Ночь. Дождь в Марракеше

             

Он сказал мне, что дождь в июле в Марокко вообще редкость. А чтобы такое было в Марракеше, не вспомнят даже, наверное, старики.
И, тем не менее, это был июль, Марракеш и дождь, лившийся с чёрного неба, словно эта его часть накрывала не самое западное государство северной Африки, а какой-нибудь уголок России, скажем, под Воронежем.
Мы сидели на втором этаже, на открытой веранде ресторана, которая выходила прямо на площадь Джема-эль-Фна, на которой, несмотря на ночь и проливной дождь, кипела торговля. Имам смотрел на площадь и неторопливо рассказывал мне на довольно понятном английском, как женятся берберы. Имам – бербер, чистокровный, пришедший жить в город ещё молодым прямо с гор. Сейчас ему было, наверное, лет 35-40.
Познакомились мы с ним за ужином в ресторане, где он работал официантом. Я видел, что вызываю у него любопытство (русские здесь редкость), а потому заговорил с ним первым. Он быстро и с удовольствием отвечал, а когда я стал расплачиваться и хотел оставить ему чаевые, он отрицательно мотнул головой, отказываясь, и сказал, что если я вдруг захочу закончить нашу беседу, то после смены он придёт пить чай вооон в тот ресторан, на открытую веранду на втором этаже. Грешно было не воспользоваться таким предложением. И я, конечно, пришёл. Имам уже был там, за столиком, и, увидев меня, ещё издали приглашающе помахал  рукою. Я подошёл, ещё раз поздоровался с ним, и он, встав со своего места, по-европейски пожал мне руку.
Пока я делал заказ, а потом ждал официанта с кофе, смог внимательнее рассмотреть своего нового знакомого. Он был невысок ростом, худ, почти аскетичен. Смуглая кожа плотно обтягивала его шею и лицо, главным украшением которого были, бесспорно, большие арабские глаза с чуть приспущенными внешними уголками. Они лучились и сияли на лице постоянно, а когда он улыбался, обнажая крупные ровные зубы, свет глаз становился почти нестерпимым. Большой нос и широкий рот ещё более подчёркивали красоту взора. Но глаза эти были не томными, не женскими - настоящие мужские глаза. Наверное, именно мужчин такого типа женщины называют «мачо».
Имам, как мне казалось, не наблюдал за мною, а, попивая свой традиционный зелёный чай, смотрел через балконную балюстраду на площадь, наполнявшуюся  жизнью с каждой минутой. Именно поэтому вопрос его, заданный всё так же, не глядя в мою сторону, был несколько неожиданным:
- Почему ты так внимательно меня рассматриваешь? Хочешь запомнить, какими бывают берберы, чтобы потом написать это в одном из своих рассказов?
Я ещё днём в ресторане, на его вопрос, как я зарабатываю на жизнь в России, сказал, что преподаю и немного пишу. Это последнее обстоятельство его более всего и заинтересовало. Бровь круто взлетела над искрящимся глазом, и он спросил:
- Как ваш Пушкин?
Мне польстило такое сравнение, хотел сострить, сказав, что даже лучше, но Имам был столь искренен, что я почему-то смутился и в ответ что-то невнятное промямлил на своём далеко не безупречном английском.
- А ты знаешь, что ваш поэт был нашим близким родственником? Его предок был абиссинцем. А абиссинцы – дальняя, захудалая ветвь берберов.
Мелькнула снобистская мысль, что для официанта-бербера он неплохо образован. Но я ведь совершенно не знал этого человека. А потому решил начать знакомиться с ним.
- Скажи, Имам, а откуда ты знаешь о нашем Пушкине?
- Я даже читал его, правда, в переводе. Давно, когда ещё учился в университете в Рабате.
И, словно предупреждая мой следующий вопрос, торопливо продолжил:
- … но я не окончил курса. Так получилось. Надо было идти работать… Но давай я лучше расскажу тебе о берберах, о моём народе. Хочешь?
- Конечно. Я слушаю тебя внимательно, Имам.
- Мы всегда жили на этой земле, задолго до прихода сюда арабов и прочих людей. Когда вы ехали в Марракеш, вам наверняка показывали пещеры, в которых жили люди моего племени в древности.
Я только кивнул головою в ответ, потому что действительно видел полуобвалившиеся пещеры, зиявшие, как беззубые рты, прямо в склонах Атласских гор, сквозь которые мы пробирались по серпантину отличного шоссе.
А дождь в Марракеше всё буйствовал, и капли его на фоне казавшегося золотым света ночных фонарей представлялись крупными бриллиантами, которыми Аллах осыпал землю своих подданных в священный месяц Рамадан.
Имам тоже смотрел на дождь и продолжал:
- Сейчас арабов в Марокко больше, чем берберов. Было даже такое время, когда наш язык не учили, а сохраняли мы его только в наших пещерах. Не было даже письменности. Сейчас у берберов есть свой алфавит, разработанный на основе греческого, в нём 33 буквы…
Имам искоса глянул на меня, чуть улыбнулся и снова заговорил:
- Видишь, и в этом мы похожи с вами, русскими. Ведь ваш алфавит тоже родом из Греции? И пишем мы не как арабы, справа налево, а как весь цивилизованный мир – слева направо. Но в остальном мы сильно отличаемся от других. Берберы редко живут в городах, потому что воздух здесь очень тяжёл, и плохая вода, и скверная пища. Мы дышим тем воздухом, которым дышит Аллах, пьём горную воду и едим лишь овощи, которые сами же выращиваем, приправляя их аргановым маслом, которое наши женщины отжимают из зёрнышек деревьев, что растут лишь в наших  горах. Козы, которых мы пасём, едят листву и побеги этих деревьев, взбираясь почти на их вершины, а потому мясо их самое полезное из всех животных, что дал людям Аллах. А чтобы душа берберов не испортилась и оставалась такою же чистой, как их тело, живём мы, свято соблюдая древние обычаи, которые породили наши предки.
Имам как-то встрепенулся, шевельнул плечами, глубоко вздохнул:
- Вот хочешь, я расскажу тебе, как женится бербер?
- Ты можешь говорить  о чём угодно, мне всё интересно…
Глаза Имама стали какими-то удивительно яркими и смотрели сквозь дождь. И сквозь время они тоже смотрели. Не видел он уже ни дождя, ни площади, кишевшей торговцами и покупателями. А сквозь распахнутые ворота души  смотрел в своё прошлое и в прошлое своего народа:
- Когда приходит время, мать говорит сыну… Слышишь? Мать. Не отец. Потому что в нашей семье главная всегда – женщина. Ну, так вот, мать говорит сыну: «Завтра я начинаю искать тебе невесту». И сын не прекословит, а просто опускает глаза перед той, что его родила, и обязательно отвечает: «Надо мной только воля Аллаха и ваша, матушка».
И назавтра, с самого утра, мать надевает на себя свою лучшую одежду и идёт по селу. И все люди знают: эта мать идёт искать невесту для своего сына. Она ходит по селу и расспрашивает всех, в котором из домов есть девушка, которая могла бы стать хорошей женой для её сына. И все дают ей советы и рассказывают всё, хорошее и дурное, что знают о девушках на выданье. К вечеру этого дня она уже знает всё о каждой из невест. А потому садится, прижавшись спиной с стене дома, на пересечении улиц и ждёт. Ждёт, когда мимо неё пройдёт каждая из невест, чтобы окончательно решить, в дом какой из них она отправится завтра утром.
Вечером она возвращается в свою обитель и начинает заниматься хозяйством. Но ничего не говорит никому в семье, сыну тоже. А он и не спрашивает, потому что знает: ещё не время.
Утром следующего дня мать отправляется в дом выбранной ею невесты. И прямо на пороге объявляет родителям девушки, с какой целью пришла в их дом. Те ведут гостью в самую большую комнату своего жилища, а она по дороге ощупывает все ковры, что висят на стенах, а потом спрашивает, который из них был соткан их дочерью. И когда ей указывают на ковёр, она внимательно его рассматривает, потому что берберская мать очень мудра и по тому, как выткан ковёр, какой на нём рисунок, она многое может узнать о своей будущей невестке.
Затем девушка заваривает чай и приносит его гостье. Та пьёт и, если ковёр и чай ей понравились, приглашает девушку сесть с собою рядом. Будущая невеста садится и отвечает на все вопросы женщины, которая задаёт их, внимательно рассматривая невесту и ощупывая её руки. Кожа на лице невесты должна быть упругая и нежная – значит, она здорова. А вот кожа рук должна быть груба и мозолиста – значит, невеста не белоручка, а работящая и в дальнейшем может стать хорошей матерью семейства. Когда мудрая женщина покидает дом будущих родственников, она, если всё хорошо, сообщает им, что они могут готовиться к свадьбе. Все затраты и хлопоты по свадьбе берёт на себя семья невесты. Родственники жениха лишь выплачивают калым.
Возвращения её домой ждёт послушный сын. И вот о чём он спрашивает свою мать: «Скажите, матушка, вам понравилась девушка?» И если услышит утвердительный ответ, то ответит лишь одно: «Значит, и мне понравится…»
Имам немного молчит, а потом добавляет:
- Поэтому и женятся берберы только один раз в жизни…
И снова мой собеседник замолкает. Теперь уже надолго. Мне очень хочется слушать его дальше, но я тоже молчу, чтобы не сбить его с той величавой ноты, на которой он ведёт своё повествование. Молчит и он, словно разглядывает сквозь так и не прекращающийся дождь одновременно своё прошлое и будущее.
Я не выдерживаю и спрашиваю:
- И тебя так же женили, Имам?
Глаза его медленно гаснут, как вечерняя заря над океаном, омывающим берег его родины. Он снова долго молчит, а потом неожиданно заканчивает свой рассказ:
- Нет, меня не успели. Моя мама умерла через два дня после смерти отца. Поэтому я и не доучился: нужно было заботиться о младших братьях и сёстрах. У меня их двенадцать…

… Я никогда больше не увижу тебя, Имам. И ничего больше о тебе не узнаю. Но хочу, чтобы русский Бог попросил Аллаха, чтобы Он заботился о тебе и о твоих двенадцати младших. Аллах услышит нашего Бога, потому что там, в Горних Высях, они живут обязательно рядом. Так же как и мы все на этой земле…