"Кукушкины слёзки"

             Ох, и жара! От этой неимоверной жары куда-то спряталось всё живое. Горячий воздух обдал худое тело полусонного Лерки, стоявшего в одних шортиках у входа в пустынное одноэтажное здание. Только что, невзирая на строжайший вчерашний перед сном наказ матери оставаться на месте до её возвращения, он всё же выполз из крохотной комнаты в совершенно незнакомый ему двор и свыкался с новой обстановкой. Любопытство вытолкнуло его наружу поздно, свою первую ночь на новом месте он ворочался в духоте на скрипучей железной кровати. Как оказалось, выполз он в самый полдень. В самое пекло. После тёмного помещения яркое солнце ослепило мальчугана, и он сколько-то времени простоял остолбенев у открытой двери. Вскоре фиолетовые круги и лёгкое головокружение исчезли, и он смог разглядеть безрадостный двор какого-то медицинского учреждения. Это была психлечебница, о чём расскажет ему мать позже, но сейчас, как понимал в свои пять лет Лерка, это была новая обстановка и их новое совместное с матерью пристанище, а уж хорошее или плохое – откуда ему было знать?
            В пустынном дворе стояли две машины с красными крестами, от серых крыш которых волнистыми струйками поднимался нагретый воздух. Тёплые струи лениво вились и над выщербленной асфальтовой дорожкой, ведущей к двери корпуса напротив с какой-то непонятной вывеской со змеёй. Такая же змея извивалась над большой бетонной чашей с клумбой, на которой не было ни одной живой травинки.      Во всём обширном квадратном дворе из живого было только три куста караганы, но ни стрекоз, ни ос над их цветами- желторотиками не было, зной прогнал и их. Когда стало понятно, что ничего интересного во дворе больше нет и, скорее всего, и не предвидится, мальчик вернулся в свою крохотную комнату с двумя кроватями напротив, крохотным окном и старой, высотой под самый подоконник серой тумбочкой. Лерка вспомнил, что он уже просыпался утром, когда мать, выходя, захлопнула за собой дверь. Возможно, проснуться утром помог ему не только стук, но и голод, который преследовал его уже целую неделю. Мальчик обратил внимание на тумбочку у окна и потянул на себя верхний ящик, где, как он помнил, с вечера оставался кусочек серого хлеба.  Но хлеба почему-то не было. Вместо него испуганными глазками-бусинками на Лерку смотрела маленькая мышь с длинным забавным хвостиком. Хвостик дёрнулся в глубь тумбочки- ищи-свищи! Мальчик протёр глаза- не померещилось ли? –и попробовал для себя решить, вставать или не вставать с постели? Сон всё-таки одолел его и он проспал уже до полудня, до этого выхода наружу.
          Жара вернула мальчика в комнату. В непривычной обстановке Лерка несколько потерялся. Он то подходил к окну с незатейливой занавеской белой ткани, что-то пытался выглядеть, то возвращался к своей  скрипучей кровати, несколько минут обводил комнату взглядом.  Наконец, детское сознание обратило его к труднейшему вопросу для ребёнка, оставшемуся без игрушек, друзей и забав: чем бы можно было занять себя? На радость Лерке вернулась мать. В руках её был большой поднос. Запах пищи -это был обед из столовой -перебил мысли Лерки и он тут же забыл о своём желании непременно рассказать маме про встречу с мышкой. Обед был важнее.
           -А руки? Пушкин? – попробовала увещевать его мать, невысокая молодая женщина с простым крестьянским лицом и таким же простым именем Мария.
            Мальчуган пропустил замечание мимо ушей и набросился на алюминиевую миску. Он ел торопливо,  неаккуратно и как будто не обращал внимания на то, что мать беспрерывно гладила его по голове и всё сокрушалась:  “не покормила  моего малыша  утром”.
Для Лерки это был первый полноценный обед за долгую неделю. Даже не так - после завтраков, полдников и ужинов, обыкновенно состоящих из толстых посыпанных солью и реже -сахаром- кусков хлеба, обед из больничной миски был праздником. Мать продолжала гладить сына и дважды или трижды проговорила:
           -Ешь, маленький, ешь! Ты уж извини, что мы как на паперти. Твоя мама устроилась на работу медсестрой, теперь и питаться будем хорошо. Книжек тебе принесу скоро. А через два часа я освобожусь и мы пойдём с тобой гулять на природу, - обрадовала Мария сына перспективой неожиданной прогулки.
            Мария хотела что-то добавить к сказанному, но поддалась эмоциям- залюбовалась сыном. Её умиляло, когда её привередливый ребёнок доедал обед полностью, что было редкостью.
            -Какой ты у меня молодец!
            Мать забрала поднос и посуду и вышла по своим сестринским делам. Вернулась она, действительно, скоро и с каким-то большим цилиндрическим предметом из блестящего металла.
            -Вот какую штуку мне дали, только ты не трогай её никогда без мамы. Тут лекарства. Брать их нельзя - отравишься и всё, умрёшь.
            Само собой, Лерка бесчисленное число раз снимал с полки над кроватью матери за тонкую складную ручку бикс - почему-то так мать называла цилиндр - чуть ли не каждую неделю открывал его, но никаких лекарств никогда не находил, в него мать укладывала только какие-то пинцеты, жгуты, бинты, шприцы в плоской такой же блестящей металлической коробке и что-то совсем замысловатое. Назначение некоторых штуковин было загадкой для мальчика и при всей своей пытливости и догадливости никакой роли им придумать он не мог. Иногда в цилиндре оказывались и пузырьки с прозрачной жидкостью. Пузырьки любопытный мальчуган тоже пару раз открывал – там оба раза оказывалась жидкость с запахом водки, а что это что-то очень нехорошее Лерка в его пятилетнем возрасте уже знал. Он знал, что из-за той самой водки мать и рассталась с его отцом.
С едой (ни мать, ни сын не могли бы сказать, чем это было: обедом, завтраком или полдником) было покончено, мальчик поставил стакан из-под компота на тумбочку и выдохнул.
              
              Сын, только сын и нескладные обстоятельства составляли сейчас всю жизнь Марии. Размышлять о том, не совершает ли она ошибку, всё больше и больше отдаляясь от родных и друзей, от родной деревни и ставшего второй родиной Орска она не стала- всё равно уже мало что поправишь, да и зачем тратить себя на размышления? Силы ещё пригодятся, дай Бог, хватило бы. И сейчас на неё смотрели глаза её ребёнка, её чада, замкнувшего на себя всю радость этого мира.

             Мария подошла к Лерке, скрестила руки, пристально вгляделась в его худое лицо и произнесла:
             -Собирайся, пойдём посмотрим местную степь. Ты же не был никогда в степи.

              Далеко идти не пришлось. Их больничный комплекс находился у  степи на самой окраине Курашасая, дальнего пригорода большого города, название которого -Актюбинск-  Лерка уже знал.
Они шли взявшись за руки по пыльной обочине шоссе. Машин почти не было, но мать сердилась, когда сын норовил направить их путь на середину большака – там было куда удобнее ступать в тонких сандалиях и наблюдать за тем, как на возвышенных участках шоссе возникают миражи. Миражей Валерка ещё никогда не видал.
              Но вот мать свернула с шоссе с противным запахом плавящегося асфальта вниз, на степную дорогу. Запахло полынью и какой-то особой пылью.             Впереди, насколько хватало глаз, была серая полынная степь с выжженной травой и островками серебристого ковыля. Очарованный невиданным прежде им растением Лерка бросился собирать его длинные шелковистые перья. Только он наклонился к вееру белых нитей как из под самых его ног с шумом выпорхнула птица. 
              -Мама, что это за серые птички с такой причёской? – не без лёгкого испуга и с восторгом спросил Лерка.
              -Та, что мы вспугнули? -как будто не птица испугала сына, - жаворонок. Вон, смотри как прямо над нами порхает на одном месте, слушай как заливается, поёт свою песню -это тоже он.
В ещё горячем воздухе песня жаворонка перебивала повсеместный стрёкот саранчи.
               Лерка прислушался - действительно, красиво поёт этот жаворонок.
              -Твоя мама, когда была такая как ты, ранней весной в деревне со своими сестрёнками и твоим дядей Мишей выходила с печёными жаворонками - а пекли мы их на соломе в уличной печи-мазанке- и вместе со всеми пела песню. Так мы их звали прилететь к нам из далёких краёв.
              Она начала тонким голосом:
              -Жаворонушки, прилетайте к нам…
              -А это кто, - перебил сын, указывая на серую в жёлтых узорах ящерицу.
              -Ну, кто? Ящерка. Они не кусаются. А если возьмёшь в руки, она сама убежит, а тебе оставит один хвост.
Лерке сразу захотелось убедиться, так ли это, но мать повелела спуститься в балку. В небольшом овраге на всю его ширину лежала тень и идти стало прохладнее.
              -А вот, посмотри, какие цветы растут, -мать по-ребячьи бросилась к тоненьким зелёным стебелькам с копной бордовых колокольчиков. -У нас в деревне в Оренбургской области, где ты родился, их называли «кукушкины слёзки». Правда, забавные?
Колокольчики и впрямь были интересны, но мальчику уже не хотелось соглашаться с матерью, и он пробурчал:
             - Не знаю.
Мария бережно  собрала несколько веточек бордовых цветов в букет и позвала сына.
             -Идём, сынок. Нам ещё обживаться с тобой нужно и ужин приготовить.
             Уходить не хотелось. Мальчику нравилось всё: первозданная природа, где не было места людской сутолоке, но была особая гармония  звуков, от забавного свиста сусликов до монотонного треска кузнечиков, где был безбрежный простор и загадочная паутина просёлочных дорог, идущих из неизвестно откуда в неизвестно куда, где была мама, которой он не знал прежде.   

            В комнате мать поставила букет на единственную тумбочку в пустой стакан к самой стене, убедилась, что цветы были принесены не зря и что яркий солнечный свет у стены не доберётся до них, и тут же передала стакан сыну.
           - Валера, не хочешь помочь маме налить водички для цветов?
           -Да пусть так стоят, - заленился сын.
           -Совсем не хочешь помочь? Помоги, сыночек. Если ты не поможешь мне- никто не поможет.
Сын с явным неудовольствием взял кружку и с видом вселенского мученика пошёл к умывальнику, идти до которого было целых семь шагов.
                                                    ***
            Вчерашняя неудачливая абитуриентка мединститута Мария Князева была неудачлива и в замужестве. Молодой супруг хоть и выпивал редко, но когда доводилось, отводил душу, что называется, по полной. Пьянки, ссоры, крики по ночам вконец расстроили совместную жизнь молодых, когда малышу исполнился год. Разошлись мирно. Николай уехал с друзьями в Кушку на лёгкие заработки, Мария осталась одна, без подруг и знакомых. Своего жилья в чужом городе она не имела, возвращаться в деревню к брату боялась- в их роду все жили под знаком домостроя, да и позор в деревню с собой тащить -горе множить. Вот и решилась Мария попытать счастья- поступить на врача в ближайшем к Орску казахстанском городе в медицинский институт, да не вышло.
            Так и началась её трудная собственная жизнь без городских радостей, без друзей и прежнего деревенского умиротворения.
Не привыкать было Марии к трудной жизни- с детства без отца и матери с самой войны, да большой семьёй – пятеро