кверху, смотрел в небо, свистал, морщил брови, ловил языком усы и разговаривал больше всех.
Горький Максим, Трое, 1901
Цветущие липы осеняли светлый пруд, доставлявший боярину в постные дни обильную пищу. Далее зеленели яблони, вишни и сливы. В некошеной траве пролегали узенькие дорожки. День был жаркий. Над алыми цветами пахучего шиповника кружились золотые жуки; в липах жужжали пчелы; в траве трещали кузнечики; из-за кустов красной смородины большие подсолнечники подымали широкие головы и, казалось, нежились на полуденном солнце.
Толстой А. К„ Князь Серебряный, 1862
Сухой треск кузнечиков наполнял сад, и гудели жуки, путаясь в сетях молодой зелени, шелестя мелким листом берёз.
Горький Максим, Жизнь Матвея Кожемякина, 1911
Старый Слепень походил на жука: маленький, черный, сморщенный.
Мамин-Сибиряк Д, Н„ Три кониа, 1890
Среди ореховых и ольховых кустов все пело, стрекотало, жужжало. В теплом воздухе стояли веселые рои комаров-толкачиков, майские жуки с серьезным видом кружились вокруг берез, птички проносились через поляны волнистым, порывистым летом. Вдали повсюду звучали девические песни, — была троица, по деревням водили хороводы.
Вересаев В. В„ Лизар, 1899
— Что-о? — удивленно спросил Жуков. — А ты читай, дубина!
Горький Максим, Городок Окуров, 1909
Воровали сахар, пачкали штанишки, отрывали жукам крылья, — заговорил Ярченко, горячась и захлебываясь.
Куприн А, И., Яма, 1915
— Авита, Иуммаль, авита! (Помилуй, Господи, помилуй!) — отвечал латыш, не поворачиваясь. — Давеча, только што солнышко пало, налетело синих на мызу и невесть што, словно весною рой жуков на сосну.
Лажечников И, И„ Последний Новик. Том 2, 1833
Был чудный майский вечер, лист только что раз лопушился на березах, осинах, вязах, черемухах и дубах.
Черемуховые кусты за вязом были в полном цвету и еще не осыпались. Соловьи, один совсем близко и другие два или три внизу в кустах у реки, щелкали и заливались. С реки слышалось далеко пенье возвращавшихся, верно с работы, рабочих; солнце зашло за лес и брызгало разбившимися лучами сквозь зелень. Вся сторона эта была светлозеленая, другая, с вязом, была темная. Жуки летали и хлопались и падали.
Толстой Л. Н.. Отец Сергий, 1898
То дождя по целым неделям нет, то вдруг такой зарядит, словно с цепи сорвется; то жук одолел, все деревья в саду обглодал; то крот появился, все луга изрыл.
Салтыков-Щедрин М. Господа Головлёвы, 1880
Это очень хищные, прожорливые и осторожные жуки, пестро окрашенные, с выпуклыми глазами и сильными челюстями.
Арсеньев В. К., Рассказы, 1921
*************
ПРИЛОЖЕНИЕ
Как играть с тараканом и дохлой мышью: советский детлит о жучином футболе, мушином атеизме и прекрасных личинках
Книги о жуках и бабочках для юного населения Советского Союза выходили огромными тиражами. Было ли это связано с идеями коллективизма, развитого в ульях и муравейниках, или с поиском новых литературных форм? За одно только первое десятилетие советской власти помимо известных «Мухи-цокотухи» и «Тараканища» Корнея Чуковского вышли десятки повестей, сказок и стихотворений о насекомых и членистоногих. Эти произведения были полны сердечной расположенности к нашим маленьким соседям по планете. Если после их изучения вы будете по-прежнему равнодушны к мушкам и тараканятам, обратитесь к кардиологу:
«Приключения доктора Скальпеля и фабзавука Николки в мире малых величин»
Авт. В. Гончаров. М.-Л.: Молодая гвардия, 1924
Когда к студенту рабфака Николке пришел его преподаватель, доктор Скальпель, вдруг скинувший одежду, уменьшившийся в росте и предложив ученику сделать то же самое, Николка ничего не понял. Но потом сообразил, что профессор предлагает поучаствовать в увлекательном эксперименте:
скукожиться до размеров одноклеточного организма и увидеть жизнь во всем ее микробиологическом многообразии.
Подростковый роман позабытого мастера советской фантастики 1920-х Виктора Гончарова принадлежит обширному корпусу произведений о путешествиях в микромир. В отличие от более известных героев «Необыкновенных приключений Карика и Вали» или фильма «Дорогая, я уменьшил детей», Скальпель с Николкой делаются настолько крошечными, что вступают в контакт с микробами. Доктор-интеллигент читает о них Николке познавательные лекции, а студент-пролетарий пинает туберкулезные палочки и лупит палкой амеб.
С насекомыми им пообщаться тоже приходится — для них они так велики, что сойдут за крупногабаритный транспорт. Разместившись на усике малярийного комара, герои наблюдают, как другая комариха откладывает яйца. Уцепившись за лапку мухи, они подслушивают беседы мушиного народа на антирелигиозные темы. Муха-атеист доказывает темным сородичам, что почитаемые ими мухи-священнослужители, вместо того чтобы отпевать погибших, отправились пировать на кухню, не взяв с собой никого из простонародья: ведь если мух там станет слишком много, их будут уничтожать липкой лентой. Мухи не верят атеисту и даже хотят забить его камнями.
А вот Скальпель и Николка отказываются от привычных убеждений: еще недавно они осудили бы людоедство, а теперь питаются человеческим жиром. Невозможно представить, чтобы появившиеся десятилетие спустя Карик и Валя занимались чем-то подобным: видимо, чтобы так раскрепоститься, попасть в мир насекомых недостаточно. Другое дело мир микробов, где царит настоящий имморальный хаос.
«Сорока-белобока и жук дровосек»
Автор не указан. М.: Издание Г. Ф. Мириманова, 1924
В этой сказочной миниатюре, предназначенной, как указано на обложке, для самых маленьких читателей, развивается известный сюжет о сороке, которая кашу варила и детей кормила. «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала». Потому что в лес не ходил, дров не пилил и воды не носил — кто не работает, тот не ест. «Иди себе мимо», — говорит огромная птица мальчику и тот послушно шагает лесом.
В лесу ему встречается жук из тех, которых называют дровосеками или усачами. Художница Вера Глинка, внучатая племянница композитора Михаила Глинки, изобразила жука симпатичным, с умными человеческими глазами. Добрый жук приглашает мальчика вместе заняться заготовкой древесины. Тот соглашается, и вскоре приносит сороке отличные дрова, за которые птица выдает ему долгожданную кашу, а затем укладывает спать.
Поучение вывести нетрудно: конечно, безделье в СССР не в почете, но если ты оболтус, еще не все потеряно. Общество от тебя не откажется и поддержит, главное — самому встать на правильный путь.
«В лесах и полях»
Авт. В. Лукьянская. М.: Земля и фабрика, 1925
Натуралистические рассказы Веры Лукьянской были известны еще
в Российской империи. Но взгляд на окружающий мир как на место, где «все живущее образует громадное общество взаимной помощи, каждый член которого, работая для собственного блага, в то же время, сам того не зная, добросовестно работает и для блага всего общества», очевидно, оказался не чужд и советской власти.
Словно большевики, упразднившие классовые различия, Лукьянская отрицает деление насекомых на «благородных» (вроде бабочек) и «презренных» (навозников, могильщиков), уделяя всем равное внимание. Она сетует, что читатель может брезговать историями о жуках, которых зовет благодетелями: «Скромно и незаметно, не дожидаясь от вас никакой благодарности, совершают они свою важную работу и, сами того не зная, приносят огромную пользу всему живому на земле — и вам в том числе».
Работа, надо сказать, недетская: имеется в виду природная «утилизация» трупов, в которой навозники и могильщики играют важную роль.
Лукьянская свободно говорит с читателем о смерти и призывает относиться к животным как к равным, замечая, например, что жуки тоже зарывают своих покойников в землю, причем научились они этому гораздо раньше людей.
Лукьянской нравится любоваться природой и описывать ее с редкой нежностью. Она умиляется даже личинке: «Не вздумайте, пожалуйста, представлять ее себе грязным отвратительным червяком <...> Не может быть ничего чище этой беленькой гладенькой личинки с лоснящейся кожицей».
Места обитания личинок Лукьянская называет детскими комнатами. Это материнский инстинкт натуралиста, не разделяющего детей на своих и чужих, человеческих и принадлежащих другим видам.
«Крошки-сороконожки»
Авт. В. Инбер, В. Типот. Л.-М.: Радуга, 1925
Незатейливый сюжет о многодетной семье вряд ли удостоился бы издания, если бы вместо людей героями не были антропоморфные многоножки. Иллюстратор Владислав Твардовский изобразил их похожими на сколопендр, но с человекообразными улыбающимися лицами. Разглядывая иллюстрации, на которых тридцать пять гигантских сороконожек копошатся посреди советского убранства 1920-х, забываешь о тексте. Но и там творится что-то странное: когда дети подросли, родители отправляют их в школу и считают расходы на галоши, «ведь ходить по школам невозможно голым». Арифметика явно не их конек: просидев всю ночь и разломав счеты, родители не получили искомых чисел. У мамы сдают нервы: «Слишком много ножек у сороконожек... Я изнемогаю!» Она отправляется гулять, встречает аистиху с сыном, которые стоят каждый на одной ноге, и плачет от зависти.
Можно подумать, что это временная слабость, и история сейчас получит какое-то развитие, но на этом она заканчивается, напоследок снабдив юного читателя нетривиальной моралью:
«Ноги — это гадость, если много ног». Аист хороший, потому что «одной галошей мамочке на радость обойтись бы мог».
Попробуй угадай, то ли здесь сатира на непутевых родителей, которые завели слишком много детей и не могут о них позаботиться, то ли на советский быт, при котором покупка детских галош — неподъемная задача для обывателя.
«Тяб Иваныч»
Авт. Л. Веприцкая. М.: Издание Г. Ф. Мириманова, 1926
Мальчик Тяб Иваныч (его зовут Октябрь, но маленьким у него получалось выговаривать только «Тяб», и это прозвище к нему прилипло) живет в коммуналке вместе с папой. Когда отец уходит на работу, он запирает сына в комнате, чтоб тот не озорничал. Но Тяб не грустит, ведь он повстречал в углу «очень славного таракана». Мальчик принимается катать таракана на тележке, которую сделал из папиросной коробки и катушек из-под ниток.
Веприцкая хорошо передает детскую непосредственность, которую не омрачает тесное коммунальное жилье. Игры ребенка с мусором и насекомыми — конечно, невеселый знак времени, но с точки зрения детской оптики это совсем не страшно. Таракан — не только настоящий товарищ, но и проводник в мир первых серьезных переживаний. Например, раскаяния, которое наступает, когда Тяб, заигравшись, роняет таракана из окна. Что же теперь будет — ведь у насекомого в комнате могли остаться маленькие дети!
Папа почти не ругает Тяба за то, что, пытаясь вернуть таракана, он разбил часть их домашней посуды: «Ведь счастье, правда, не в каком-нибудь разбитом стакане, зачем же о нем думать». Вместе они анализируют произошедшее. Папа признает, что с насекомым Тяб Иваныч поступил «не по-товарищески, что и говорить». Но тут же утешает его: таракан наверняка сумеет подняться по стенке обратно в квартиру.
Иальчик все равно чувствует ответственность за детишек, которые по его вине остались без отца, и решает подкармливать их. Из спичечного коробка он
