Известно, что наш царь-батюшка император Александр II человеком был остроумным и изъяснялся часто очень афористично.
Вот например:
«Россией управлять не сложно, но совершенно бесполезно».
Или, скажем:
«Россия государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвание его быть грозою света».
Точно подмечено. Не находите? Но мы сейчас ещё об одной его цитате:
«Все страны живут по законам, а Россия – по пословицам и поговоркам».
Думается, что этот афоризм касается не только – и даже не столько – политических и социальных вопросов, а жизни простых наших граждан, среднестатистических, что называется.
Такой вот российской гражданкой, наизауряднейшей из всех заурядных, Оля была.
Внешне? Ну, что тут сказать можно. Про таких говорят: «Рупь ведро». Увидишь её – не уродка, нет, конечно, всё как у людей. Но глаза отведёшь в сторону и тут же лицо это забудешь, потому что… да потому, что… А чёрт его знает, почему. Вот потому что – да и всё тут!..
Умна? Не дура, конечно, но в особых талантах ни в школе, ни потом уже уличена не была: так, - «три» да «четыре», вперемешку. «Пять» – оно, конечно, бывало, но редко. Так же редко, как «два», скажем. Или «два», всё же, чаще?.. Но ведь – пословицы и поговорки же, а потому «авось да небось» чаще всего её и вывозили.
Любила ли мать Олю? Да кто ж его знает. Так-то кормила, одевала, обувала, не хуже, чем другие одиночки. Отец-то делся куда-то, когда Ольга ещё мала была. И это у нас тоже – «явление типичное». Так вот – любила или нет мать дочку свою. Ну, так ведь и Ольга – так же: сама не знала, любит или нет. Слушалась, конечно, до определённого возраста, а потом купила билет на поезд, а матери только сказала: «Я, эт самое, мам, уезжаю завтра… Насовсем».
Мать только чуть плечом пожала, не отрываясь от шитья.
Назавтра, утром, собрала Ольга чемоданишко фанерный, небольшой такой (большой-то она матери оставила), да и говорит: «Ну, эт самое, пошла я, значит…»
Мать буркнула чего-то, кажется. Или «спаси Христос», губ не разжимая, сказала, или «скатертью дорога» промолвила - Бог уж её там знает, что на сердце-то было. Старуха ведь уже: должно, за сорок ей было, если Ольге восемнадцать полгода как исполнилось.
А Ольга далеко уехала: за шестьдесят шесть километров от родного дома. Ага, в город, значит. Потому что там фабрика была. Большая такая. А что дальше, в остальном мире было, Ольга тогда не знала ещё. Да и был ли он, этот самый остальной мир. Или сказки всё это? Пословицы?? Поговорики???
Пришла она на фабрику. Ученицей устроилась. И в общежитие её сразу же определили. Там нормально так, в общежитии, то есть: пять девочек в комнате, Ольга шестой, значит, стала.
И – всё. Начала на работу ходить. И деньги получать. А в субботу вечером – на танцы с девчонками. Там с Петей и познакомились. Он тоже в их общежитии жил, только в мужской половине. Это справа от входа, значит.
Потом они с Петей ещё месяца три подружили. И он говорит: «Чё так-то ходим всё да ходим? Давай уж жениться будем. Ребята говорят, что нам тогда отдельную комнату в общаге выделят. Не сразу, конечно, через полгода, наверное. А мы пока так, как и раньше, в своих комнатах поживём».
Ну, Ольга и согласилась, значит. А на первую брачную ночь Петя её в свою комнату привёл, где сбоку кровати занавеску из одеяла сделал. Получилось, как маленькая комната, значит. Вот там они мужем и женой и стали уже по-настоящему. Ольга, когда ещё в загсе «да» говорила, подумала: «И всё, что ли? Теперь я тётка замужняя?»
А когда ночью, ну… эт самое, значит, получилось у них с Петей, она даже сразу не поняла, как это. А Петя посопел, повозился, а потом говорит: «Давай, эт самое, спать, а то завтра вставать рано, на работу пойду. А ты не ходи. Картошки пожарь, там, колбасы купи. Вечером девок своих позовёшь. И пацаны мои будут. Вместо стола дверь с петель снимем и на табуретки положим. Посидим. Свадьба всё-таки, а завтра как раз суббота…»
Она, как Петя сказал, всё так и сделала. Девки-подружки даже винегрет накрошили. И шпроты (две банки!) купили. Спиртное Петя принёс, водку там, вино красное, кислое.
Хорошо посидели, душевно так. Три раза даже гости «горько» крикнули. Наелись, ну и напились чуть-чуть. Тока Николай, из Петиной бригады который, через край хватанул и стал (при женщинах, прям!) материться. Но ребята быстро его утихомирили, а потом и разошлись все. Ольга к себе с девчонками, когда со стола убрали, ушла.
А к Пете за занавеску из одеяла она иногда приходила. Но, как он и обещал, комнату им через полгода отдельную дали. Оля даже и не очень обрадовалась-то: от девчонок уходить жалко было. Хорошие они, почти все, были.
А комната – прям настоящая, пятнадцать квадратных метров, и рядом с кухней. От туалета, правда, далековато (в другой конец этажа идти надо было), но и это – хорошо: ни вони тебе никакой, ни звуков, значит, неприличных.
Мужичком Петя шустрым оказался. Во всём: в постели поёрзает, поёрзает и – спать (вставать же всегда рано нужно было!). И, надо отдать ему должное, к жизни приспособлен был изряднёхонько.
Уже через год получили они с Ольгой опять комнату. Только теперь уже больше прежней и не в общежитии, а в настоящей двухкомнатной квартире с подселением. Соседкой их была Наташка – баба непутёвая и скандальная, но пивом угостишь её, она в свою комнату (на два квадрата, между прочим, больше, чем у Пети с Ольгой!) уметётся и притихнет на пару дней. Ольга ей иногда и борщичка наливала, чтоб задобрить. Да и просто так – жалко же дуру непутёвую. Она на свете-то одна получилась одинёшенька после того, как мать, которая с нею жила, умерла быстро и тихо от чего-то там неизлечимого. Но Ольга с Петей старуху уже не застали.
Через три года оборотистый Петя выбил для Наташки на фабрике однушку где-то на окраине их города, а они с Ольгой и сыночком, уже родившимся к тому времени, заняли всю квартиру целиком, значит.
Мальчишка, Вовочка, стал быть, на отца был похож. Или на мать? Ну, такой же – никакой, как родители. И рос – никак, и учился – тоже никак.
А Петя работал да работал. Ольга – дом содержала, ну, и мужиков своих – чтоб чистые и сытые были. А если ремонт там или на дачу, так – все вместе: и белили-красили, и пололи-поливали одинаково.
Когда Оля поняла, что во второй раз беременна, сразу, ночью, Пете об этом сказала. Он покурил в форточку, а потом говорит: «Мы, Оль, эт самое, второго не потянем. Не нужен нам второй».
Муж ведь. Ольга, значит, так и сделала, как он велел, и больше ещё о детях не заикалась.
Она просто жить старалась. Петя – тоже.
Потому и появился в семье достаток: трёхкомнатная с высокими потолками, машина, дача. А ещё: земля под картошку, пять соток, между прочим.
Так вот и жили они себе. Жили, значит, как и все, – спокойно и радостно даже. Иногда.
А потом вырос Вовочка, и какие-то там … наркотики появились. Ночью милиция сына прямо из дому взяла. У нас ведь как? Известное дело: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
Оля с Петей до утра на кухне сидели. Петя курил, а Оля плакала. Курил и плакала. Курил и…
Всё. Через месяц Пети не стало. Сердце, сказали, износилось.
А Оля даже и не знала совсем, есть ли у неё сердце. Она плакала и всё делать старалась. И Вовочку ждала.
А он сначала писал, иногда. Потом – всё реже. И совсем перестал.
Когда вышел, ну, из этой, из тюрьмы, значит, написал, что домой не вернётся, а уедет. Далеко. Когда устроится, - напишет. Да так и не написал. Потому, наверное, что всё устраивался да устраивался.
А Оля ждала всё да старела. Ага, старела, значит…
А когда уж совсем старой стала, научилась крючком вязать. Салфетки. Красивые такие, из ниток «Ирис». Как-то вечером сидит, значит, дома, очередную салфетку вяжет. Вдруг – звонок дверной. Всполошилась Оля даже, потому что теперь к ней уже и не ходил-то никто. Пошла открывать…
Открывает, стало быть. А на пороге женщина стоит и перед собою мальчика, подросшего такого, за плечи держит…
А мальчик – беленький весь, безбровый и конопатый. Прямо Вовочка вылитый, в детстве. Молчит и из-под шишечек, на месте которых у людей брови бывают, на Олю смотрит. Он, значит, смотрит. И Оля на него. Потом женщина и говорит:
«Ольга Сергеевна? А Володя умер. Убили его ночью, у нас в посёлке. Мы вот с Петенькой и приехали к вам. Можно?..»
