главные врата Колизея пришлось закрыть прежде, чем поток успел иссякнуть. После их отворяли и закрывали несколько раз, чтобы пропустить ещё людей; но желающих попасть внутрь всё равно было много — тогда, как свободных мест уже не осталось. Впрочем, задолго до того, как охрана выстроила на входе живую изгородь, у отдельных лиц сработала смекалка. Всё, что требовалось для выхода из положения, это раздобыть в городе несколько лестниц. На доброе дело тотчас нашлись энтузиасты. Принесённые лестницы приставляли к опоясывающей Колизей стене. На ней, хоть это было и небезопасно, поместились все, кому не хватило места внутри.
Под «магией звука» разумелась, как сама магия, так и немалых размеров сооружение, имеющее округлую форму и состоящее из множества голосников, целью изобретения которого являлось усиление звука. Музыканты исполняли свои произведения, находясь внутри него.
Итак, состязание — по мнению одних, — празднество — по мнению других — началось! Началось незамедлительно, без ожидаемого предисловия, ибо судьи и организаторы решили не выделяться из общей массы и позволить музыке безраздельно властвовать над настоящим временем и местом. Известно, все они имели разные музыкальные предпочтения — так нужно было для того, чтобы каждое выступление оценить по достоинству и справедливости. А понять, насколько высока их общая оценка можно было по количеству зажжённых ими факелов.
Первым — по своему желанию (и в дальнейшем тоже музыканты выходили кто как хотел) — на сцену поднялся некий провинциальный ансамбль. Его участники выглядели более чем скромно, и оттого некоторым особам из высшего общества лишний раз подумалось, что идея устроить такого рода мероприятие ошибочна, ибо ведёт ни к чему иному, как к созданию возмутительной смеси из подлинного искусства с бездарностью и дилетантством.
Однако дерзнувшие выступить первыми исполнили две песни… Простые по содержанию, они обладали непростой, — довольно богатой и своеобразной звуковой палитрой. А инструментальная концовка второй песни прошла под бурные рукоплескания слушателей. Таким образом, выступление сельского ансамбля воистину стало отправной точкой фестиваля, и к восторгу многих зажгло десятки судейских факелов.
Воодушевлённые таким началом, на сцену поднялись следующие исполнители. Три молодца, относящиеся к числу бродячих музыкантов. Никто не сопровождал их выход возгласами поддержки. Однако они этого и не ждали. Быстро и одновременно поклонились, и как-то сразу принялись играть. Выдав непродолжительную, и вместе с тем виртуозную прелюдию, музыканты вновь сделали поклон. Тотчас перешли к следующему произведению. После небольшой увертюры трио сочинило затишье, — при этом все одновременно замерли. А потом так же неожиданно прервало его, и на сей раз вместе с музыкой зазвучал вокал. Пели все трое. Странное их пение переносило не то в мир сказок, не то сладких, подчас таинственных грёз. Невозможно было остаться в стороне и не получить никакого удовольствия от такого выступления, так что неудивительно, что после его окончания в Колизее поднялся невероятный шум. Правда, свои эмоции слушатели адресовали не только тем, кто сейчас выступил, без сомнения, явив подлинное искусство, но и тем, за кого болели и от кого ждали не меньших успехов в состязании.
Довольные своим выступлением музыканты с благодарностью поклонились слушателям ещё раз, после чего бегом покинули сцену.
За ними последовал тоже ансамбль, и опять-таки из сельской местности. Надо сказать, сельчане в целом проще относились к состязанию и потому с лёгкостью поднимались на сцену, где ничто не мешало им выступить так, как они хотели. И вскоре их простые, задорные песни и танцы стали казаться именно тем, ради чего все собрались.
Но вот, наконец, на сцене появился кто-то из знаменитостей. И, похоже, этот кто-то намерился переломить ход событий. Впрочем, такового намерения, у него, может, и не было, — просто сам момент времени, когда на сцену поднимали громоздкий клавишный инструмент, и народ лицезрел статного маэстро, весьма отличавшегося от предыдущих исполнителей внешним видом, предвещал некоего рода перемены.
Однако инструмент уже стоял на своём месте, а тишина всё продолжалась, — некоторые слушатели, не понимая, чем она обоснована, стали посвистывать и делать музыканту нелестные замечания. Но тот чувствовал себя в такой ситуации как рыба в воде: лучился азартом и был так в себе уверен, что насмешливые реплики его только приободряли. Когда, наконец, он насытился последними, то сей миг перенёсся за свой инструмент и сходу взялся за дело.
Игра его поражала живостью, невероятной виртуозностью. Из-под неуловимых рук неслись мудрёные пьесы и рапсодии — и не только по отдельности, но и, на удивление, вперемешку. А закончилось триумфальное выступление отрывком из известной, довольно невесёлой сонаты, преподнесённом в неожиданно ярком свете. После такого легко было поверить, что именно сей блистательный маэстро, зажегший над Колизеем вереницу огней, станет победителем состязания. Маэстро, коему не составило труда показать публике разницу между «обычным искусством» и «высоким», а ведь часть её только того и ждала.
Учтиво поклонившись, музыкант сошёл со сцены. Следом её медленно покинул громоздкий — но вместе с тем воистину волшебный — инструмент.
Так возникла новая волна. Раз за разом тихомодальскую чашу наполняла музыка, которая совсем была непохожа на ту, что звучала вначале. Возводя над нею незримые стены дворца, она то убаюкивала светских горожан, доставляя им неведомое большинству людей наслаждение, то побуждала их к любимым играм и приключениям; одаривала романтикой; внушала воинственный настрой, а после сменяла его сентиментальностью. Правда, были и пьесы, которые могли доставить удовольствие и простому слушателю из провинции, мало, что понимающему в светской жизни.
Однако ж, не взирая на всё это, закрадывалось странное ощущение: этим состязание вряд ли закончится, должно произойти что-то ещё. Всё ж таки публика собралась не на дворцовой площади, а, как говорили, в «оживляющем предания» мировом (сиречь, единственном в мире) Колизее, и торжество организовывалось не только государственными особами, но и самими что ни на есть магами — хранителями тихомодальской сокровищницы; да и потом… стоило вспомнить тех, не совсем обычных путников, которых видели по дороге в Тихомодал…
Меж тем первый день фестиваля подошёл к концу. Стоит отметить, некоторые исполнители, решив, что шанса на победу не имеют (судьи не зажгли для них длинную вереницу огней), садились в свои чинные кареты и с ветром покидали стольный град, — им-де и не нужна была победа. Народ помаленьку стал расходится. Вечер прошёл тихо, и мало где были слышны звуки музыки. Многие уезжали в поля, чтобы развести там костры и провести ночь.
А ближе к полудню в Тихомодале снова забурлила жизнь. Снова мощными потоками стекался народ в Колизей. И снова гигантская чаша наполнялась им, пока не наполнилась до самых краёв. Вполне могло показаться, что на второй день людей стало ещё больше. Много убыло, но не меньше было тех, кому не хватило времени добраться до первого дня.
Вторую половину фестиваля, как и первую, открыли люди из провинции. Шестеро мужичков пожилого возраста: четверо из них играли на немудрящих самодельных инструментах, двое, одетые в рясы, с колпаками на голове, плясали; и с ними две женщины, которые пели — громко и задорно. Какими бы простаками не выглядели они в глазах дворцовых ценителей искусства, но им наверняка удалось доставить удовольствие публике, особенно той её части, которой успели наскучить мудрёные пьесы и рапсодии.
Их сменили рыжеволосый мальчишка и сухощавый мужик годов пятидесяти, среднего роста, почти лысый, лицом похожий на жителя восточной страны, но одетый точь-в-точь как здешний сельчанин. Мальчик держал флейту или нечто наподобие того, а мужик гитару. Оба на время замерли, и Колизей как будто тоже замер. Понеслась молва о том, что, дескать, не простой музыкант вышел на сцену, а самый что ни наесть чародей, тот самый Сиццон из града Вальховы. И иные, как было уже, вопрошали с сомнением: «Неужто музицировать умеет, и приехал, чтоб только поучаствовать вместе со всеми?»
Но никакого чуда на сцене не произошло. Эти двое просто играли в своё удовольствие. Первое их произведение легко воспринималось, особенно слушателями из провинции. Последние так даже не сразу на него отреагировали, ибо совсем не ожидали услышать подобное от того, кто слывёт чародеем. Конечно, это была не самая сильная буря из тех, что случались по ходу состязания, однако было ясно, что и большинству слушателей и судей понравилось такое начало. Второе произведение — оно состояло как бы из двух частей — мало, впрочем, походило на первое. Первая часть была довольно непростой — ритм музыки часто и неожиданно менялся, под конец она и вовсе замедлилась едва ль не до полной остановки, вдобавок ещё и утратила гармонию. Народ завозился, где-нигде зазвучали насмешливые реплики: «Что там у него струны что ль полопались?», «А у мальца-то никак муха в корпус залетела». Но так и должно было быть; и во второй части всё изменилось. Слушатели вскорости обрели утраченную гармонию, и мелодия была какая-то даже необычная, как будто бы неземная. Закончили музыканты выступление простой и задорной — но вместе с тем и немного загадочной, как и их предыдущий опус — песней. Их выступление было отмечено десятками зажжённых факелов.
В другой раз народ притих, когда очередным действующим участником состязания стал великан Крэгволот, известный, как было сказано ранее, ни как музыкант, а как лютый злодей, не знающий жалости. Одни с удивлением говорили: «И впрямь выступать приехал, — а то думали, охотиться за драгоценностями того, кто победителем станет». Другие отнеслись к его выходу с насмешкою: «А этот, видать, силой соревноваться вышел, ему бои гладиаторов подавай!». Третьи с тревогою: «Сказать что недоброе хочет… музыкантов припугнуть, чтоб знали на случай победы, кому здешние сокровища нужнее», «Не к добру, не к добру это…»
Но все эти разговоры остались далеко позади, как только зазвучали гитара и мелодичный басистый голос великана. Будто бы вознёсшись в далёкие вершины, он пел о ком-то, кто был ещё дальше, говорил о ней с ветром, с горными высями, с духом времени, путешествовал и в прошлое, и в будущее в стенах заброшенного замка… но всё не находил её. И в конце повстречал он одинокого старца, живущего в том замке. Луч света простёрся между ними, и голос смолк. Тонкими гитарными переливами, в коих печаль сливалась с радостью, увенчалось дивное погружённое в себя пение. Далее великан пел о простых радостях жизни, о том, как гуляли юные девицы в саду; вёл рассказ об одиноком старичке, который больше всего на свете любил вино и цветы; а после о говорящих цветах, которые знали столько историй, сколько не знал ни один человек — им очень хотелось поделится ими с каждым, кто шёл через луг, однако только для того, кто слушал сердце своё, могли донестись их беззвучные голоса.
Когда выступление закончилось, публика
