звёздную бесконечность.
Да-да, это полный финиш. Сам Авк сделал харакири. Ужалил сам себя в самое своё мудрое скорпионье сплетение. Что поразительно - нисколько не покраснел при этом, сообразив, до чего промахнулся, попав. Даже когда понял, что заметили все. Но сделал вид, что намеренно так сделал. Чтобы все и подумали про него именно такое, не слишком украшающее независимого мыслителя, будь он даже провинциальный. В таком случае это была бы вполне филигранная, мастерская маскировка под своего. Но сколько могло быть шансов на то – неизвестно. Видимо не так уж и много. Уж больно искренне подставлял.
Тут, к месту, Шахов вспомнил и про слухи, которые теперь стали походить на правду. Будто бы именно Авк сделал губернатору докторскую диссертацию по продовольственной безопасности страны, модной во все времена суверенной теме как же всё-таки сделать так, чтобы народ не помер с голоду. А может быть и не губернатору написал он такой дисер. Поскольку именно с помощью всё той же, не к ночи будь упомянутой, «продовольственной безопасности» сам иудушка Горбачёв прорвался к власти и вскоре развалил всю страну. Авк всегда отпирался от такого соавторства с новейшим Геростратом. Однако теперь всё напрямую говорило за то, что связь профессора с сильными мира сего, несмотря на всю его нелицеприятную критику власти и нелюбовь к ней, куда более значительна. Может быть, намеренно декларативна. Отчего получили место быть и все обильные преференции сверху, непрерывно льющиеся на старую плешивую голову. Отчего именно Авка и сделали главным научным консультантом всего текущего мероприятия. Да если бы только этого!
Так что отныне вектор следственных мероприятий и в самом деле мог поменяться и очень даже круто. После внезапно произошедшего прокола по Фрейду, ничтожного, но как пелену сдёрнувшего очередную маску с его профессора, Шахов в этом почти не сомневался. Фрукт ещё тот оказался.
Когда замечательные участники предстоящего действия окончательно истомились и перестали дожидаться чего-то главного,
когда после долгожданной встречи высочайше-лупатого начальства из Кремля все насытились, да отвалились по кустам - тогда-то это самое действие взяло, да и нагрянуло очищающим и высвобождающим громом. Потому что как раз обнажилось то, на что можно было легко накинуть аудиовизуальное лассо какого угодно калибра. Потому что как водится у людей во все времена, сил сопротивляться внезапно подкравшемуся року уже ни у кого не находилось. Чем этот рок всегда чрезвычайно подло и пользуется. Сначала лишает сил, потом употребляет во все дырки. Ничто не говорило за то, чтобы на этот раз он поступил иначе.
Один только Шахов как всегда ушёл вовремя, выскользнул изо всех удавок словно налим - сквозь все кордоны и оцепленья, вёртко и целомудренно. Как будто к пианистке. На самом деле просто двинулся по своему обычному маршруту. Одинокий не только дальше и качественнее всех сходил, но и опять целее всех остался. Его вновь никак не оприходовал случай. Ушлого комитетского следователя не подстрелил ни один боец из многочисленной охраны. Не потому что не попали, а поскольку не целились совсем. Это была далеко не первая, даже не десятая ходка столичного следователя на волю сквозь оцепление служивых дракончиков вокруг Ближней малины.
Однако даже столь замечательная, но таки проходная удача пока мало что давала. Поэтому искателю опасных приключений опять и опять приходилось затаиваться и наблюдать естественное дозревание событий, искать среди них приплод, пусть даже и с выпирающими старыми костями. Всё делать для того, чтобы хоть самому уцелеть, то есть, не слишком впредь подставляться. Иначе кто бы тогда оставался голубем мира, кто бы в таком случае смог внести умиротворение и законность на эту хронически суверенную территорию?! Как раз этого-то Шахову со временем получалось добиваться всё труднее и труднее. Слишком явно он помимо своей воли обозначался, а также подставлялся.
С попытками избежать самоподставы было особенно проблематично, поскольку сопровождающие Шахова и с ног посторонних сбивающие запахи некоей секретной лаборатории, аура великого, но по-прежнему таинственного эксперимента над людьми - на этот раз и вправду излучались весьма нестерпимые. И более чем реальные, поскольку сильно действовали на нервы в числе прочих и престарелому, видавшему виды философскому старенькому отморозку. Он же так и не покатал на своём горбу ни одной #лядюшки. Отбил все атаки блуждающих маток. Одновременно ни одному начальнику не отказал. Чем не завиден жизненный удел?! Куда тут Аристотелю, первой крупнейшей жертве «блуждающих маток бытия», подлинных его волчиц?!
Тем временем даже камыши делали на уносящегося мимо следователя стойку и тут же завядали. Не говоря о разочарованно промелькнувших и пропавших дамах и прочих мифических персонажах, также по ходу впавших в недоумение. Поскольку с ненадёжным проходимцем надо было что-то делать. Нельзя же существовать одновременно в двух пространствах. Потому что иначе пришлось бы и их объявлять несуществующими.
Безнадёжно перемудривший Авк ревниво размышлял по поводу неизменно и повсюду следующей за Шаховым сносшибательной ауры. Может то и был запах победителя?! Да-да, профессор был почти убеждён, что именно так и должно пахнуть от нынешних молодых, наглых, да упёртых хипстеров, идущих по головам - вперёд и вверх, к зияющим высотам повсюду вздымающейся Вертикали.
От такой обидной мысли красноватые, с прожилками, профессорские ноздри брезгливо дрожали и одновременно морщились. Его кустистые брови нервно сдвигались и раздвигались. В душе этот мудрый кентавр терпеть не мог тех, кто обходил его на повороте, да, нисколько не таясь, торжествовал при этом. Мальчишка следак похоже обошёл его, самого профессора Авка. Да что там - вчистую обскакал, в открытую, торжественно и нахально. Хоть и не говорит ничего такого, не подчёркивает, но зато вон как фактически насмехается, тонко, почти незаметно и потому особенно издевательски!
Так что помимо гордости за свою школу, за всё-таки выучку, тут откровенно примешивалась и вполне объяснимая досада на чересчур резвого и бессердечного ученика. Слишком уж тот поднаторел в своей столице, профессионально не верящей ничьим, тем более человеческим слезам. Гамма взаимопереливающихся гордости, досады и обиды поистине обуревала профессора. Однако Авк попытался скрыть своё нервное арпеджио, сломанный аккорд его лебединой песни. Чтобы никто ничего не заметил. Иначе почему бы тогда, несмотря ни на что, дважды доктор наук оставался трижды мудрым?!
Тем временем другая аура - всёвозрастающего напряжения от повсеместно прорывающейся сюда ирреальности - проявлялась у некоторых реальных предметов и явлений, у конкретных субъектов всё более разгоняющегося финального действия. Эта аура всё истончалась, да истончалась, не в силах сдержать потусторонний напор. В любую минуту могла прорваться. Тем не менее, пока держалась. Всё остальное оставалось безмерно пассивно, оно постепенно растворялось в наливающейся лиловой, разумеется, фоновой пустоте. Словно бы кто-то невидимый заблаговременно уплощал, разглаживал и неспешно свёртывал явно неперспективные фигуры. Словно картон сгибал их бытие, а потом крепко зажимал шторку в отслеживающем объективе, оставляя на их долю лишь подконтрольные чмоки в диафрагму. С последующим уводом в затемнение. С перемасштабированием в точку всех деятелей отползающего в ноль, полностью отработанного существования.
Неформальные, хотя и по-прежнему непонятно для чего аккредитованные при Ближней, фильмотворцы вовсю принялись накручивать себе один нарождающийся сюжет за другим. Ординарцы из числа осветителей и помрежей просто не успевали пиво таскать. Как и их самих потом таскали на допрос к следователям. Но что делать-то было?! Тут такая фактура понеслась, что только успевай повёртываться, да осмыслять. Чаще, разумеется, - домысливать. Никакого пива не хватит!
Согласно до сих пор не вполне проверенным данным, бой, внезапно сорвавшийся с предохранителя, произошёл даже не на рассвете, как по уставу положено, а где-то ближе к закату, к началу темноты. Да и не сам по себе начался, а именно из-за некоего самопроизвольного внутреннего сброса скопленного напряжения или соскока с него. Конкретно - от внешнего пустяка он взял и понемногу, с протягом, грохнул. И рассыпчато прокатился по всем местным горизонтам.
Всё понеслось под откос из-за щелкунчика вездесущего, из-за слишком уж додельной чиновной бабки Изабеллы, до тех пор засовывавшей свой нос куда ни попадя, пока однажды не достало сил выдернуть его обратно. Нервы-то у всех и без того были напряжены до предела.
Бабулечка ещё та комсомолистка была на самом деле. Блуждающий вызов новым устоям общества. Один только внешний вид мог впечатлить кого угодно. Зимние вязаные шапки носила и летом, в жару. За нею часто дребезжала маленькая тележка с рюкзачком, набитым ридикюлями. Юбка или платье на ней всегда по диагонали скособочены. В качестве дополнительных опций - тощий зад, истончённые ручки-плети. Глаз не оторвать. И поистине непередаваемые улёты в самой речи непотопляемой сталинистки. Мультяшная старушка Шапокляк до Изабеллы откровенно не дотягивает. Прежде всего, статью безумной и неугомонной активистки, никому не дающей проходу.
По молодости и даже вполне зрелые года, оставшись незамужней, Изабелла поначалу отчаянно блуждала, липла ко всем мужикам без разбора, устраивая им весёлую жизнь. В туземной великосветской тусовке у неё появилось соответствующее прозвище: «рыба-прилипала». Но когда она его слышала, то страшно оскорблялась и вопила, топая маленькими ножками стареющей девочки: «Как вы смеете так отзываться о личном секретаре губернатора?! Доиграетесь, негодяи! Всем покажу кузькину мать!». Некоторые негодяи, попавшие ей под горячую руку, испуганно соглашались: «Хорошо-хорошо, не прилипала. Но может тогда рыба-пила?!». И сходу бросались наутёк. Потому что рыбка превращалась в белую акулу.
С течением лет страсти Изабеллы по противоположному полу претерпели значительные метаморфозы вплоть до перехода в супротивное состояние: «Так не доставайтесь же вы никому!». Ясно стало, что отныне своего Аристотеля она никогда не оседлает. С тех пор теперь уже воинствующе асексуальная боевая бабка в никогда прекращающемся гневе бывала не столько страшна и мстительна, сколько пугающе непредсказуема. Никто и никогда в точности не знал, чего можно ожидать от неё в любой момент времени. Отмочить старушенция могла какой угодно фокус и всё ей сходило с рук, хотя давно уже не считалась секретарём губернатора. Зато оставалась «агентом влияния», да ещё каким и какого!.. Особенно полюбила Изабелла ломать приятное времяпрепровождение простым и честным людям. Особенно служивым, которых невзлюбила почему-то больше всех и всей душой. Они и прилепили бывшей рыбе-прилипале более меткое, второе прозвище: «Кайфоломщица». Оно граничило не то что с некоей должностью, а скорее с общественным призванием: хоть кому-нибудь, но кайф обязательно сломать, по меньшей мере, чтобы никому
