ЛЕДОВАЯ ВОЙНА 30

мускулистого металла рванулись вперед и вверх, вдавливая пилота в кресло, сообразно ускорению в четыре земных. Уголки рта, под кислородной маской, поползли к ушам, собирая в складки щеки. Получалась улыбка в духе Гуинплена из L'Homme qui rit, наверно, еще та образина…
Настя выжала полный форсаж и забыла, зачем она Настя, и что такое – Настя, и почему ей надо быть Настей. Сто метров по вертикали и детские идеи «быть» и «называться» растворились в грохоте двигателей. Человеческое существование растворилось в огромной тускло-серой чаше океана и, застиранным до белизны, голубым куполом неба. Рука в перчатке двинула сектора тяги назад, гася скорость. И наступил праздник равновесия. Движение взяло паузу: замерли корабли на стеклянных волнах, остановились, гонимые ветром, облака, смолк гром двигателей. Сердце бы тоже притормозило, но сердца больше не было, как не было рук, ног, головы и лица с улыбкой Гуинплена. Был только маленький оранжевый аэроплан, повисший на силовых векторах, в центре мгновенной вечности придуманного мира. Скорость – ноль, чувства – ноль, мысли – ноль. Самолет висел вертикально, чуть двигая хвостом, раскачиваясь, словно язык огромного колокола. Секунда – и многотонная машина рухнет в воду с высоты три тысячи метров. Оранжевый Миг медленно сползал вниз, теряя высоту. 
-- Дочь, не балуйся, самолет не игрушка, сломаешь – нам с мамой за всю жизнь не рассчитаться, -- спокойный и добрый, папин голос заполнил кабину истребителя, -- И, вообще, прекрати этот визит одного зла к другому. Вы пришли сюда продолжить войну. Но войну надо прекратить. Найди человека, который это сделает… он недалеко… он рядом…
Сильная папина рука легла поверх ее ослабевших пальцев:
-- Держись, дочура! Как в парке с ледяной горки, помнишь? Давай!..
Одним поворотом штурвала, папа восстановил в правах время, движение, скорость, силу тяжести и всю остальную, небесную механику. Истребитель плавно повернулся в воздухе и заскользил носом вниз, набирая обороты, для выхода из очень рискованного пике. Когда полет стал уверенно горизонтальным и безопасным, Настя спохватилась и решила уточнить:
-- Пап, а кто может прекратить войну?.. Вереск?.. Ленка?.. Семен?.. дедушка Иван Иваныч?.. инженер Гарин?..
Разочарованная тишина сообщила Анастасии, что в кабине истребителя, она снова совершенно одна.
                                                                                  *  *  *   
-- Радисты, играй боевую тревогу! Отвыкли? Всей эскадре полундра! – граф распахнул дверь в радиорубку, шагнув через высокий комингс, -- Алексей Иванович, покорнейше прошу, вызывайте незваного гостя на всех диапазонах и частотах, организуйте нам переговоры. Вы же маг и кудесник, постарайтесь!
-- Стараться не научен. Надо – сделаем! – мрачно козырнул капитан-лейтенант с пышными седыми усами.
-- Сделайте, Алексей Иванович, сделайте! А, для меня, будьте добры, командный матюгальник раздобудьте, на батарейках! Для открытых пространств!
Хмурый радиоколдун, правнук профессора Попова, протянул коммодору микрофон с метровым хвостом из провода. Точь-в-точь, как у всемирно известных рок-вокалистов. Борис Борисович пожал плечами, блеснув золотом эполет.
-- Новые времена, ваше высокоблагородие, новое радио. Нажмите кнопку и говорите – мичман будет вашим оператором.
Командиры выскочили на палубу, где уже собралась вся летная команда, механики, пилоты-инструкторы, пилоты-эксперты, палубная служба и одиноко стоящий старший кок в белоснежном фартуке и накрахмаленном колпаке. Порывистый холодный ветер норовил сорвать колпак с головы военно-морского шеф-повара, однако, корона камбуза сидела, как влитая.
-- Ваше сиятельство, предлагаю горячего кофейку пару ведер, на палубе ветер гуляет вполне простудный…
-- Добромир, царь кастрюльный, ты сам знаешь, что и когда… смотри, какая сволочь, завис и не шелохнется… что у него на уме? – адмирал не отрывался от окуляров морского Цейса, -- тащи хоть весь камбуз…
-- А-а-а?..
-- Шустовского! – Борис Борисович щелкнул кнопкой, -- мичман, включай главный.
                                                                                    *  *  *
-- Всем «метелкам» -- коммодор Апраксин! Всем «метелкам» -- коммодор Апраксин! Противник справа, на траверзе. Всем метелкам – отбой. Всем метелкам – отбой. Вертушку не трогать. Заход на посадку штатный, волнение два, интервал пять минут. Повторяю – волнение два, интервал пять. 
Оранжевый Миг, с пятеркой на хвосте, уже вдоволь наработался, когда в шлемофонах прозвучал приказ возвращаться. Настя вздохнула и грустно улыбнулась под кислородной маской. Интонации графского баритона напомнили детство, залитый солнцем двор и требовательный мамин голос:
-- Домо-о-о-ой! Обе-е-е-едать!
Ладно, домой, так домой. Жаль, стрелка показывает, что керосина еще на полчаса, не меньше. Приказы не обсуждают. Даже в том случае, когда приказано разбить самолет о бронированную палубу. Посадка на авианосец в море – запланированная катастрофа. Надо подлететь к корме на ползучем ходу в двести пятьдесят километров. На полной тяге задрать нос, чтобы хвостовым крюком зацепить поперечно натянутый трос авиафинишера. Если зацепил – гидравлика, спрятанная под палубой, остановит многотонный истребитель. Если промахнулся – выжимай из двигателей всю тягу, взлетай и уходи на второй круг. Решение принимается, пока машина катится по посадочной полосе тридцать шесть метров. С тридцать седьмого метра уже не взлетишь. И не остановишься. Докатишься до конца полосы – и в холодные серые волны. Двадцать тонн металла тонут очень быстро. Возможны более скверные варианты, учитывая прыгающую вверх и вниз палубу и боковой ветер, порывами сбивающий аэроплан с курса.
«Пятерка» заняла самый высокий эшелон. Командиры эскадрилий сажали свои истребители последними, уступая рядовым пилотам. Двигаясь по кругу, Настя приблизилась к вертолету незваных гостей. Сверху он выглядел вполне безобидно, белый силуэт напоминал военную технику миротворческих сил ООН. Летчик удерживал геликоптер на месте, лениво сопротивляясь медленному вращению машины против часовой стрелки. Самолет проскочил над ним и стал удаляться. Двигаясь по кругу, Настя снова приблизилась к незваному гостю. «Заглянуть в кабину или не трогать?» -- приключений на сегодня было недостаточно. «Ну хоть одним глазком!..» -- Настя сосредоточилась и настроила частоту поиска.
Увиденное магическим зрением озадачило и встревожило. Вертолет оказался пуст. В салоне и пилотской кабине ни одной живой души. Да и весь аппарат категорически неправильный, будто картонная декорация или… Настя пригляделась, прямо вгрызлась в белую вертушку. Нет, не фальшивка – настоящая машина. Только не здесь, а где-то далеко-далеко, или давным-давно. А скорее всего – и то, и другое. Видимая тень здесь, а невидимый враг прячется. Теперь, определенно ясно – враг, друзья так в гости не ходят, то есть, не летают. И прячется, вражина, не за горами, а рядом, оттого и тень у него яркая и объемная, весомая тень. Как клубок с ниточкой – найдешь, потянешь и размотаешь всю хитрость. Только искать недо осторожно, не дергать, а вдоль ниточки на цыпочках. А где та нить начинается – почувствовать надо. Найти кусочек настоящего, или почти настоящего… вот он! Есть!
За дорогую испанскую кожу, обивку салона, грубо воткнут складной нож-стилет. Метка, даже, черная метка. Такие вещи всегда связаны с хозяином. И скоро на него можно будет взглянуть, хотя бы одним глазком.
-- Пятерка, на посадку! Хватит круги нарезать! – прожужжал сердитым шмелем в шлемофоне голос графа Апраксина. Тут же Иван Иваныч втиснулся в разговор:
-- Лейтенант-стажер, все в порядке? Ты одна осталась, давай-ка заходи на посадку. Ветер крепчает!
-- Ноль-пятерка – орешнику! Все нормально, иду домой!
Миг шел точно по осевой, задирая нос и сбрасывая скорость. Зеленые огни справа и слева – последнее, что видела летчица. Внезапно все стало стеклянным. Хрупким и острым. Огромный кристалл с треском расщепился на очень тонкие прозрачные пластины. Изображения на них пришли из прошлого и будущего, но лишь картинка с девушкой в кабине истребителя относилась к настоящему. Беда в том, что настоящее выпало из веера нарисованных вариантов. Выпало и потерялось. Настя пыталась найти нужное место, между вчера и завтра, но все время ошибалась. Стало страшно – а если ее на пустят обратно? Пластины стали толстыми, такими толстыми, что звук отставал от картинки, а потом догонял ее несвязной скороговоркой. Сквозь толщу застывшего времени, донесся спокойный папин голос:
-- Держись, дочура! Давай!..