В Париже стояла лунная ночь. Было необычайно прохладно для летнего месяца,носившего когда-то гордое имя “мессидор”. На улице - ни души, только вдалеке виднелся силуэт женщины. Кто эта незнакомка, что куталась в шаль, поправляла свои каштановые волосы, которые уже тронула седина. Что говорить “уже”? Паутина морщин давно появилась на её лице, и женщина, должно быть, почувствовала, что лишь в воспоминаниях живы те времена, когда в чертах её лица присутствовал тот небольшой намёк на красоту, которой, быть может, никогда и не было. Её привлекательность, её статус, её братья.
Братья….У неё действительно были любимые братья. “Максимилиан, Огюстен! Я тоскую по вам!” - мысль эта обожгла её. Она вспомнила…..
Она вспомнила, как из провинциального Арраса вместе с двумя братьями, Максимилианом, старшим, будущим идолом Революции и Огюстеном, младшим, его верным другом и соратником, переехала в Париж. Уже Учредительное собрание заменили на Законодательное. Уже повсюду витал дух Революции. Слова Свобода, Равенство и Братство в унисон произносили парижане. Как могли её братья, такие ярые сторонники Республики, не прославиться?! Какой головокружительный успех познала она, когда имя Максимилиана прогремело, подобно Марсельезе. А имя Огюстена добавило мажорных нот в общую мелодию. Как почётна в те времена была фамилия “Робеспьер” - как почётно было общаться с её старшим братом, какой восторг, должно быть, испытывал тот, на кого он обращал своё внимание…. Шарлотта прекрасно знала это - она практически воевала с госпожой Дюпле, у которой он поселился, которая окружила его любовью и заботой. Величие Максимильена принадлежало только ей, его сестре….
Золотые дни закатились, подобно солнцу поздней осенью. Их сменил позорный Термидор. Термидор, навсегда лишивший её братьев и покоя. Однако она не видела ни той ужасающей сцены в ратуше, ни страшной казни своих бедных братьев, поскольку скрывалась у своей знакомой, надеясь избежать той участи, что постигла Люсиль Демулен после казни Камиля. Шарлотте не хотелось пасть ещё одной жертвой “святой гильотины” - не стоило ей тогда носить фамилию Робеспьер, лучше взять материнскую фамилию и зваться мадам Карро. Так будет безопаснее. Убежище и тактика казались хорошими, но глупо она думала, что так легко возможно спастись от преследований. Членам Комитета общей безопасности была известна чуть ли не вся Франция, а что говорить про улицу Фур-Оноре.
И вот - допрос….В чём обвиняли её эти бессердечные комиссары? В том, что она сестра “тирана” Максимилиана Робеспьера? В том, что революционер Огюстен был её братом? Шарлотта не была такой самоотверженной, как Элизабет Леба, которая не отреклась от Филиппа и долгие дни провела в тюрьме. Она боялась Консьержери, боялась холодного ножа гильотины и она отреклась…. Отреклась от своих братьев, которых когда-то боготворила. Признала себя жертвой их интриг. После допроса Шарлотта стала получать от термидорианцев пенсию. За что? За то, что предала….
От этих воспоминаний Шарлотта почувствовала боль. Такую жгучую, будто огонь прожигал её изнутри. Она совершила предательство. Воспоминания, о котором всегда будут жить. Жить внутри неё. А разве сейчас она не живёт своими воспоминаниями? Разве это не то единственное, что у неё осталось?
Оглядывая пустынную улицу, Шарлотта вдруг подумала, что сейчас не июнь 1833 года, а жаркий мессидор тысяча семьсот девяносто четвёртого. Воспоминания…. Их надо записать. Пережить в них те годы радости и страшный Термидор так, чтобы запомниться будущим поколениям образцовой сестрой и настоящей республиканкой….
Закутавшись в свою шаль, Шарлотта покинула это тихое, как её нынешняя жизнь, место. В своей небогатой квартире она обязательно примется писать Воспоминания, выскажет всё, что думает. Быть может, ей удастся заслужить прощение собственной совести…….
|