Дни летели своей осенней чередой. Минули праздничные ноябрьские даты. 7 число пришлось на воскресенье, поэтому выходной день был перенесён ещё и на понедельник. Получилось два полноценных выходных дня. Светлана и Эва все эти дни занимались выкройками и шили себе нарядные шифоновые платья из ткани, что удалось случайно зацепить в новом магазине "Галантерея", недавно открывшегося рядом с Молодёжным сквером на Черкизовской улице.
Утром понедельника, когда они, работая за столом, напевали незатейливые мотивчики из модных фильмов, к ним пришёл однокурсник Гена Соколовский, который начал активно ухаживать за Светланой, не отставая от своего соперника учителя по педагогике Балакина. Гена провожал её до общежития, дарил букеты, конфеты, шоколад, приглашал в кино (но она не пошла с ним ни разу) и вообще, умел красиво подойти к любой женщине и девушке, как ему самонадеянно казалось. Вот и в этот раз он пришёл к ним, заранее не договорившись, уселся на стул у окна, выложил перед девчатами большую коробку конфет и стал толкать заумные речи.
- А знаете, бульварные критики прошлых лет на самом деле не признавали прозаические произведения наших классиков. В 20-х годах, всё эти творения - Толстого, Чехова, Достоевского, считались великой пошлостью... Самым критикуемым романом была "Анна Каренина". И между прочим, я с ними совершенно согласен. Всё, что касается этого романа, я целиком на стороне этой критической массы.
- Генка, ну где ты таких заумных слов набрался? - улыбалась Эва. - Хочешь показать нам свою особенность в суждениях? Так нам она уже известна. Что, лавры Белинского покоя не дают?!
- При чём здесь Белинский? - с обидой выпалил Соколовский. - Я говорю о том что вот мы, будущие педагоги, должны преподавать своим ученикам эту пошлятину, о женщине-предательнице, одевая её в венец мученицы.
- Ты серьёзно? Ну, тогда почему ты не возразил на прошлом занятии, где касалось как раз произведений Толстого, нашему профессору? Подискуссировал бы с ним, а то нас теперь третируешь своими доводами, - спорила с ним Эва.
Светлана молчала, она протягивала нить в иглу, поправляла выкройку на столе, мысленно представляла с собой этого нудного ухажёра и не соглашалась с собственными мыслями. Её чувства сейчас были размыты и непонятны ей самой. С Алексеем, она думала, всё закончилось. Он в отличие от его сестры, даже ни разу ей не позвонил и не пришёл, после её возвращения домой с каникул. Пусть так, зато всё по-честному. Влюбился и ушёл к другой женщине. А как же профессор Шахов? Неужели же он уступит свою жену какому-то безродному студенту? Мысли лихорадили мозг уже который день, лезли одна на другую, наталкивались на новые противоречия и не укладывались в голове. А тут ещё этот Соковский ходит каждый день и прохода не даёт. А нужен ли он ей, чтобы встречаться с ним всерьёз? Нет, конечно нет! Тогда зачем это всё? Нет, ей был никто сейчас не нужен, слишком больно было влюбиться впервые и вот так всё разом оборвать. Нет, нужна была пауза, чтобы всё обдумать, переосмыслить и принять ту ситуацию, которая возникла.
- Вот что, товарищ дорогой, - Зольникова встала у стола руки в боки, - а ну-ка, забирай свои конфеты и чеши отсюда! - она взяла коробку и сунула её в руки выкатившему глаза от изумления, Соколовскому.
- Ты чего, Светка?! - не понял он. - Я же по-хорошему!
- И я, пока, не по-плохому... По дружески тебя прошу, уйди отсюда, а?
Парень ещё с минуту посидел в нерешительности, прижал коробку к груди, медленно поднялся, и пошёл к двери так, будто его только что побили.
- Эх вы?! Я же по-хорошему хотел, Светка!.. Нравишься ты мне, - он обернулся с порога. - Может, как потом, а?
- Может быть, когда-нибудь, - громко произнесла она, выталкивая его за порог, и с грохотом закрыла за ним дверь.
- Чего ты с ним так? Вроде, не плохой парень, - Эва всё ещё глядела на закрытую дверь. - Так и будешь теперь одна куковать, пока Алёшку не забудешь? И когда он тебе только сниться перестанет?
Светлана промолчала на это и села шить. Она теперь походила образом на свою подругу, постриглась и покрасилась как Эва в светло-каштановый цвет. Её волосы от южной жары родного города выгорели на солнце и стали отливать рыжеватым оттенком, что она никогда не любила.
- Это моё наследство, - смеясь говорила она. - Мама блондинка, а отец рыжим был, мама рассказывала... Вот они соединились эти гены и теперь, как волосы выгорают на солнце, дают такой живой блеск. Знаю, что эта магазинная краска месяца на три, но потом, когда смоется, то волосы уже приобретут свой оттенок и в рыжину отдавать не будут. Мы теперь с тобой, Эва, как сёстры!
Она сидела, отбрасывая густые пряди с лица, наблюдала за Эвой, качающей проснувшегося ребёнка, а на фоне окна в мыслях всё так же, как и в другие разы, как уже много дней подряд, маячил образ Алёшки Егорова.
А он сам сейчас сидел в кинотеатре "Художественный", где они вместе с сокурсником по школе милиции Митькой Нащёкиным решили провести свой выходной день 8 ноября. Сегодня они пришли на сеанс повторного фильма, крутили "Индийскую гробницу", 1937 года, немецкая трофейная картина. Митька без умолку болтал рядом в кресле, комментируя то, что они сейчас будут смотреть. Он кино очень любил, ходил на все новинки и знал толк в этом великом, как ему казалось искусстве. На ухо Егорову он громко шептал, пока заполнялся зрительный зал:
- Этот фильм имел большой успех, он вышел в мировой прокат одновременно в двух вариантах - немецком и французском с разными актёрами во всех основных ролях.
- Разве такое может быть? - прошептал свой вопрос Егоров.
- В 30-годы это была принятая практика, такое решение позволило более гибко приспосабливать фильм к особенностям той или иной национальной аудитории.
- Какой ты умный, Митька!.. - пошутил над ним Егоров.
- На самом деле таких картин было поставлено много, мы сейчас будем смотреть её французскую версию от 1937 года. Историки кино утверждают, что у истоков этого замысла лежал фильм Августа Блома "Фаворитка магараджи", снятый ещё в 1917 году. Но основа сюжета у всех картин по этому сценарию остаётся неизменной...
- Ну, и зачем мне эта информация? Всё-равно сейчас посмотрим... И про сюжет, заранее не надо рассказывать, а то смотреть будет неинтересно, - Егоров наклонился к Митьке и строго на него посмотрел.
- А я и не думал тебе сюжет пересказывать, очень нужно!.. Просто дал тебе ценную информацию. Кто, кроме меня тебя так хорошо может просветить? Я ведь знаю много про этот фильм, могу ещё...
- Нет-нет, уволь меня от твоих рассуждений! - Егоров разозлился. - А то сейчас встану и уйду! - он не шутил, настроение сегодня уже с утра было на нуле. Он словно ждал чего-то, каких-то скверных известий или новостей. Ныло сердце, постанывала душа. Было муторно и неуютно. Даже сидя тут, в этом зале, пропахшем затхлым запахом тяжёлых пыльных штор и всевозможных дешёвых одеколонов, он не чувствовал себя защищённым от мира, что крутил опавшими цветными листьями сейчас там за дверью, от мира гроз и страстей. Он ощущал его бурное дыхание тут, на этом седьмом ряду, слушая милый бред, который толкал ему в уши неугомонный сосед.
И вот погасли последние огни в продолговатом зале и на широком экране вспыхнула яркими красками жизнь далёкой и загадочной страны.
После двух серий, Алексей под вечер поехал в родильный дом имени Крупской на 2-ю Миусскую улицу, который раньше до революции назывался Городской родильный дом Абрикосовой. Там было отделение для тяжёлых рожениц, которых наблюдали перед родами, и в котором сейчас находилась Изольда Викторовна. У Алёшки ныло сердце и было совсем неспокойно на душе. Он за неё волновался, переживал и поэтому, чтобы облегчить своё мысленное состояние поехал навестить жену профессора.
Она лежала в палате вместе с ещё тремя женщинами. Была она сегодня весёлая и выглядела прилично, без синих разводов под глазами и опухших век.
- Алёша, - радостно произнесла она, выйдя к нему самостоятельно в коридор. - Я сегодня себя хорошо чувствую, ты не волнуйся. Как тебя пропустили-то?
- Мне в школе выдали удостоверение младшего сотрудника милиции, и я теперь с ним могу пройти куда угодно, но только не в палату. К тому же, эта больница не только для рожениц, здесь женщины наблюдаются и по другим делам. Тебя, вот, попросил вызвать... Я волнуюсь, отчего-то? - он взял её холодные руки в свои ладони. - Очень это хитрая наука, рождение детей... Для меня всё в нове. Я как на иголках весь день, - признался он.
- Ничего, доктор сказала, что не стоит опасаться. Всё идёт, как надо, - она взглянула на него своими глубокими глазами и встала к подоконнику в коридоре. - Мне уже лучше, Алёша! Примерно, на той неделе, буду мамой, - она смахнула слезинку с ресниц. - Как это хорошо звучит - мама! Представляешь?
Она уткнулась ему лицом в грудь и тихо заплакала: - Ну, ладно, ты иди, а то мне нельзя долго ходить, и тебя могут выгнать... Иди!
Она оглянулась, когда входила к себе в палату, и на ходу всё ещё смахивала слёзы с глаз.
Он вернулся в общежитие в бодром настроении, его женщине лучше, ничего не угрожает ей и ребёнку. Впервые за эти несколько месяцев он чувствовал такое облегчение. И всё не так уж плохо, Изольда родит и он сможет объясниться с Зольниковой Светой. Он всё ей расскажет: что стал отцом не по своей воле, что теперь рад им быть, как настоящий мужчина и просто человек, у которого есть ребёнок, а про всё остальное - уже решать ей, Светлане. Лишь бы всё было хорошо и малыш родился здоровым!
Утром следующего дня на первой паре профессор Шахов читал свою лекцию по литературе студентам с кафедры ВУЗа, стоя в накрахмаленной сорочке и расстёгнутом сером пиджаке:
- Под сводами подвала старинного петербургского дома даже днём царил полумрак. Только приглядевшись, можно было различить троих людей, быстро и скоро работавших у ручного печатного станка. Один из них, высокий и стройный, с красивым мужественным лицом, был первый русский писатель-революционер Александр Николаевич Радищев. Новенькие отпечатанные страницы ровными стопками ложились на столы. Александр Радищев, с помощью друзей, печатал свою книгу "Путешествие из Петербурга в Москву". Напечатать своё сочинение в обычной типографии Радищев не мог. Слишком опасно было содержание произведения. Автор откровенно рассказывал в нём о тяжёлой жизни русского народа, о страшном крепостном праве, о том, как помещики продавали и покупали крестьян, отдавали их в солдаты, насильно женили, насильно выдавали замуж, разлучали семьи на невольничьем рынке, а за малейшую провинность секли и ссылали в Сибирь...
В этот момент дверь с левой стороны кафедры резко распахнулась, показалась аккуратная головка секретарши:
- Ефим Сергеевич, - вполголоса произнесла она, - вас просят подойти в деканат. Туда звонят из больницы по поводу вашей жены.
Профессор замер на месте, остановил свой взгляд на секретарше, растерявшись засуетился, оттолкнул свои книги и тетради, побежал на выход и выскочил в дверь. Студенты сразу забалаганили, зашумели, загремели партами. Светлана, сидевшая рядом с Эвой Томкус, приоткрыла губы и заметно побледнела. Все знали, что жена Шахова на сносях и ему, должно быть сообщили о начавшихся родах.
- Что, пара
