не услышала будильника. И тётя Маша ушла на завод, не сумев добудиться до постоялицы. Зойка бежала на работу как угорелая, но всё равно опоздала больше чем на полчаса.
Часы-ходики на стене показывали без пятнадцати восемь, когда она ворвалась с мороза в общий зал. Все молча смотрели на Зойку, понимая, что по новому указу её ждут исправительно-трудовые работы или даже лагерный срок. В полной тишине, ни на кого не глядя, директриса залезла на табуретку и перевела минутную стрелку назад, на семь часов. Сказала тихо:
– Начало рабочего дня. Всем воспитателям разойтись по группам!
День прошёл тихо. Второй тоже. А через неделю Зою пригласили на срочное заседание бюро райкома комсомола: «Будет рассматриваться ваше персональное дело».
Она стояла перед длинным столом. Комсомольский билет сразу потребовали сдать.
– Есть сигнал, и мы должны отреагировать, – докладывал заворг. – Мы не можем позволить, чтобы в наших рядах находились прогульщики и лица, которым нельзя доверять воспитание наших детей. Прежде чем голосовать, предлагаю высказаться.
Большинство было за исключение из комсомола. Последним взял слово первый секретарь райкома:
– Всех я вас знаю не первый день. И Зою тоже. Хочу сказать одно: когда потребовались добровольцы для смертельно опасной работы в тылу врага, из всех присутствующих только эта хрупкая девушка согласилась пожертвовать собой. И завтра она отправится на фронт. А сегодня вы хотите исключить её из комсомола?!
Потом он лично вернул ей билет, пожал руку, сказал тихо:
– Подруги по школе уже заждались тебя…
Из Зойкиных подруг по разведшколе домой не вернется ни одна. А Зою комиссует медкомиссия перед обязательным прыжком с парашютом:
– Что ж вы скрыли, что у вас порок сердца? А ещё комсомолка!
Она будет по-прежнему работать воспитательницей. Ту директрису больше никогда не увидит. Новая начальница прикажет ей снова установить детские кроватки параллельно и запретит выдуманные праздники. Зато весной разрешит половину участка детского сада вскопать под картошку, и это спасёт их всех – и взрослых, и детей – от голода в следующие зимы...
Ничего этого Зойка не узнает. Объявят сталинский набор девушек в Красную Армию, и она запишется добровольцем в зенитно-артиллерийскую школу противовоздушной обороны. О врождённом пороке сердца она, разумеется, не скажет в военкомате.
С военным предписанием она будет добираться с пересадками до Ростова и с трудом найдёт эту школу. Могла вообще не найти, если бы на вокзале не столкнулась нос к носу с очень высокой, широкоплечей девушкой.
– Не наглей! – сказала великанша. – Тут тоже люди ходят!
Так Зоя познакомилась с Ярославой, будущим командиром их боевого расчёта 85-миллиметрового зенитного орудия.
Ярослава
«Не зная утомленья, идем мы в наступленье,
С противником на ринге вступая в бой.
И бой тому не страшен, кто молод и отважен,
Кто всюду умеет владеть собой!»
«Спортивная». Слова А. Коваленкова и П. Шубина
…Быть большой – хорошо. Это она с детства поняла.
Они жили тогда в Москве на Большой Калужской, и родилась она в Первой Градской. Папа всю больницу насмешил. Он львом метался по коридору, уворачиваясь от медсестёр, в коротком белом халате, который никак не хотел держаться на его могучих плечах. Он очень переживал за жену. Наконец, появился врач.
– Поздравляю, папаша! Пять килограммов ровно!
– Сын?!
Папа очень хотел сына.
– Нет, – мотанул головой доктор.
– А кто тогда?! – заорал папа на всю Москву. Аж стёкла зазвенели.
Назвали её Ярославой, можно сказать, случайно. Папе на работе дали две контрамарки в Большой театр, и они с мамой пошли слушать «Князя Игоря». Мама была в таком восторге, что даже сказала папе:
– Имя сыну выберешь ты, а уж если дочь будет…
Папа показал маме свой пудовый кулак, и она замолчала.
Папа у них всегда был главным. И не только в семье. Он был главным тренером на заводе. Тренировал легкоатлетов, футболистов, штангистов, боксёров. Он и дочь свою воспитывал, как мальчика. Заставлял обливаться по утрам холодной водой, подтягиваться на турнике, бегать кругами на время. Зимой обязательно лыжи, коньки, летом – кросс, плавание, прыжки в длину, в высоту и прочее.
Однажды привёл её в зал, где тренировались боксёры. Помог надеть перчатки. Сначала заставил её колотить со всей дури чёрную кожаную грушу, потом и на ринг вытолкнул. Ростом она уже вымахала под метр семьдесят – кость широкая, вес немалый.
– Тебя по нетто-массе уже можно замуж выдавать, – это он пошутил так не смешно.
А ей всего-то одиннадцать лет было. И она разозлилась, апперкотом с левой уложила отца в нокдаун.
– Нет, ты видал? Видал, что делается?! – отец, кряхтя, поднялся и теперь призывал к сочувствию широколицего парня с короткой стрижкой. – Да я её в кружок кройки и шитья отдам!..
Парень лишь улыбался. Его звали Николай Королёв, и это был лучший боксёр на заводе. Он очень уважал своего тренера, а папа очень уважал своего лучшего спортсмена. И очень горд был, когда Николай в девятнадцать лет стал абсолютным чемпионом СССР. А через год страна послала Колю в Антверпен на Всемирную рабочую Олимпиаду. Вернулся оттуда чемпионом, и папа зазвал его в гости.
– Ну, рассказывай! – папа собственноручно разливал чай из самовара.
– Там и рассказывать-то нечего – два боя всего было, – широко улыбался Николай. – Первого я уложил на одиннадцатой секунде. А второй удивил меня. Я его в нокдаун отправил, он встаёт, идёт на меня. Я его снова отправляю на пол, он снова встаёт. Третий нокдаун – встаёт. И никто бой не прерывает, полотенце на ринг не кидает. Я потом только узнал, что он профессиональный боксёр, у них принято чуть ли не насмерть биться, потому как деньги большие в тотализаторе крутятся. Вот и пришлось мне его до нокаута довести…
Отец одобрительно кивал. Ярослава во все глаза смотрела на олимпийского чемпиона. Теперь она знала, кем хочет стать. Перед глазами живой пример, всего-то на восемь лет старше.
– А что вам больше всего запомнилось?
– Не поверите – зоопарк. Нас возили на автобусе. Знал бы, не поехал. Там в клетках у них не только животные – негры, живые люди. И взрослые, и дети. За деньги их показывают – дикость какая! А считают себя цивилизованной нацией, колонизаторы проклятые, профашисты!..
Уже вовсю пахло войной. Папа Ярославы перешёл на работу в лётное училище, звал к себе Николая. Чемпион стал бы, наверное, отличным лётчиком, но, прыгая с парашютом, сильно повредил ногу. Из госпиталя сбежал, как только узнал о начале войны. Военкоматская медкомиссия отправила его в запас, долечивать ногу. Он к отцу. От него узнал по большому секрету:
– Спортобщество «Динамо» формирует из добровольцев бригаду особого назначения…
Они снова оказались вместе. Только реже появлялись дома, потому что специальная подготовка у них проходила где-то в лагере под Москвой.
Ярослава поступила в физкультурный техникум. В октябре решили с мамой из Москвы не эвакуироваться. А после ноябрьских праздников папа с Николаем появились на Большой Калужской. Снова пили чай, разговаривали. Потом прогулялись втроём до Якиманки, до церкви Ивана Воина. Отец решил зайти:
– Я только попрошу: «Спаси и сохрани!» Никому не говорите, ладно?
Секрет на двоих – это здорово. Ярослава смотрела на Николая влюблёнными глазами. А он ей тихо так:
– Мы завтра улетаем. Туда…
Вот и всё. Вышел папа, и они спустились к Москве-реке, где роился спонтанный рыночек. В людской толкучке немудрено было потеряться, и Николай попросил их подождать у одного прилавка, где потише. Ярослава, конечно, затормошила отца:
– А ты маме-то собираешься говорить, что улетаешь?
Он молчал, только смотрел на неё каким-то необычно ласковым взглядом. Появился Королёв.
– Вот, Ярослава, тебе на память от меня!
И протягивает часы наручные. «Слава». На кожаном ремешке.
– Николай, ты с ума сошёл! – папа всерьёз рассердился. – Это же очень дорого!
– А мне за полцены отдали! Мужику подарил свою фотографию с автографом, он и уступил…
На следующий день Ярослава с мамой проводили их. Папа оставил им аттестат, но мама всё равно решила пойти медсестрой в больницу. Ярослава за ней – санитаркой. Ходила в военкомат проситься добровольцем для работы в тылу врага, как папа с Колей, но к тому времени Красная Армия погнала немцев от Москвы, и диверсантов из девушек уже не набирали.
В январе неожиданно вернулся домой папа. Их вывезли на самолёте – контуженого Николая, тяжелораненого командира партизанского отряда и заболевшего папу.
Дома он быстро пошёл на поправку. Через неделю стал поправляться, рассказал, как там всё было.
– Мы с Колей попали в партизанский отряд Дмитрия Медведева. Хорошо поработали. Настолько хорошо, что фашисты немалые силы кинули на нас. Окружили. Путь один – через болото. Отряд отходил, а Королёв с Медведевым остались прикрывать. Один стреляет, второй меняет позицию. Так, по переменке и отводили от всей нашей группы. Откуда у немцев там дзот взялся, кто теперь скажет? Я с остальным отрядом шёл, что дальше было – только со слов Королёва. Короче, ранили командира в ноги. Коля его на плечо – и ходу по насту. А тут пулемёт. Шевельнёшься – скосит обоих…
Папа замолчал, устал. Попил воды, продолжил:
– Герой Коля у нас. Настоящий герой. Если бы не его смекалка, все там остались бы. Он мне объяснял потом: “Сам не знаю, как решился. Медведева осторожно положил на снег, руки поднял и пошёл к дзоту. Сзади командир кричит: “Ты куда? Застрелю!” А спереди немцы выскакивают, подбегают пятеро: “О, русс партизан, гут!” Подводят к дзоту. Трое спускаются в землянку, а двое охраняют меня. Бью одному по челюсти, бью второму. Они падают, выхватываю гранату из кармана, швыряю её в дзот. Вот только самого взрывной волной контузило”.
Когда они поправились, в Кремле наградили всех троих. Медведева – орденом Ленина, Колю – орденом боевого Красного Знамени, а папу – медалью «За боевые заслуги». Ярослава и мама ждали их на Красной площади. Хотели вместе поехать домой, но мужчин увезли обмывать награды куда-то в секретное место.
…Пролетела весна. В начале лета папа, снова таясь, засобирался «туда», к Медведеву. На этот раз один, Королёва оставили «для военно-спортивной работы в тылу».
– Я тоже хочу на фронт! – твёрдо заявила отцу Ярослава.
– Что, надоело горшки выносить? Лёгкой эта работа уже кажется? Иди тогда зенитчицей, как раз девушек-добровольцев набирают…
– А сколько весит зенитка?
– Да я пошутил! Ты чего, дочь?!
– Нет, правда, сколько?
– Среднего калибра – почти пять тонн.
– Во! Это – моё!
Хорошо, что мама не слышала их разговор. Она неделями не возвращалась из больницы, там оставалась ночевать. Когда, уставшая до предела, мама вернулась домой на Большую Калужскую, на столе у самовара её ждали две прощальные записки – от мужа и единственной дочери. Она успела их прочитать, прошептала: «Спаси и сохрани!» И – упала без чувств…
А Ярослава в тот самый момент ехала на поезде в Ростов. Вагон плацкартный, переполнен ранеными, что всю зиму защищали столицу, а теперь отпущены долечиваться домой, на юг. Она сразу навела порядок в купе. Одного безрукого в застиранной гимнастёрке взяла на рывок, словно штангу, и подняла на верхнюю полку.
–
