Пробуждение героя

такой грязи?  У него была уйма времени от безделья, чтобы задуматься над тем, что будет дальше, после преступления и как «подчистить хвосты» преступления, чтобы не попасться, избежать заслуженного наказания. Вот, оказывается, какая «философия» занимает ум «мыслителя» Достоевского! Что за дикость в мысли, что за дичь! Что за муть заварилась в его «чане с мозгами», если говорить словами Хилари Патнема?
        Или возьмите того же мусье Свидригайлова, другого героя романа, товарища Раскольникова по мокрому делу. Такое же раздвоение личности, такой же шизоидный психотип. Он, видите ли, рисует, беседуя с Раскольниковым, картину вечной жизни в закопченной и пыльной баньке на пару с пауком-садистом в углу. Что за бессмысленный абсурдный образ? Прямо чистый Кафка с жуком – другой балбес, вооруженный пером. Это литературоведы называют «философским» или «идейным» романом? Вы, горе-толкователи, знаете ли, вообще и в целом, что такое идея? Беседы таких героев напоминают мне разговоры из современных фильмов, которые складируются на торрент-трекерах под рубрикой «арт-хаус».
        Им под стать нимфетка Соня Мармеладова, соблазнившая Свидригайлова, - прообраз Гумберта из «Лолиты» Набокова, другого русского писателя, - любителя нимфеток (молодым неучам не путать с эстрадной теткой «Лолитой»). Субтильная Соня, утешает шизоида Раскольникова, озлобленного на весь мир, что нужно покаяться. И вот сидят над евангелием убийца и проститутка, эти новые «Паоло и Франческа», невольно касаются друг друга руками (как там поется в песне: «И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами») и между ними вспыхивает сострадательная страсть. Какие страсти-мордасти, - явно не страсти Господни. На что Владимир Набоков был теплохладный (cool) писатель, но и он заметил нечто постыдное в этом мелодраматическом пассаже Достоевского. Наверное, это и есть то, что называют «достоевщиной», которая всех уже достала.
        Но Раскольникова не только утешает покаянием страстотерпица Соня, его еще вынуждает признаться в совершенном преступлении участливый следователь Порфирий Петрович, который, ради признания Раскольникова в преступлении, готов вползти ужом прямо ему в душу. Это еще один джентльмен с ретроградной и насмешливой физиономией в сонме монструозных героев (подобных карикатурным «мертвым душам» Николая Гоголя) произведения Достоевского, входящего в реестр книг, обязательных (канонических, догматических, хрестоматийных) для прочтения отроками и отроковицами по школьной программе средней общеобразовательной школы. Интересно, чему может научить несовершеннолетних малолеток криминальный роман?!
        Мой автор помнит нечто подобное этому, когда в десятом классе смотрел по советскому TV французскую экранизацию режиссера Мориса Казнёва романа Оноре де Бальзака “Splendeurs et misères des courtisanes” в виде мини-сериала. И вот, сдавая выпускные экзамены, он смотрел экранизацию и вспоминал роман, который читал еще в девятом классе о блеске и нищете парижских проституток в стиле ампир.  Ему особенно запомнился один эпизод из этой экранизации, как престарелый банкир, барон де Нусинген, советует своей молодой жене, что поприличнее надеть на ночное свидание с ее любовником. O tempora, o mores!
        «Блеск и нищета куртизанок» является продолжением романа «Утраченные иллюзии», который более интересен с точки зрения мысли. Интерес вызывает судьба вымышленного Бальзаком поэта Люсьена де Рюбампре. Писатель-реалист художественно правдоподобно показал путь поэта от пробуждения поэтического гения до публичного признания и естественного увядания в продажном обществе капитала. Шумный успех в столичных салонах вскружил голову романтику, и он разменял свой талант на кучу золотых монет. Источник романического вдохновения иссяк. Недаром сказал настоящий поэт: «Не продается вдохновение, но можно рукопись продать». Рукопись, естественно, можно продать, но вдохновение тут же улетучивается, как только романтик пускается во все тяжкие на ловлю денег, «счастья и чинов». Романтик закономерно превращается в реалиста и циника, в продажного журналиста. С ним случается «обыкновенное чудо» и выходит в свет «обыкновенная история» превращения романтика в прагматика. Ну, не конвертируется поэзия в деньги. Преумножение таланта нельзя понимать буквально, иначе он обращается в иллюзию, зря утраченное время талантливого человека, который начинает тупо повторять себя. О таких говорят, что он весь исписался. Утрата таланта может привести романтика к самоубийству или к фальшивому блеску и нравственному падению. Чему и посвящено продолжение «Утраченных иллюзий».
        Примерно в это же юное время мой будущий автор увлекся фантастикой братьев Стругацких. Как многие наивные люди, избавившись от идейных иллюзий, он перешел от героической (идеологической или и-до-л/огической) фантастики Ивана Ефремова к иронической фантастике Аркадия и Бориса Стругацких, которые поначалу с тщеславной целью встроиться в тренд построения коммунизма не в отдельно взятой голове вынуждены были писать нечто безвкусно подобное героическому, пионерскому. Если Ефремов, не считая Алексея Толстого и Александра Беляева, первооткрыватель советской научной фантастики, то братья Стругацкие - ее продолжатели. В них боевитость уже носит чисто условный характер, хотя один из братьев начинал свой жизненный путь, как военный переводчик. Поэтому и понятно откуда «растут уши».
        Ефремов интересен, как оптимист. Даже если автор Дара Ветра как антипода Дарта Вейдера из «Звездных войн» символически изображает реальный коммунизм, построенный в отдельно взятой стране, вроде страны Сталина и его присных, вернее, на отдельно взятой планете Торманс в романе «Час быка» (час даймония), как дистопию, то он не отказывается от утопии, из которой пожаловали «правильные» (идеальные) коммунисты, удивительным образом похожие не на фашистов или сталинистов, а на гуманистов. Но многие из них гибнут от беспощадной руки «лиловых» стражей авторитарных олигархов (правителей, змееносцев или рептилоидов) Торманса, не оказывая им никакого физического сопротивления из гуманных (пацифистских) соображений. Странным образом дистопия Ефремова начинает напоминать утопию Платона. Немногочисленные правители (элитарии) в дистопии являются людьми долгой жизни (джи). Этим они отличаются от своих многочисленных кормильцев – люде легкой смерти (кжи). Налицо явная варновая (для непосвященных «кастовая») система человеческих (социальных) отношений как дегенеративный случай идеальных (разумных или духовных) отношений.
        Братья Стругацкие жили уже в другую эпоху – эпоху не строительства коммунизма, а его разрушения, похорон. Буквальному разрушению реального коммунизма предшествовал «инерционный застой». Их вымышленный мир «Полдня» навевает такого рода застойную скуку, потому что является натуральной «литературной клюквой» (соцреалистическим китчем). Вот когда они увидели обратную сторону и стали писать не пародию на свой «Полдень» (что тоже, естественно, имело место), как стилизацию дистопии, вроде «Пикника на обочине», «Трудно быть богом» или «Обитаемого острова», в которых смысл ученый «кот наплакал» (как раз такое чтиво и нравится больше всего массовому читателю), как и в «Часе быка» Ефремова (может быть, за исключением того шлейфа светлого смысла, который остался в дистопии от утопии «Туманности Андромеды»), а нечто такое, в чем есть мысль, тогда появился «Жук в муравейнике». Но потом они сбились на тривиальную булгаковщину (тупую чертовщину), будучи не в состоянии до конца осмыслить, что открыли, и стали писать автоматом, по инерции в творческом бессилии, допуская непростительные стилистические и прочие ошибки.
        Чего не отнять у братьев Стругацких, так это иронии. Она спасает их, как от утопии, так и дистопии, и мешает им увлечься безоглядным оптимизмом и не впасть в безнадежный пессимизм. Разумеется, они были вынуждены, как популярные писатели-фантасты, делать вид умеренных, разумных оптимистов и предусмотрительных пессимистов.
        Так что же есть, точнее, может быть, если додумать, в «Жуке в муравейнике»? Есть контакт. Контакт есть, но с кем? И тут появляется множество вариантов ответа, представляя читателю это произведение в качестве интертекстуального ребуса, своеобразного литературного лабиринта, так сказать «сада расходящихся тропок». Слоенный пирог, конечно, хорош на любителя такого чтива, автором которого может быть писатель, вроде Умберто Эко или Хорхе-Луиса Борхеса. Но не в этом суть. Не в коннексии вариаций, не в самой вариативности заключается смысл. Тогда в чем? Разумеется, в инвариантности. Во всем есть одно. Но оно не есть все. Вернее, все не есть одно. Одно сверх всего.
        Мы выделяем его, этот контакт, и рассматриваем отдельно от тех, кто контактирует, ибо он есть то, что всегда скрывается за контактирующими.  Есть земляне и странники. И что с того?  Сущность будет понятна в случае выяснения того, кто такие странники и что им нужно от землян.
        Что же интересного о контакте землян со странниками – неведомыми обладателями внеземного разума, путешествующими по космосу в поисках разумной жизни, - мы можем найти в «Жуке в муравейнике» братьев Стругацких? Если судить по отчету прогрессора Льва Абалкина, который содержится в папке сотрудника Комитета по Контролю (КОМКОН) Максима Каммерера, о том, что он обнаружил, отправившись в инспекционную поездку вместе с голованом Щекном из расы разумных собакоголовых на планету «Надежда», странники спасли обитателей этой планеты от вымирания, к которому привела их пандемия. Правда, есть другая, уже не официальная (прогрессорская) гипотеза появления странников на Надежде. Странники – это эвфемизм, маскировка той космической расы, которая совершила нашествие на планету Надежда в силу того, что такова его природа, - не спасать другие расы, цивилизации, а губить их или кормиться ими для собственного выживания в ходе постоянного переселения. Теперь же, по тому времени, которое течет в романе братьев Стругацких «Жук в муравейнике», странники совершили или готовят нашествие уже на Землю. 
        Такого рода размышления не могут не привести нас к хрестоматийному Иисусу Христу. Кто он? Он логос как средство, канал контакта или самостоятельное лицо (инстанция) в контакте человека с богом?
        Но если Иисус Христос есть бог, то как он может страдать? Может ли он страдать так, как страдает человек? Естественно, он может страдать, как человек, если он человек, а не бог. Страдает ли бог? Конечно, нет. Он не может страдать по самому определению бога. Страдает тот, кто чего-то или кого-то лишён, например, лишён здоровья или стал сиротой. Бог ничего и никого не лишён. Он будет страдать, если лишить его верующих, как тех, кто вернётся в него. Только в этом случае будет страдать бог веры без веры. Потом, кому нужен бог без веры? Правильно неверующих, если речь идёт о боге идеи. Одной мысли о боге достаточно, чтобы он был в качестве идеи.  Но это не бог, которому поклоняются. Бог есть соломинка для утопающих в объяснениях.