-Что же вы, воды боитесь? Или за меня переживаете? Я девушка обычная, деревенская. Не из снега сделанная. От воды не таю.
- Тогда, с вами, хоть на край света.
- На край света, как-нибудь в следующий раз. Сегодня только до беседки. Подождём не много, - проговорила она, и, переходя на шепот, указала на дым над верандою, - «Мужики на крылечке курят. Мимо них просто так не проскочишь. Им бы только языки почесать».
Над освещенным двориком, в воздух поднималось бело-синее облако табачного дыма и дружный, прерывистый хохот мужиков. Кто-то темпераментный и красноречивый пулемётными очередями выдавал убористый текст и мужики, то и дело покатывались со смеху. Как-то не привычно в половине одиннадцатого вечера, после трёхчасового застолья, слышать и видеть сравнительно трезвый народ. В доме Южаковых царила дисциплина. В течение вечера посторонних в дом не пускали, ни под каким видом и предлогом, только свои, да наши. Глава дома, время от времени, лично прохаживался по прилежащей территории, упреждая случайные проникновения, непрошеных гостей. Делалось это из лучших побуждений, во избежание потасовок и драк. Дом был полон детишек, и, мамаши то и дело метались в маленькую комнатку, успокаивать плачущее дитя. Пили в меру. Не оглушительно. Самогонку по бутылкам разливала неподкупного вида женщина, в синем платье, похожая на петровского гренадёра. Строго по графику. С минуты на минуту ожидали пробуждения баяниста. Почивал на сеновале. И по общему разумению должен был прийти в себя. Конкурирующая организация успела перехватить его, ещё «до того как», и он там успел назюзюкаться основательно. Ему играть, а он и лыка не вяжет, вот его на сеновал и закинули. Хозяйка дома, она же именинница - Галина Николаевна Южакова. Невысокая, худощавая женщина за пятьдесят, в скромном, цветастом платье, на именинницу не походила нечем. Очевидно не привыкшая, к длительному и пристальному вниманию, она, в отличие от мужа, за столом чувствовала себя неуютно. Смущалась от каждого поздравления, и то и дело исчезала на кухню, по делам. Гости же, поднимая, очередной тост, с удивлением обнаруживали опустевшее место именинницы. Поначалу её дружно зазывали, терпеливо ожидали, а далее махнули рукой, и пили без неё. Поздравления и подарки принимал её муж. За стол разносили, и много, и часто. Для двадцати приглашенных такой объём угощений, казался мне неодолимым. Но опасения мои, были напрасными, ели здесь хорошо, очевидно, как и работали. У хозяев имелось три сына. Троица крепких, здоровых молодцов, смахивающих на удалых казаков, и две дочери, одна из которых находилась на выданье. Девица выбиралась. Семья была крепкая, дружная, работящая. Жили в достатке, каждый при своём хозяйстве. Желающих прислонится к этому хозяйству, было достаточно, примерно, как абитуриентов в престижный ВУЗ, трое на одно место. Отец проводил строгий отбор и пока никто его не устраивал.
Во дворе стихли разговоры, и мы прошли до калитки. Из распахнутых окон, свет бил, как из прожекторов. В окне показалась голова молодого мужика. Голова огляделась и строго спросила: «Людмила, ты зачем молодого человека за баню водила?» «А тебе почём знать? Целоваться», - ответила на распев Людмила. «Ой, я тоже хочу», - сказала голова, расплывшись в улыбке, - « Возьми меня с собой. Я тебе пригожусь». «С Полиной своей целуйся!», - рассмеялась Люда в ответ. Мужик высунулся по пояс на улицу и шепотом произнёс : «Да надоела уже!». Из глубины комнат раздался сердитый женский голос: « Поговори, поговори мне ещё. Кобель». «Как всё грубо и не культурно!», - сказал мужик с горьким сожалением и медленно скрылся в окне. Из другого окна высунулся сам хозяин. «Людка , не дури!», - сказал он по отечески строго. «Всё под контролем Анатолий Васильевич, всё под контролем», - так же строго заверила его Людмила. «Андрюха, - крикнул хозяин, развернувшись в дом,- « Сашка твой у калитки стоит. Ты зачем его искал?» На улицу выскочил Андрей: «Ты куда пропал? Тебя все потеряли». «Как это - все?», - удивился я, - «Мне кажется, меня вообще здесь не заметили». «Заметили, заметили. Анька тебя спрашивала», - многозначительно улыбнувшись, сказал Андрей. Людмила, заслышав про какую-то Аньку, отошла в сторону. «Не знаю я ни какую Аньку», - сказал я. «Она познакомиться с тобой хочет. Симпатичная, приятная девушка», - продолжил Андрей. « Нет. Ничего не получится наверно», - сказал я, оглядываясь на уходящую Людмилу. «И что же мне ей сказать?», - спросил разочарованно Андрей. «Да придумай, что-нибудь, - сказал я, уходя вслед за Людмилой. «Я смотрю, ты здесь не растерялся», - крикнул он в след.
« Что же вы к Анне не пошли?», - спросила Людмила, не оборачиваясь ко мне, - «Она девушка симпатичная, она бы разнообразила ваш вечер». «А что она мне, подруга или жена? Да я её и в глаза не видел», - ответил я. «Чёрная юбка, цветастая блузка. Весь вечер перед вами крутилась. Не заметили такую?», - спросила она. «Нет, не заметил», - ответил я « А она вас заприметила, и мне показала. Вон смотри, говорит, молодой человек сидит, вроде никому не нужен, а мне так в самый раз. Я сейчас сбегаю корову подою, да платье новое надену, а ты его покарауль пока. Он весь вечер на тебя пялиться. Ты с ним познакомься, он тебе не откажет. Потанцуй, разговори его, а потом, и я появлюсь, ты меня и познакомишь. Если кто будет приставать – отгоняй. Вот так значит получается. Доверь козе капусту», - иронично закончила она. «Ну, если ты такая жалостливая. Пойдем. Ещё не поздно. Восстановим справедливость. Познакомимся», - сказал я. «Нетушки, ещё чего. Мне самой, нужен такой», - рассмеялась она.
Мы спускались вниз по улице, к реке. На горизонте догорали осколки вечернего солнца. Огромная в полнеба туча, упорно подбиралась к окраине села. Порывистый ветер гнул и раскачивал придорожные кусты и лёгкие деревья. Лихо шумел по огородам, подбрасывая в воздух лёгкие бумажки и полиэтиленовые пакеты. Пронзительно пахло сиренью. Стремительно, на низкой высоте, проносились ласточки. Суматошно трещали сороки и, зависнув на малой высоте, тревожно каркали испуганные вороны. «Мы уходим навстречу дождю», - сказал я, как-то смутно ощущая, поселившуюся в груди тревогу . «Ну и что, летний дождь очищает. Не пугайся! Начнётся он не ранее чем через полчаса, успеем дойти до беседки», - спокойно ответила она и добавила, - «Эх ты! Как маленький, дождя испугался. Давай я тебя развлеку». Она приподняла руки, улыбнулась ,поиграла кистями рук и на распев произнесла: «А любите ли вы живопись , так, как люблю её я?» Перефразировав реплику из монолога Татьяны Дорониной о театре. «Увы, нет!», - ответил я, - «К живописи я отношусь спокойно, без придыхания. А в галереях, я, засыпаю». « Ну, я же тебя , не по галереям сейчас таскать буду. Слушать – то, ты можешь?», - спросила она. «Слушать могу», - согласился я. Она задумалась, собралась с мыслями, но заговорила совсем о другом: «Я три года на живопись смотреть не могла. Были причины. После школы в городе на хореографа училась. На улице познакомилась с художником, он портреты рисовал. Разговорились, на чай пригласила к себе. Нам там квартира, от бабушки досталась. Он пришел. Весь такой могучий, серьёзный, надёжный. Борода, усы, мягкий, бархатный голос. Ну, прямо хоть сразу на доску почта и народным художником назначай. Такой типаж! Герой моих девичьих грёз! Даже чай не допили, страсть повергла в пучину. Пригласила жить к себе. Он, недолго раздумывал. Примчался сразу. Собирался, наверное, не более 5 минут. Принес мольберт, краски , джинсы и свитер. А мне было, это всё не важно, я сгорала от любви. Начали жить . Мама узнала - вся в трансе, но смирилась. Поздно уже. Светкой забеременела. Поначалу жили хорошо. А потом выяснилось, что у него легкая мания величия и полное отсутствие юмора . Трагедии и драмы постоянно разрывали его изнутри. Он оказался отчаянным пессимистом. Но я всё терпела, я же его так любила. А время пришло, уехала рожать к себе домой. Четыре месяца меня не было. Он, не написал, не позвонил, и не приехал. Нет меня. Я вернулась в город со Светкой. Дома , как на мусорной свалке, за квартиру 4 месяца не плачено. И он так изумленно меня встречает, с видом, где ты так долго пропадала? Как будь-то я, на курорте прохлаждалась. А Светку вообще не признал, даже близко не подходил. Разгребла мусор. Стали жить дальше. А он рисует, да спит. Денег я от него никогда не видала. Но по дому, можно ведь помочь! Бьюсь одна, как рыба об лёд. Нет, он великий художник и ему не до бытовых мелочей! Взяла я на кухне чашку и треснула её об пол, от тоски. Прибежал, ты говорит, Светку разбудишь, а ему отвечаю, разве ты слышишь, как Светка плачет, разве ты живой человек, да у тебя вместо сердца тюбик с краской. Собрался, ушел. На следующий день заявляется и говорит, что давно полюбил другую. Прости! Пришел за вещами. Я ему сказала, подожди на улице, сама вещи соберу. Выглянула на балкон, а он там внизу, с какой-то кралей милуется. Ну, я, мольберт, и краски, и вещи его, правда, на мои деньги купленные, с балкона к их ногам и выкинула. Они всё аккуратно собрали, и он спрашивает меня, про зубную пасту со щёткой, и как совести хватило! Я сказала, громко так, что зубная паста куплена на мои деньги, оставляю её себе на долгую память, так что придётся твоей новой подруге раскошелится ». Она замолчала. Ветер шумел в полях и мял нескошенную траву. Дождя не было. Зависшая над посёлком туча – ждала, копила силы. «Ну как тебе мои галереи?» , - спросила она, грустно улыбнувшись. «Впечатляют… . А лучше бы эту галерею закрыть, а ключ потерять», - сказал я. «Это точно», - вздохнув, ответила она. Дорога закончилась. До беседки оставалось, около 30 метров довольно крутого спуска. Но чтобы не ломать ног, спускались на много левее. Беседка оказалась четырёх угольной, с низкой и объёмной крышей и тремя просторными лавками. Можно укрыться от любого дождя. Место было удачное. Открывался вид на местные просторы. Возле беседки стоял фонарный столб и просвечивал спуск до самой реки. Луговая трава по спуску, горела ярко-зелёным пламенем и чем-то напоминала картины французских художников. Людмила смотрела на луг и молчала. «Послушай, - спросил я, - «А твой художник был талантлив?» «Что-то такое, проскальзывало иногда», - ответила она, - « Он воспринимал жизнь, как трагедию и всё у него выходило мрачно. Исповедовал манеру, какого-то непонятого ни кем, английского художника. В общем, пошел дорогой «непонятых»». Она сняла туфли – тапочки, устроила ноги на скамейку и спросила: «Да будет уже о грустном. А как твои галереи?». Я прикинул события последнего времени и не припомнил ничего стоящего: « Да как-то без особых поражений и побед. Была попытка окунуться в семейную жизнь, но страсти быстро откипели и мы мирно расстались. Пожалуй, больше ничего серьёзного».
|