В городе темнеет. Темнеет очень красиво.
Ещё несколько минут назад небо было мрачнее, чем город, а сейчас мрак этот словно бы стекает по стенам домов, стволам деревьев, столбам фонарей. И вот уже город – прибежище мрака, а небо стало усталым небушком с разгладившимся ликом и благородной бледностью изрядно потрудившегося человека.
Если ваши окна высоко, то у вас пока ещё день. На нижних этажах уже сумерки. Наша коммуналка на девятом, а потому в комнате Изольды Карловны ещё не вечер, а этакий, знаете ли, предвечерний вздох.
Мы с нею вновь за столом, который опять стал для нас карточным. Рядом с хозяйкой огромная, похожая на вазу хрустальная пепельница, ибо опять за покером она будет много курить свои длинные ретро «пахитоски», тщательна давя окурки о дно хрустального раритета, рядом с которым стоит такой же раритетный металлический чайник и его меньшой фарфоровый брат, наполненный свежей заваркой.
Мы опять целый вечер будем играть в покер (на деньги, разумеется!), пить чай, а Изольда Карловна будет курить и рассказывать мне о своём третьем муже, которого я смутно помню, ибо всю жизнь живу в коммуналке через комнату от неё.
Так уж получилось, что на склоне лет (мне уже пятьдесят, я ровесник сына Изольды Карловны Нестора) мы с нею оба остались одни. Нестор убыл в жаркий Израиль, мать категорически отказалась проследовать за сыном. У меня же семьи так и не получилось. Хотя три попытки создать были. Потому-то и пустые вечера, и покер, и бесконечные воспоминания.
Изольда достаёт из коробки первую папиросу, разминает её и прикуривает от спички. Зажигалки она демонстративно презирает. Затягивается, выпускает дым изо рта и носа (кажется, даже из ушей) и начинает:
- Моего третьего мужа, Боренька, если вы помните, звали Лев Глебович. Сейчас мне кажется, что именно его имя (этакое, знаете ли, пузырящееся!) и стало важнейшей причиной моего третьего замужества. А перспектива стать Ланской вообще сводила с ума.
Познакомились мы в Малом театре. Помню, что давали тогда «Человек, который смеётся» по Виктору Гюго. Актёры в спектакле заняты были малоизвестные, а потому уже к концу первого действия я стала окончательно равнодушной к судьбе несчастного Гуинплена, когда-то похищенного и изуродованного компрачикосами. Но вдруг, взглянув случайно, от скуки, на своего соседа справа, я увидела, что он плачет, глядя на сцену. То есть, нет, слёз на лице не было, но самоё лицо было таким… таким было, как…
Изольда Карловна вновь затягивается, на мгновение задумывается, подбирая более точное слово, и продолжает:
- … как у всех скорбящих мира. Да, такое было у него лицо. Он заметил мой взгляд, тоже посмотрел на меня и прошептал одними губами: «Извините…»
А когда в антракте он пригласил меня в буфет и именно там признался, что… его зовут Лев Глебович Ланской, я поняла, что должна стать его женою.
Это уже потом я узнала, что «Лев Глебович» - это из рассказа Набокова, а генерал Ланской – второй муж вдовы Пушкина. Вообще-то почти до тридцати лет был он Сергеем Петровичем Весёлкиным откуда-то из-под Рязани, ну а потом… Потом он понял, что при его профессии лучше быть «Львом Глебовичем Ланским», родившимся, якобы, где-то недалеко от Севра, в семье советских дипломатов. Надо сказать, что его французский был идеально боек. Но это, впрочем, на мой вкус, вкус человека, говорящего на плохом английском на уровне «висиз э пэн, висиз э пэнсил».
Первая папироса расплющена о дно пепельницы. Два глотка чая сделаны. Теперь уже сумерки добрались и до нашего девятого этажа. В комнате полутемно, но света мы пока не зажигаем. От этого начинает казаться, что рассмотреть в комнате хоть что-то можно благодаря ослепительному сиянию куполов Ивана Великого, которые видны из окна комнаты Изольды Карловны.
- Это был экспресс-брак, стремительный, с бурной и яркой увертюрой. Одним словом, Боренька, через месяц я уже стала Изольдой Карловной Ланской и кормила нового мужа изысками из магазина «Берёзка», потому что от моего второго мужа остались чеки в этот когда-то храм буржуазного изобилия и советской зависти.
У самого же Льва Глебовича были какие-то временные трудности, как он говорил, с работой, и он пока не функционировал как социальная единица нашего здорового общества.
Когда «временная безработность» растянулась на полгода, я стала робко задавать ему вопросы, на которые он давал мне пространные и развёрнутые ответы, которые звучали примерно так: «… та-та-та… та-та-та, потому что… та-та-та хрусталь и шампанское…но нужно продать твою комнату и найти жильё поскромнее где-нибудь на окраине».
Однажды, уже зимой (мы со Львом Глебовичем готовились отмечать годовщину нашего брака), я возвращалась с работы и уже у самого подъезда меня окликнула какая-то женщина:
- Простите, вы – Ланская?
- Да, а что вам, собственно, угодно?
- Дело в том, что я – тоже. Ланская тоже, и Лев Глебович - мой муж, простите, тоже. И у нас с ним двое детей. Я почти год разыскивала его и всё узнала про вас. Он сейчас дома? Я не могла бы подняться в квартиру вместе с вами?
Я даже не могу сказать вам, милый Боренька, что была ошеломлена. Просто пожала плечами и жестом пригласила её пройти в открытую дверь подъезда…
… когда мы вошли в комнату, я увидела, что все три мои шкатулку с драгоценностями лежат пустые на столе. Коробка, где хранились деньги, тоже пустая, но со стола упала. Смахнул, видно, в спешке…
