К транспортному самолёту ЛИ-2 осторожно подъехала грузовая машина, наполненная доверху деревянными ящиками. При лёгкой тряске ящики издавали характерный перезвон.
— Это что за перезвон такой? — с подозрением спросил командир экипажа старший лейтенант Ерёмин. — Водка?
— Нет, — ответили ему, — бутылки с зажигательной смесью. В тылу не успевают гранаты делать, а с фашистскими танками как-то бороться надо.
— Лучше бы водка, — сказал капитан.
С ним согласились.
— Да, но приказ есть приказ. Ленинград даже в окружении сражается и нуждается в оружии. В любом, даже таком.
— Это понятно.
Экипаж Ли-2 осторожно распределял по фюзеляжу ящики с огнеопасным содержимым.
— Надеюсь, — сказал второй пилот Николай Сухов, — наш рейс не будет зажигательным.
— Типун тебе на язык, Коля, — сказал Ерёмин, — надо постараться, чтобы полёт был обыкновенным, рядовым, и довести груз для Ленинградского фронта в целости и сохранности.
Погода для полёта выдалась великолепная: низкие облака клубились над лесом и Ладожским озером и туман между небом и землёй. В такую погоду, обычную здесь для конца осени, немецкие истребители не летали.
Ерёмин вёл самолёт плавно, по возможности без тряски. До западного берега озера осталось совсем немного, когда облака рассеялись, выглянуло солнце, туман исчез. И откуда-то появился финский патрульный катер, переделанный из рыболовецкого судна — и ударил из своей 47-мм пушки по звену транспортных самолётов. Один снаряд угодил в самолёт Ерёмина, ничего не повредил, но от сотрясения упали два ящика и воспламенились.
— Дверь откройте, ящики в воду, — приказал командир.
— Лучше на эту финскую шаланду, — сказал бортмеханик Андрей Матвеев.
— Хорошо, — согласился командир, — действуйте.
Самолёт, рискуя получить ещё один снаряд, пролетел над катером. Бортмеханик и бортрадист успели вытолкнуть горящие ящики. Один ящик упал на рубку катера и его команде сразу стало не до стрельбы по летящим мишеням. Второй ящик плюхнулся в воду.
— Как ты думаешь, — спросил командира второй пилот, — катер затонет?
— Не думаю, хотя кто знает? По крайней мере мы превратили их нудное плавание по Ладоге в увлекательное приключение.
— И не поспоришь, — согласился Сухов, — ремонт мы ему точно обеспечили, а там, глядишь, и озеро замёрзнет.
Самолёт догнал звено и стал в строй замыкающим, до аэродрома на западном берегу озера долетели без приключений.
Разгрузились быстро. На Большую землю брали пассажиров — в основном детей от трёх до десяти лет. Пожилой рабочий с жёлтыми от курева усами вёл за ручку девочку лет трёх в розовой шапочке. Девчушка с любопытством оглядывалась вокруг: всё ей было интересно. Ерёмин невольно улыбнулся, глядя на них.
Бензовозы где-то задерживались, заправляться надо на обратный рейс, а их нет.
— Не прилетел бы кто, — беспокоился Сухов, — погода чудная: бомби не хочу.
— Не накаркай, Коль, — сказал Ерёмин.
Прилетели «Юнкерсы». Такой погодой грех было не воспользоваться, тем более что немцы знали, что зениток на аэродроме пока нет.
Саня Потапов, стрелок турельного пулемёта ерёминского экипажа, побледнел.
— Там же дети, — сказал.
И помчался к своему самолёту. Заходившего на бомбометание «Юнкерса» Потапов встретил длинной очередью. «Юнкерс» спотыкнулся в воздухе, обиженно загудел, задымил, развернулся и полетел на север спешно сбрасывая бомбы на прибрежный сосновый лес.
По примеру Потапова к своим самолётам бежали остальные восемь стрелков. Плюс ещё боевое охранение аэродрома палило из винтовок.
Немецкие бомбардировщики не ожидали такой горячей встречи от беззащитного аэродрома, развернулись и, избавляясь от смертоносного груза, ушли на север.
Вскоре подъехали бензовозы, самолёты заправились горючим, экипажи заняли свои места.
— Экипаж старшего лейтенанта Ерёмина — замыкающим.
Замыкающий — самое страшное место в строю. Обычно на него нападают вражеские истребители.
— Товарищ капитан, у меня же дети. Двадцать восемь детей и четверо взрослых.
— А ты думаешь, Ерёмин, мы цыплят везём? Ты единственный, у кого почти нет перегруза и детей меньше всего. Ты самый опытный, Женя. Если что — будешь маневрировать. Дискуссия окончена. Выполнять.
— Есть выполнять, товарищ капитан, — с неохотой подчинился Ерёмин, осознавая, что командир группы прав.
Взлетел. Несколько минут, и группа за озером выстроилась неправильным клином: впереди ведущий, слева и чуть сзади ещё самолёт, остальные семь машин справа. Экипаж Ерёмина шёл замыкающим. Вверху над группой маневрировали два истребителя И-16. Летела группа на бреющим полёте на высоте 100-150 метров выше поверхности озера. Тяжёлые серые волны ходили внизу. Вода вот-вот должна замёрзнуть.
Прошли больше половину пути, как машину тряхнуло. Это заработал пулемёт: Потапов заметил приближающих «Мессершмиттов» и открыл огонь. Сверху на истребителей врага напали наши «ястребки». Завязался воздушный бой. Приказ от ведущего — идти ещё плотнее. Самолёты идут крыло к крылу. По фюзеляжу забарабанили пули, алюминиевая обшивка для них не преграда, они её легко прошивают. Внизу фонтанчики на воде от фашистских пуль. Самолёт встряхнуло от взрыва.
— Снаряд, попали! Из пушки бьёт, — сказал Сухов.
Потапов крутиться на своей турели. У самолёта есть ещё два пулемёта, из них стреляют бортмеханик и бортрадист. Но «Мессершмитты» вьются сверху, и толку от этих мало, разве что в хвост зайти не могут.
Самолёт сотрясает — ещё одно попадание снаряда.
— Бедная наша малышня, — сокрушается Сухов, — перебьёт её фашист.
— Об этом лучше не думать: всё равно помочь не сможем. Что на приборах?
— В левом моторе падает давление масла.
Это чувствовалось, Ерёмин сбавил обороты левого двигателя до минимума.
После первого разрыва в салоне послышались стоны. Бортрадист Иван Калинин оторвался от пулемета, схватил аптечку и кинулся к маленьким пассажирам.
Ужас. Салон весь в крови, убитая женщина, приглушённые стоны, а плача нет. Иван растерялся. Тут к нему подошёл мальчик, наверное, самый старший, на вид — лет двенадцать, взял из рук радиста аптечку, бинты.
— Дяденька, идите, стреляйте по фашистам. Мы тут сами…
Калинин кивнул и вернулся к своему пулемёту. «Удивительно, — подумал он, — война идёт пятый месяц, блокада длится третий, а как детишки повзрослели».
— Плохо, командир, — докладывал бортмеханик, — бензобак пробит, левый мотор…
— Знаю, — перебил его Ерёмин, — как в салоне? Что наша малышня?
— Есть раненые и убитые. Но ведут себя мужественно. Настоящие ленинградцы.
Потапов крутился на своей турели, не давая вражеским истребителям приблизиться. Но его достали пушкой. Самолёт очередной раз вздрогнул, турельный пулемёт умолк. Стрелок очнулся от жара, его башня горела. Потапов, истекая кровью, снял с себя куртку, стал тушить пожар.
— Турель и пулемет выведены из строя, — докладывал Калинин, — Сашка тяжело ранен, без сознания.
Лица пилотов окаменели: выжить, отстреливаясь одними боковыми пулеметами, шансов мало. Самолёт терял скорость, отставал от строя. «Мессершмитты» почувствовали лёгкую добычу.
— Ерёмин, — донеслось из шлемофона, — в середину строя.
Самолёты уступали место, перестраивались, группа замедлила ход, подстраиваясь под Ерёмина.
Восточный берег Ладоги. Ещё чуть-чуть, и родной аэродром. «Мессершмитты» отстали. Самолёты группы заходят на посадку. Самолёт Ерёмина садился при пустых баках, горючие вытекло, правый мотор отключился прямо перед аэродромом, а левый он сам над берегом выключил.
— Как не взорвались? — сказал Сухов. — Чудо просто.
— Нет, холодная погода. Бензин подмёрз и вытекал струёй, а не распыляется.
— Скорее всего, — согласился второй пилот.
Ерёмин открыл дверь, вышел в салон. От паров бензина нечем было дышать.
— Все немедленно на воздух, — скомандовал.
На лавке сидит пожилой рабочий, на руках у него белокурая девочка, розовая шапочка лежит затоптанная.
— Внучка? — спросил Ерёмин.
И тут он замечает, что на виске у девочки запёкшиеся кровь: она мертва. Питерец поднимает на пилота глаза, он не понял, о чём его спрашивают, и прижимал внучку к себе, как будто это может её оживить.
По щекам потекли невольные слёзы, и из памяти всплыли сами собой две последние строчки стихотворения Сергея Наровчатова, которые Ерёмин прочитал недавно в газете:
— Россия, мати! Свете мой безмерный,
Которой местью мстить мне за тебя?
Старого питерского рабочего и убитую белокурую девочку Ерёмин запомнил до конца жизни.
