Побег

Серёжа  рано-рано проснулся, но сразу вставать не стал. А чего торопиться-то сегодня? Выходной. Да и вообще день очень важный нынче. Он маме все про них с Надей скажет и уйдёт к ней. От мамы. К матери своего будущего ребёнка. Слава богу, есть куда: у Надюшки квартира, хоть и однокомнатная, но отдельная. Не сюда же её приводить. К ним с мамой. Да мама и не пустит. Она у Серёжи строгая и постороннего человека в доме не потерпит.
Глянул Серёжа на чемодан, который собрал ещё с вечера и поставил в угол за шкафом, и вспомнил, что зубную же щётку не положил. Да и ладно!  Новую купят они, вдвоём с Наденькой. Вот и будет у них первое совместное приобретение.
Раньше ему вообще-то всё мама покупала. Прямо говорила накануне: «Завтра идём покупать тебе зимние ботинки, а то эти носишь уже два года. Стыдно для начальника отдела сорока двух лет от роду». А потом вела его в магазин, и они там выбирали. Вместе. Но у Серёжи со вкусом отношения сложные, а потому он брал всегда то, что маме не нравилось. Робко смотрел на неё и говорил: "Может, эти?.. У них цвет приятный".
Мама возмущённо фыркала, говорила, что «вот и отец такой же никчёмный был». А потом сообщала, что она просто в ужасе от мысли о своей смерти. Потому что когда она умрёт, Серёжа погибнет на следующий же день, ибо решительно ни к чему в этой жизни не приспособлен. Вот мало она его в детстве била. Надо было не шнуром от утюга хлестать, а прямо ремнём отцовским, оставшимся в качестве скудного наследства от последнего, когда тот, неожиданно и совершенно не заботясь о маме, умер и оставил её тридцатилетней вдовой с малолетним сыном на руках.
И Серёже всегда за них с отцом, которого он едва помнил, потому как на момент смерти оного  было ему неполных шесть лет, перед мамой стыдно было.
Вот и старался он  всю жизнь  маму  не огорчать, но иногда это не получалось. В таких  случаях она его и била. За дело, надо сказать. То тройки по музыке (Серёжу, как и положено мальчику из хорошей семьи, учили игре на фортепиано у частной учительницы), то в школе, по математике чаще всего. Ну, тройки тоже. А он же мамы своей сын, и ему не дОлжно быть идиотом!
Когда он школу окончил, то страстно мечтал, что станет учителем литературы в школе. Но мама сказала, что быть всю жизнь нищим она ему не позволит. Пошла вместе с сыном в финансово-юридическую академию, и они подали документы на факультет бухгалтерского и аудиторского учёта.
В институте мама Серёжу уже, разумеется, не била, но когда была им недовольна, уходила к себе в комнату бросалась там лицом вниз к себе на кровать и картинно-безутешно рыдала. Чувствовал тогда себя Серёжа последней свиньёй. Шёл к маме в комнату, становился на колени рядом с маминой постелью, плакал, целовал ей руки и просил прощения. Мама, не сразу правда, но всё-таки его прощала. Правда потом неделю разговаривала с ним очень натянуто, давая понять, насколько он её травмировал.
А когда за Серёжиными с мамой плечами остались и институт и армия…
В вузе не было военной кафедры, и по тогдашним законам служил он полтора года рядовым в ненавистных ему  войсках связи, хоть и любил страстно собак и просил, чтобы его к ним послали, к собакам, то есть, на границу там или даже к зэкам, чтобы охранять. Собаку дома мама так завести ему и не позволила, разумеется. Мама сказала, что это глупости всё, сходила к военкому, и Серёжу направили куда нужно – «в приличное место»…
Так вот, когда и это осталось позади, Серёжа посмел влюбиться в хорошенькую секретаршу шефа у них на работе. Она ответила взаимностью. И когда он сказал маме об их с Варенькой намерении подать заявление в загс, мама ушла жить к своей старинной подруге Людмиле Аркадьевне. Провела у той целых три дня. И всё это время та самая подруга названивала Серёже вечерами и взывала к его разуму и совести, говоря о том, что он губит свою замечательную мать, которая посвятила ему всю жизнь. «За что?!.» - восклицала в финале Людмила Аркадьевна и, рыдая, бросала трубку.
Через три дня Серёжа снова стоял перед мамой на коленях и просил у неё прощения. А Вареньке при первой же встрече после этого буркнул: «Извини… Как-нибудь в другой раз…» И отвёл глаза в сторону.
Надюшка стала второй Серёжиной попыткой. Но теперь он намерен был действовать решительно.
Стремительно вскочил с кровать и пошёл… умываться.
Когда чистил зубы, то огляделся и понял, что он давно уже не делал уборки в ванной, а маме, после его ухода, будет тяжелой самой. А потому начал тут же мыть ванну и кафель на стенах.
Потом вспомнил про не отмытую с вечера плиту на кухне. Отмыл. Протёр пол. Приготовил завтрак. На двоих. В смысле, - им с мамой: яичница с беконом, стакан кефира для мамы и кофе (хоть мама этого не приветствовала) для себя. Когда поставил на стол масло и тонко нарезанный хлеб (мама к этому его с детства приучила), огляделся вокруг: всё ли в порядке, и пошёл будить маму. Решил, что за завтраком всё ей и скажет. И, как бы она ни возражала, допьёт кофе и тут же уйдёт в новую жизнь.
Решил так и пошёл в мамину комнату. Но – вернулся, потому что увидел, что в прихожей пол был нечист. Взял тряпку, чуть подумал и взял ещё и поломойное ведро, куда добавил средство для мытья полов, и пол тщательно вымыл.
Когда весь инвентарь вернул в исходное положение, постоял возле дверей в мамину комнату, прислушиваясь. Там было тихо, как в склепе семейства Капулетти.
Вошёл. И увидел. Мама лежала на полу, лицом вниз. Не дышала. И видно уже давно…
У Серёжи даже как-то от сердца отлегло.
«Значит, неприятного разговора в этот раз уже не будет», - подумал он и только потом заплакал.