперь этого Георга! Снова мы оплошали, выходит? Хитёр, однако!.. Но с братом, ты Иван, всё-таки перебрал!..
Командир розыскной группы из Курска товарищ Ивлев долго до темноты разговаривал с Прохором Бесединым и его женой. Он выяснял все подробности пребывания Георга в его доме, всё до тонкостей и деталей. Правдин сидел рядом и молча слушал их неспешную беседу, все остальные приехавшие товарищи заняли дом Анисимова и ждали, когда их вызовут на разговор.
В десятом часу вечера Ивлев пришёл в дом Калининой. Он вошёл неспешно и для неё неожиданно, прошёл в горницу и остановился у кровати с высокой спинкой, стоявшей у самой печки, на которой лежал вниз лицом, накрытый тонким покрывалом Павлик. Ивлев откинул это покрывало и посмотрел на его исполосованное тело. На спине и плечах у него стояли примочки с ромашковым отваром, Дарья знала в травах толк, как и её покойная бабушка, теперь она заботливо лечила своего молоденького соседа. Она вскинула глаза на пришедшего и проговорила:
- Нате, полюбуйтесь-ка! Всё это ваш любимчик сотворил, Ивашка. И что ему всё неймётся, не знаю? Готов до смерти своего младшенького забить, простить ему не может, что они с дедом его перед новыми властями грязью замазали... Это он так говорит всегда, когда разговор этого касается. А какой грязью-то? Ведь дед его с маленьких годов один растил, вон, вместе с этим Павликом. Как мать погибла, так они с ним жить и остались. Уж воспитывал, как мог, а то, что он Серафим, священник, так не всем комиссарами-то родиться, кому-то надо и Богу угождать!
Ивлев присел рядом с кроватью:
- Сильно болит? - тихо спросил он у парня, тот повернул к нему голову и ответил:
- Ничего не чувствую, только голова сильно гудит и всё!.. - он отвернулся к белёной печке и затих.
Ивлев поднялся и вышел в сенцы:
- Ты мне его к завтрашнему дню на ноги поставь, слышь?! - обратился он к Даше. - Я его с собой увезу отсюда в Щигры, там на железной дороге много работы прибавилось, а у меня рук на всё не хватает.
- Дед-то его больной, поедет ли он от него? - усомнилась женщина.
- Прикажу, поедет... А пока в Новлянку его своим уполномоченным определю, тут близко и прискачет на коняке, ежели что, - Ивлев посмотрел на эту ядрёную в женском пышном теле Дарью и усмехнулся. - Ну, я на тебя надеюсь, хозяюшка, поднимай и лечи его... за ночь, чтобы к утру всё в порядке было!
Он вышел во двор, оглянулся на сенцы и направился к дому Анисимова.
Ивлев стремительно вошёл в притолку и толкнул дверь в горницу, где за столом сидели чекисты во главе с Правдиным.
- Вот что, я беру этого парня Павла, к себе порученцем. С завтрашнего дня поедет со мной в Новлянку, там наладим дела и отправимся дальше в Щигры, на узловой участок, там на станцию всегда приходит много подотчётного груза для фронтовых частей, так что работы у нас там с ним будет достаточно... Меня назначили ещё и уполномоченным проверяющим на железной дороге. А теперь, попрошу всех выйти, кроме Ивана, - приказал Ивлев.
Когда дом опустел уполномоченный розыскной группы встал рядом со столом и упёрся руками в столешницу, Он, повернувшись к Анисимову лицом, пристально посмотрел на него и медленно произнёс твёрдым и уверенным голосом:
- Если бы я не знал тебя давно, Иван, как преданного партии и нашему делу коммуниста-большевика, я бы сейчас же приказал тебе без суда и следствия прямо здесь положить партийный билет на стол... Но я этого, пока не сделаю, прежде чем не переговорю о твоих делах с Жуковым, твоим непосредственным начальником. Зачем ты так, Иван, с братом со своим? А, главное, за что? Тебе сейчас за него не больно, не жмёт сердце? Или ты надеялся, что он у тебя будет прощение вымаливать при всех, зарыдает и пощады попросит?! Так, надеялся?! Чтобы гордость свою потешить и унизить его, наконец, перед всеми-то... Я прав?
Иван кивнул головой в знак согласия, но промолчал.
- Всё за свою поруганную честь ему мстишь, что не пошёл он за тобой, как ты ему велел когда-то, а с дедом-попом остался жить. И ещё за то, должно быть, что тебе он полковника Самарина напоминает...
Иван вскинул налитые злобой глаза.
- Откуда вы это узнали?
- Узнал. Ведь мама твоя урождённая Самарина, а полковник её родной брат, не так ли? А ты это скрыл, дружок, когда в ЧК пришёл работать, а это уже преступно. А присутствие такого брата в твоей жизни, ломало все твои планы и разоблачало тебя перед товарищами, так? Вот и ненавидишь ты его, надо полагать, не за кудри золотые... Но не можешь понять, окаянная твоя душа, что и Ленин, и Красин, тоже были дворянами, не простых кровей. А им как, тоже мстить будешь, или обождёшь?
Иван после этих слов выскочил из-за стола, он хотел было что-то ответить этому несносному Ивлеву, который его тут за советскую власть начал агитировать, как и Родько, что за попов ратует, надо бы и их отправить куда следует, но отчаяние и гнев Анисимова сменились горечью поражения и непонимания сути вопроса. Ведь он всё всегда делал правильно на благо революции, а сейчас-то что произошло? Ну отхлестал он брата по родственному, и поделом ему, мерзавцу! Будет знать, как защищать всякую контру. Товарищи и то поняли, а этот Ивлев ещё и жить его учит.
- От него не убудет, он у нас крепкий!.. Ничего, оклемается, - пробурчал себе под нос Иван, - не в первый раз!
- Так, и это всё, что ты мне можешь сейчас ответить? - Ивлев не ожидал такой равнодушной реакции от Анисимова, который в его глазах была сама справедливость. Может быть он чего-то не понимает в их семейных отношениях, может быть тут всё гораздо сложнее? - Как бы там ни было, а поговорить по душам с твоим руководством я должен, и потом не обижайся на меня за это. Рассказывать про дядю твоего я не буду, не бойся, если смелости хватит у тебя, расскажешь всё сам товарищу Жукову. Завтра с утра поедете по местным посёлкам и деревням, опросите местных жителей на предмет пребывания у них неизвестных лиц в последнее время, а главное, опроси всех живущих в ските на Погорелках, есть сведения, что оттуда ниточка ведёт, там проживают жёны белых офицеров, которые сейчас воюют в Крыму и на Дону. В Слободку не забудьте заехать, там тоже много интересного вам могут рассказать, если поднажмёте малость, но только действуйте осторожнее, ни как сегодня с братом. Понял?
Иван кивнул в ответ головой и вышел на крыльцо. Он прислушался к своим ребятам, сидевшим у тёплой, разогретой за день бревенчатой стене дома на поваленном стволе старого тополя. Нет, они не говорили про него с омерзением и осуждением, они вообще сейчас не касались этой нелёгкой для всех темы, они просто тихонько похахатывали в ответ на весёлые реплики Сомова, а когда Анисимов к ним спустился, то приняли и его в свою компанию, даже не спросив о чём с ним беседовал Ивлев. Им всем не было до него никакого дела, у них имелись свои, не менее важные и нужные дела.
Даша вошла во вторую половину хаты и встала у белёного бока печи, рядом с которой на кровати лежал без движения Павлик. Она подсела к нему, погладила по пышным, густым волосам, потрогала плечо и любовно прижалась губами к его руке, потом стала целовать кровавые болячки на спине, поднимая постепенно покрывало с его исполосованного тела.
Он вздрогнул, поднял голову и не смотря на боль, перевернулся на спину к ней лицом:
- Ты что это?! - тихим голосом, спросил он, жмурясь от ломоты в спине.
- Ничего, - она продолжала гладить его по волосам. - Я твою кровавую рубашку выбросила, изодранная вся была, одень вот, приготовила тебе мужеву, белую, что к празднику шила.
- Зачем мне белую? Раны ещё кровят, не нужно ничего, - он сел на кровати с трудом удерживая себя и натянул на тело суконную фуфайку, что принесла из