Гадание по телеграфным проводам

тем чаще, - задаюсь вопросом: ради чего я прожил свою жизнь? И всякий раз, когда смятенье одолевает мной, выхожу на улицу, ищу безлюдное место и начинаю следить за происходящим. В основном, за природой. Гармония или нечто иное входит в меня, начинаю ощущать целостность с природой, с ветром, с травой, с шепотом листьев и медитативным гомоном крон, в них укрывшиеся птицы тревожно щебечут и в этот острый момент единения себя с окружающим миром, внезапно проваливаюсь в некую бездонную щель, образовавшуюся под ногами. Летя с ускорением, вижу пласты земли, геологические вехи развития планеты, успеваю различить корешки трав, коренья кустов и корни деревьев, замечаю пышущие засухой русла высохших рек, на них запечатлевшиеся следы лодок и круги от ударов вёсел, свист ветра выделяется в грунте округлыми окаменелостями, потоки ливня изрезают пласты вдоль и поперёк, иногда слышу рёв диких животных и буйные крики первобытных людей.
    Также внезапно, как началось, это всё неожиданно заканчивается. Утихает ветер прошлых эпох, я стою в настоящем посреди глухой части городского парка посреди небольшой полянки, залитой солнечными косыми лучами света. Происходит это нечасто; в привычку не вошло, чтобы можно было об этом пространственно рассуждать, выпив лафитник-другой крепкой ягодной настойки. Все эти происшествия происходят спонтанно. В этом вся прелесть. Сохраняется щемящее чувство интриги новизны. А также сберегается часть нервной энергии. Она, если верить медикам, как и сами нервы не восполняются и не восстанавливаются. Всё проходит мимо. Мимо нас. Наших друзей и врагов.  Мимо врагов друзей и друзей врагов. Мимо родственников и незнакомых людей. Мимо проходит всё, что нельзя вернуть. А вернуть нельзя ничего: не вернуть прошлое, но о нём можно порассуждать, мол, если бы сделал так, то было бы этак, нельзя вернуть настоящее, оно песком через пальцы ускользает куда-то туда, в направлении тока крупных рек, речушек и ручьёв, нельзя вернуть будущее, потому, что, узнав, что произойдёт, в грядущем, в настоящем жизнь покажется пресной и лишенной прошлого.

                                                              8

    На досуге в дни хмурые и дождливые, когда решительно всё валится из рук и хочется категорически в усмерть напиться, от нечего делать покопался в памяти и вспомнил один интереснейший эпизод из своей короткой части жизни – срочно службы в ВМФ. Из штаба флота, как всегда неожиданно, приехали два типа сурово-мрачной наружности с приклеенными к лицу радостно-застывшими улыбками. Перекинувшись с дежурным офицером, они сразу направились в каюту командира. Затем всюду началась суета: замельтешили матросы дневальные и свободные от нарядов и службы, боцманы принялись оголтело дуть в свои трубки, мичмана с выпученными глазами летать, не касаясь подошвами палубы и трапов.
    Пораскинув мозгами, я решил сразу, что вся эта катавасия из-за Дрюни; либо он сам засветился, открыв кому-нибудь свою душу, либо погорел по неосмотрительности. Голову ломать и выпрямлять извилины ни к чему. Жизнь покажет. Дрюню вызвали к командиру двадцатым по списку. Сурово-мрачные дядечки из особого отдела с радостно-печальными улыбками вели плановые беседы с матросами, недавно пришедшими на службу. Из каюты командира вернулись в кубрики все, кого осчастливили вниманием дядечки особисты. Кроме Дрюни. Никто не знал, даже дневальный, когда по трапу спустились на пирс сурово-мрачные типы, сопровождая Дрюню.
    Следующим утром объявили учебную тревогу и наш легендарный фрегат вышел на боевое дежурство в воды мирового океана.
    И снова, как и прежде, к чему это я пишу? А к тому: всегда нужно быть осмотрительным. Осмотрительность – вот чем руководствовался всегда. Плюс рассудительность. Эти качества не пришли с выходом в мир, оглашённый моим первым криком возмущения, они появились в процессе эволюционирования или позаимствованы у более старших товарищей. Всегда перед принятием решения я, как в пословице, когда мудрость народа советует перед тем, как отрезать, семь раз отмерить, семь раз по семь думал и не всегда говорил, иногда это шло на пользу; чаще молчал, ибо молчание – это золото и, в итоге, мимо меня в очередной раз проезжал катафалк с очередным везунчиком, полезшим поперёд батьки в пекло и только движение ветра от взмахов крыл чёрного ворона лохматило мою шевелюру. Безучастным взором провожал траурную процессию, медленно ползущую по затвердевшим волнам асфальтовой реки. Как ни крути куриные яйца, в профиль и в анфас они одни и те же. И почему бы не поблагодарить китайцев, советовавших упорно сидеть на берегу реки, пока мимо не проплывёт труп врага?
    Несимметричность мышления присуща не одним разумным приматам, предпочитающим всем способам передвижения прямо-хождение на двух конечностях. Сей спорный вывод оставим товарищам учёным, доцентам с кандидатами, специализирующимся на изучении поведения разумных белковых тел, интенсивно сующих нос во все области познания, космос – не исключение.
    И снова задаю себе риторический вопрос – к чему это я веду?
    Да всё к тому – к гаданию. А к нему не всегда легки пути, никто не выпрямит дороги, не построит мосты через реки, не сравняет горы и даже через тернии к звёздам иногда легче добраться, чем дойти к гадалке, живущей на соседней улице, которая является лучшей подругой бабушки. Одним апрельским утром я к ней таки добрался. Тогда неожиданно налетел ледяной ветер, и гололедица сковала дороги и тротуары прочными ледяными наручниками. В минуту нашего с бабушкой выхода из натопленного дома в пронзительный холод внезапно через плотные серые тучи пробилось солнце, залило всё вокруг яркими лучами. Ласковое и весеннее солнце вступило в очередную фазу противоборства с зимой. Лёд на дорогах начал подтаивать. Мы осторожно шагали по набрякшим, словно губка водой, тротуарам к бабе Кате. Не идентичное натуральному апрельское солнце нещадно припекало. Послышалось радостное и звонкое пенье птиц. Во дворах ожили от ледяной лени собаки, зазвенели цепи и послышался беззлобный псиные голоса, они приветствовали проходящих мимо дворов людей. Мяукали кошки, сидя на штакетинах. Исходила паром земля.
    Дом бабы Кати гадалки стоял в глубине двора, как бы дорожа своим уединением и расположением, сторонясь деловой суеты центральных улиц. Приятное, ухоженное строение. Стены белены мелом с добавлением синьки, отчего дом казался как бы парящим над землёй, крыша крыта шифером, по проволоке, протянутой от ворот и до дома бегает на цепи чёрный пёс. Когда мы подошли, он на нас не обратил внимания: увлечённо грыз большой говяжий мосол посреди двора. Грыз с упоением и с не меньшим наслаждением стучал хвостом по земле, бросая взгляд на хозяйку. Баба Катя вышла нас встречать к калитке. В домашнем халате, поверх надета старая выцветшая телогрейка, на голове повязан цветной платок, ноги спрятаны в толстые вязанные носки и чистые галоши.
    - Здравствуй, Катя! – ласково произнесла бабушка.
    - Здравствуйте, - сказал я, разглядывая бабушкину подругу.
    - Здравствуй, Зоя, - улыбнулась Катя и, указав на меня спросила: - А это…
    Бабушка поспешно проговорила:
    - Внучок мой, Матвей.
    Баба Катя покачала головой, затем для чего-то поцокала языком.
    - Вот ведь как оно бывает, - воскликнула она.
    Бабушка вслед подруге тоже кивнула, в глазах было полное непонимание происходящего.
    - Весь в отца видом, - разъяснила и похвалила заодно баба Катя, затем указала рукой на открытую дверь веранды. – Нечего стоять, морозиться, хоть на улице и тепло, да в доме теплее. Печь с утра протопила, настой приготовила, - говорила нам в спину хозяйка.
    Признаюсь, до того дня не представлял, как должен выглядеть снаружи дом гадалки или ворожеи. Воспринимал не точно, как старорусский бревенчатый дом, вросший по стреху в землю. Но и не пряничный домик из англо-саксонских преданий, как дань древним традициям.
    Дом гадалки бабы Кати построен из доступного для всех на момент постройки самана, из того, что всегда под рукой: глина, коровий помёт и солома. Кирпичом облицевал усопший муж бабы Кати позже, когда, по её словам, немного зажили зажиточнее. Из высокой кирпичной трубы струился едва заметный взору бледно-сизый дым. В воздухе ощутимо пахло жжёным углём и чем едва узнаваемым и почему-то так откровенно родным.
    И сейчас, когда нет в живых ни бабушки, ни бабы Кати, дом её пострадал во время обстрела города в тяжёлые дни 2014 года, когда украинские войска засыпали землю Донбасса снарядами, будто вспаханное поле зерном, я до сих пор помню этот момент неземного счастья и хочу вернуть хотя бы на немного то утро, солнце, апрельский ветер…   
    Пять ступеней крыльца ведут к двери частично остеклённой веранды. Прозрачные тюли свисают с низкого потолка белыми полупрозрачными покрывалами, скрывая за мелким плетением узоров чуть мутные стёкла окон.
    Из веранды в сени ведёт двустворчатая крашеная светло-синяя деревянная дверь. Как положено, приветствуя гостей, скрипнули добродушно створки. Лампочка без абажура ярко осветила сени с тремя дверями. Одна, тоже двустворчатая вела в дом, две других в кладовые; на них висели крупные навесные амбарные замки, блестевшие отполированным металлом в местах частого соприкосновения с кожей рук.
    Из сеней вошли в просторную кухню. Через щели в дверце печи виднелись алые угольки, вспыхивающие яркими вспышками. Прямо из кухни широкий проём с тяжёлыми тёмно-зелёными шторами вел в зал. Два нешироких проёма в спальни.
    - Раздевайтесь, гости дорогие, - баба Катя распоряжалась громко, по-хозяйски, - пальто сюда, на вешалку и прямиком в зал. Я поставлю чайник.
    Бабушка всплеснула руками, изображая забывчивость, и быстро полезла в матерчатую сумку.
    - Совсем, Катя, заговорила меня. Мы тут с непустыми руками, с гостинцами.
    Баба Катя ответила из Кухни:
    - Зоя, ставь на стол.
    Снимаю куртку и ловлю на себе пристальный взгляд, аж тошно стало, бабы Кати, смотрит мне в глаза, а сама меняется понемногу в лице…
    На этом моменте должна прозвучать трагическая музыка и не менее продолжительная фермата – основополагающее жанра типа хоррор.
    Глаза хозяйки слегка затуманились. Пальцы рук скрючились. Она поднесла их к моему лицу. Кожа на лице женщины растянулась, пропали морщинки. Тишина испугала и бабушку, она повернулась и застыла с открытым ртом. Баба Катя тем временем беззвучно шевелила губами и руками, с трудом разжимая скорченные пальцы перед моим лицом и делая некие пасы. Затем хозяйка вздрогнула натянутой струной, невзначай задетой пальцем, и произнесла: «Не женись на ней, Мотя!» Я онемел в квадрате, что-то противно защипало в пенисе. Бабушка тихо спросила: «На ком не жениться, Катя?» Баба Катя слегка повернула к ней голову, не сводя с меня взгляда, тихо прошептала с противным горловым скрипом: «На сестре не женись, Мотя, оно и можно, да не нужно. Тебе и ей. Детки могут наро…» Баба Катя замолчала. Исчезла туманная мгла из глаз. Она устало улыбнулась. «Что застыли, гости дорогие? Гоните геть журбу. Прошу в зал. Не стоять же пришли посреди хаты!» Баба Катя рассмеялась. Поставила большой