Белый шум

Зимняя сессия  на четвертом курсе выдалась тяжкая. Мало того, что предметы один сложнее другого, так ещё и экзаменаторы не подарок. «Электрические аппараты и средства автоматизации» Боря Файбушкин сдал на "хор", но с большим напрягом. Экзамены принимал сам завкафедрой Нудель Давид Львович, фамилия которого характеризовала его с удивительной точностью. Если префразировать  знаменитую фразу Чехова о том, что «в человеке всё должно быть прекрасно…», заменив слово «прекрасно» на «нудно», то получится  точный портрет Давида Львовича; ему даже прозвище, как это обычно принято у студентов, придумывать не пришлось.  Фраза «Ну этот Нудель и зануда» всегда присутствовала в разговоре, если речь шла о нём.

  Боря  всё ответил по билету, но Давид Львович едва насмерть не замучил его, задавая дополнительные вопросы. Однако, причины такого сверхдотошного  допроса были не только в  занудстве преподавателя. Дело в том, что Боря, будучи весьма способным студентом, которому учёба давалась легко, имел при  этом, однако, патологическую склонность к списыванию. Нудель знал об этом, поэтому и гонял его по материалу, дабы подстраховаться, на случай, если Боре всё- таки удалось  списать.

    Списывание  было для Файбушкина своеобразным хобби, которое в свою очередь являлось,  как бы, производным от  дугой - более сильной  патологии – Боря был страстный картёжник. Во внутреннем кармане пиджака у него всегда была колода карт, и он постоянно виртуозно тасовал их одной рукой, чем приводил в восхищение своих однокашников. Он знал великое множество фокусов и гаданий; в общем, о картах и в картах он знал, наверное, всё, что было придумано человечеством. Боря постоянно где-то находил себе копанию таких же картёжников , как он  сам, и играл в карты ночи напролёт. Иногда он приходил не выспавшимся, пропустив первую пару, и если был в хорошем настроении, то говорил, что  играл с какими-то дилетантами, а если дела его были плохи, то объяснял, что играл с какими-то заезжими шулерами. Однокашники, обоснованно подозревали, однако, что Боря и сам был ближе к шулерам, чем к дилетантам.

  Экзамены Файбушкин воспринимал, видимо, тоже как азартную игру, где экзаменаторы были его партнёрами, у которых надо было выиграть. Просто выучить материал и сдать экзамен, как сдаёт большинство студентов,  Боре было не интересно. О его способностях  в искусстве списывания к четвёртому курсу сложились легенды.

  Некоторые классические трюки, которые при списывании проделывал Боря, были общеизвестны и если учесть, что преподы тоже были когда-то студентами,  то, казалось бы, провал неминуем, но у него они пролазили. Может быть, у Файбушкина было чрезвычайно развито какое-то особое чувство места, времени и обстоятельств, либо он тонко чувствовал психотип партнера то бишь преподавателя, либо его выручало мастерство исполнения. Например, один из его трюков: во время подготовки к ответу Боря вдруг начинал нервно чиркать авторучкой по листу, будто в авторучке закончилась паста, потом доставал из кармана запасную авторучку; преподаватели, хорошо знавшие этот трюк, злорадно улыбнувшись, отбирали её у Бори, полагая, что она заряжена шпорой.  Боря садился на место, расстроенно крутил в руках «закончившуюся», авторучку, в которой и содержалась шпора и не торопясь, но, не забывая морщить лоб, списывал. Либо трюк имел другое неожиданное и эффектное окончание: пока Боря садился на место, он успевал вытаскивать из галстука или из рукава шпору и также благополучно списывал. В его арсенале списывальщика был и такой приём: он записывал шпоры на гранях карандаша; взяв билет, Боря делал вид, что списывает с карандаша формулы, нацарапанные на его гранях, преподаватели, заметив это, требовали карандаш на досмотр. Подозреваемый в списывании показывал карандаш, а когда обескураженный преподаватель возвращал ему чистый карандаш, он, сидя за своим столом, протирал его специальным составом, и надпись становилась видимой.

    Боря неустанно совершенствовался в своём хобби, зная, что на него постоянно идёт охота во время экзаменов и  использовал этот момент с присущим ему артистизмом. Для этого он  должным образом готовился к сдаче, и, приходя на экзамен, своим поведением провоцировал экзаменатора, чтобы тот, пытаясь его разоблачить, тщательнейшим образом следил за ним. Результат слежки был отрицательным, ибо Боря, имея незаурядные умственные способности и выучивший надлежащим образом материал, великолепно рассказывал по билету и нагло предлагал задать ему дополнительный вопрос. Зачем он это делал? Этим он, как бы показывал, что исправился, стал добросовестным студентом, полагая справедливо, что слух об этом разойдётся среди преподавателей, и он тем самым  отделается от реноме списывальщика. Но, ни это было главной причиной такого преображения Бори. Дело в том, что пока за ним велось наблюдение, его однокашники, имея карт - бланш, успевали списать со своих шпор. То есть, Боря работал на группу. А в следующую сессию, он набирал себе помощников из числа своих должников, и с их помощью снова списывал талантливо и неординарно. Друзья диву давались его изобретениям  и охотно помогали ему в этом, ничем не рискуя. Например, Боря подходил к отличнику Морошкину и просил его о том, чтобы тот наколол иголкой на углу билета два малозаметных отверстия. Для этого он втыкала ему в лацкан пиджака с обратной стороны иголку, предварительно научив его, как именно надо делать проколы. Другого  своего ассистента он просил проколоть три дырки, а третьего одну. Потом Боря  предупреждал тех,  кто заходил после первой пятёрки, чтобы они внимательно смотрели на билеты при их выборе и не брали «краплёные карты». Как правило, Боре никто не отказывал;  согласных поучаствовать в этом азартном эксперименте было всегда достаточно, тем более, что в прошлый раз Боря, вызывая огонь на себя, старался для них, ну и к тому же, они ничем не рисковали,  зато на пирушке после сессии было что вспомнить.  Спросив номер краплёного билета, который преподаватель клал обратно на стол, хитрец быстренько читал материал и шёл сдавать. То, что наш герой списывал на экзаменах с подошв ботинок, с манжет на рубашке, со шпор, закреплённых на спинах однокашников, упоминать не стоит, ввиду банальности этих ухищрений.

    Группа,  в которой учился Боря, без особых трудностей сдала «Промэлектронику», и впереди  осталась только «Теория автоматического управления». Экзамены принимал доцент кафедры автоматики Абесгауз Михаил Абрамович. Свой предмет он знал досконально,  и считал своим долгом  преподать его максимально эффективно, так, чтобы студенты, изучавшие у него ТАУ, помнили и его  самого, и его предмет всю оставшуюся жизнь. Об  этом он сообщал студентам сразу же на первой лекции. Ещё Михаил Абрамович обладал  каким – то  своеобразным чувством юмора.  Он, видимо, сам понимал это и время от времени считал необходимым пояснить свою неординарность, если кто-то не понимал природу происхождения его штучного юмора.  Доцент Абесгауз  упоминал о своём детстве и юности, проведённых в Одессе-маме,  а, следовательно, как он объяснял, юмор у него  был врождённым в силу его места рождения и ещё благодаря  глубокому знанию им еврейского фольклора.  В своей речи он часто цитировал кого-нибудь из великих евреев,  иногда указывая имена цитируемых им личностей, а иногда нет, видимо, полагая, что оно и так всем известно. Ещё, иногда читая лекцию и то ли сам устав, то ли, жалея студентов, записывающих второй час лекцию ( Михаил Абрамович требовал изучать предмет именно в его интерпретации), он вдруг прерывался на полуслове и ни с того ни с сего начинал рассказывать какой-нибудь еврейский анекдот. Не понимающие на первых порах таких внезапных переходов студенты, ошарашено пялились на лектора, не понимая, что происходит; Михаил Абрамович останавливал  свой рассказ и объяснял свой внезапный пассаж. Дождавшись, нужной ему  ответной реакции слушателей, которая изъявлялась  ими вовне робкими смешками, он продолжал лекцию. Со временем все привыкли к этому и уже ждали этих внезапных отступлений. Смеяться нужно было как можно искренней и естественней, тогда настроение  лектора поднималось, и группа в глазах доцента становилась собранием адекватных, имеющих чувство юмора молодых людей, с которыми приятно было иметь дело; Михаил Абрамович полагал необходимым  довести это  до сведения студентов сразу же после окончания анекдота. Кроме того, этим достигалась ещё одна цель – он считал, что в нём пропал великий мастер разговорного жанра, и, рассказывая, студентам анекдоты и смешные истории он, таким образом, утолял свою жажду публичного выступления комика. Михаил Абрамович с некоторым сожалением говорил студентам, что  обладает  незаурядным талантом  юмориста, и если бы он не пошёл в науку, то непременно стал бы знаменитым артистом, способным составить конкуренцию таким мэтрам как  Геннадий Хазанов и Ефим Шифрин. Все, включая и преподавательский состав, знали эту чудаковатую  особенность Абесгауза, и потакали ему в этом. Сказать правду, комические способности Михаила Абрамовича, хотя и имели отношение к еврейскому юмору  и знанию одесского фольклора, но в его подаче сильно отдавали армейской дубоватостью  прапорщика.

  Понимали чудаковатость Абесгауза и потакали ему в этом  все, кроме Бори Файбушкина. Он либо совсем не улыбался шуткам доцента, либо хуже того – криво улыбался выступлениям самодеятельного комика, как он его называл в кругу студентов. Отношения между Борей и знатоком одесского юмора не заладились с самого начала. Как-то на практических занятиях, когда заядлый картёжник пришёл злым и не выспавшимся, видимо, после ночной игры  с заезжими шулерами,  и  пытался вздремнуть, спрятавшись за спиной стадвадцатикилограммового  отличника Морошкина. Абесгауз, заметил это и решил воспитать Файбушкина. Реализовал он это  в форме  прикола, чтобы попутно ещё, и блеснуть  в очередной раз своим  знанием одесского юмора.

–Что-то я не вижу  среди тут студента Файбушкина? Кто - то его видел сегодня? – Спросил с улыбкой джокера доцент, заняв позицию у окна, с которой просматривался дремавший за Морошкиным Боря.
  Группа уже приготовила свои улыбки, чтобы засвидетельствовать качество юмора  самодеятельного комика, но всё пошло не так как запланировал Михаил Абрамович.
– Ну шо Ви, я уже давно между здесь, - бодро в тон не состоявшемуся мэтру юмора сказал Боря, вставая с места.

  Преподаватель был ошарашен - какой-то студентик вздумал дерзить ему, да ещё на жаргоне, на котором, по его мнению, мог  и имел право изъясняться только он – Абесгауз Михали Абрамович, уроженец Одессы-мамы и  знаток еврейского фольклора.

  – Ви, шо приболели? – Склонив голову набок, прищурился преподаватель и снял очки.
Не может быть, чтобы тонкий психолог Файбушкин не понял, что Абесгауз заводится и чем это грозит, но, видимо, что-то щёлкнуло в его голове, и он снова дерзко ответил.
- Не хотелось бы Вас расстраивать Михаил Абрамович, но у меня всё в порядке со здоровьем.

  В аудитории повисла токсичная тишина; физически ощущалось как между