Крутой ченч. 4 глава Белый крест и чёрная метка

А удача, что все ворожил голой пяткой левой ноги, еще била порой хвостом…


Я уже порядком разогрелся после получаса работы, когда увидел наспех начертанное – накарябанное  мелом на очередном скатившемся коробе: «поднимись».


Самый желанный знак для любого трюмача –  размашистый крест. Он означает окончание работы.  «Малюй крест жирней!» - весло говорил я иной раз своим товарищам - упаковщикам. Сердце ликовало, едва доводилось завидеть его на картонном боку: шабаш работе, беги к трапу, не споткнись!


Кроме того, по ходу дела присутствовали и другие надписи. «Чай», или же нарисованная в меру художественных способностей чашка с исходившим дымком - приглашение к полднику.  И наскоро начертанная сигарета – нежданный перекур, вызванный, чаще всего краткосрочной поломкой цеховых механизмов, либо другой оказией.


Но в то утро пришли другой тайный знак, вряд ли сулящий мне что-то хорошее.


- Чего там у вас опять, нахрен, случилось? – заранее супил брови я, едва ступив за комингс (порог) рыбцеха.


- Лёха! – метнулся чуть не через ленту транспортера Сергей Зеликовский – помощник первого номера упаковки Гены. – Там масляной хапнули – полные чаны! Чего делать будем?


Он еще спрашивал!..


- Как чего? – глаза мои конечно вмиг загорелись алчным (как верно подметил бы Джек Лондон) блеском. – Майнайте мне всю на первый номер – это же живые деньги!



И началось!


Чановой матрос, выхватывая фиолетово- серые рыбины из рыбной массы, отправлял масляную по лентам аппаратчикам. Те, с трудом выдирая ее из бункеров, отсылали дальше - на упаковку. Где, под пепелящие  взоры работающих мавров, Гена с Серегой укладывали рыбины на транспортер, ведущий в трюм.


Кромешная темень висела над судном...


Пробил наш час!


С непривычным уху звуком зашуршали по трюмному лотку увесистые рыбины с фиолетово-серым отливом крупной серой чешуи – деликатесный масляный карась, именуемый в морском простонародье просто «масляной» рыбой, на который так горел глаз у мавританских перекупщиков. Очередная рыбина мягко съезжали по стали лотка, глухо стукаясь головой о буфер, и тут уж я ухватывалась цепкими, загребущими руками за хвост. Дождавшись второй «чушки», стяжатель ( в котором нынче мне трудно узнать себя) волок контрабандный улов в обеих руках подальше, и тесно укладывал друг к другу на заранее постеленный картон: пусть полежат немного, подморозятся чуть -  чтоб не схватились потом единой глыбой.


О, это не фиолетово-серые рыбины шуршали по лотку – это шелестели зеленые доллары, разноцветные песеты; золотые дублоны и серебряные пиастры сыпались к моим ногам!.. И пиратская косынка уже завязывалась поверх шапки, и пистоль сам-собой заткнулся за широкий кожаный пояс, и не хватало лишь кого-то теперь из него уложить  -  стрелкой-указателем к сокровищам несметным (Саню, что-ли, Каплицкого из бригады нашей: он  длинный и худой - в самый раз будет). И сам Джон Сильвер, приковыляв из трюмного тумана на своей деревяшке, стоял сейчас за спиной и снисходительно похлопывал по плечу: «Вырожденец!».


Изредка «приезжали» и короба с рыбой: как-то надо было и работу изображать: по ходу вахты дело делалось. Мои верные товарищи в цеху шевелились, спешили, судьбу на сей раз за эту горячку не проклиная. Только обреченно вздыхал, почесывая рябые щеки с подбородком, пенсионер рыбмастер. Замирая от одной мысли, что будет, когда обо всем прознает технолог. Но молчал Афанасьевич – с бригадой из девяти разбитных матросов предстояло ладить старику еще полрейса. Утешился седоусый Валентин Афанасьевич в конце концов мыслью, что от законно причитающейся доли добычи откажется решительно и бесповоротно.


Исходя уже седьмым потом, пыхтя вовсю, воевал я с масляной, плевым делом успевая разбрасывать еще и короба. Поймав удачу за хвост, волочил выскальзывающие из мокрых рукавиц рыбины, ни капельки не сомневаясь в душе в справедливости подарка Нептуна: это законная награда за труды наши морские, нелегкие. Уж на эти копейки ты, хамовитая береговая бухгалтерша, что задерживаешь зарплату уже годами, лапу не наложишь - перекури! Вот она, долгожданная золотоносная жила!


…Да с удивлением вспоминаю я те времена, когда получить расчёт за честно отработанный рейс удавалось через год, а то и через годы. Зачастую, через доброго знакомого, имеющего «подвязки» в бухгалтерии – за десять, а то и двадцать процентов от суммы сирому, конечно.

Чем перебивались с хлеба на воду моряки и их семьи?  Тем же, чем и все простолюдины в описываемые времена: чем Бог пошлёт, и что самому урвать удастся…

Кромешная тьма всегда перед рассветом…

Рассвет, верно, уже занимался на белом свете. И работавшие в нашей бригаде мавританцы  сыпали проклятия на головы иноземцев, выгребших масляную из чанов подчистую, уже в открытую. Но сорваться на глазах у всех, побежать и растревожить сладкий сон своего старшего не решались: проснется начальник, тогда доложат о беспределе во всех леденящих горячую восточную кровь подробностях!


В половине седьмого утра ваш правдивый рассказчик вновь показался на упаковке. Из-под шапки валил пар, фуфайка покрылась инеем, рукавицы впору было выжимать.


- Все, хорош - мне уже прятать некуда!


Последняя рыбина показала на ленте свой хвост.


Взошедшее солнце косыми лучами сквозь иллюминатор позолотило ржавые станины транспортеров и лент. И в легком тумане цеховой сырости пылкому моему воображению вдруг пригрезился тяжелый дубовый сундук с ржавыми оковами, и ослепительно блеснули золотые слитки внутри.