Исповедь. До сих пор боюсь покойников

                                                  

Танечка умерла 7 апреля. В больнице. Не выдержало детское сердечко. Три года она боролась за жизнь, за право на жизнь. Сложнейшая операция по удалению селезенки в Институте им. Вишневского, годовой период восстановления, акклиматизация в детском саду. Ей было пять с половиной лет. Последнее время она часто повторяла: «Мама, послушай, я придумала стишок.
                                                    Листик у кустика очень волновался,
                                                    Листик у кустика совсем не игрался.
                                                    Листик у кустика потом оторвался…»

Домой ее привезли на следующий день. В маленьком гробике. Поставили посередине комнаты на табуретки. Одета Танечка была в красивый яркий трикотажный костюм импортного производства, лаковые туфельки, белые колготки. Бледные кисти ручек с синими веночками, приоткрытые глазки, как будто она подглядывала за всеми. Такие же синие вены были на лбу, висках, шейке.

В комнату внесли венки. Присутствовал стойкий запах можжевельника, а еще какой-то сладкий запах от цветов. Квартира была двухкомнатная, хрущевка. Гостиная комната была проходная. Вокруг гроба поставили стулья, много стульев, сколько могло поместиться в комнате. Заходили, выходили какие-то бабки, бормотали молитвы, горели свечи. Приходили соседи, знакомые , соболезновали маме, бабушке. Гладили меня по голове. В школу я не пошла, об этом просто не было речи.

На меня никто не обращал внимания. Мама была «не в себе», бабушка взяла на себя организационные моменты, что-то готовила на кухне, встречала посетителей, провожала в зал.

Наступил вечер. Все разошлись. Мы остались вчетвером. Мама, бабушка, дядя Витя, мамин брат и я. Дядя Витя должен был спать в комнате с Танечкой, а мы рядом в спальне. За ужином мама и дядя вдруг начали выпивать. Мне было непонятно все, эта обстановка, этот странный ужин. Я просидела на кухне весь день, весь вечер. Мне было страшно войти в комнату, где стоял гробик, страшно было смотреть на сестру,  страшно было пройти в спальню, Таня подглядывала за мной. Пожаловаться я не могла, никому до меня не было никакого дела. Я была очень уставшей и  хотелось спать.

Поздно вечером меня попросили пойти в зал, что-то взять там. В комнате было темно, только горели свечи у изголовья гроба. Я сказала маме, что боюсь. Что там выключен свет, и мне страшно. Мама посмотрела на меня незнакомыми глазами и вдруг закричала. Как я могу так себя вести, когда Танечка, наша любимая Танечка умерла… Что она любит ее больше меня. Что теперь она не знает, как ей жить дальше. Что я жива, а Танечки больше нет и никогда, никогда уже не будет…

Я пошла в зал, включила свет, и сразу же увидела приоткрытые глаза сестры. Куда бы я не двигалась в комнате, они сопровождали меня. А еще у Тани была слабая улыбка на лице. Девочка была красивенькая, очень нежная, худенькая, изможденная болезнью, но черты лица были не искажены. Как ангелочек. Мы все любили ее. И все мы устали от ее болезни.

***

Десять месяцев до этого умер папа. Умирал в бабушкином  доме. С мамой они были уже в разводе. Я в это время сломала ногу и ходила на костылях. Мама сказала, что надо поехать к бабе Паше, попрощаться с отцом. Папа пережил два инфаркта, а инсульт его сломил. Ему было 46 лет. Он лежал на тахте, был без сознания. Рядом говорили взрослые, что ноги у него уже холодные, а сердце еще работает. Бабушка обвиняла маму во всем, они ругались. И здесь я со своими костылями никому не была нужна. Я хотела домой, мне было страшно смотреть на папу, какой-то чужой дядька спит, не бритый, осунувшийся, с холодными ногами, и горячим сердцем…

***

Лето 1972 года для нашей семьи прошло в Москве. Танечку положили в клинику, сделали ей операцию, пролежала там она больше двух месяцев. Сначала я была с папой. У него нашлись сослуживцы, они помогли нам с жильем. Мы жили в Подмосковье, на даче у дяди Славы. Мотались в Москву в больницу к Татьяне, но чаще папа ездил сам, а я проводила время с Ритой, дочкой дяди Славы. Она была меня постарше на пару лет. Мы катались на велосипедах, купались в речке. Мне нравилось ездить в Москву, метро я знала как свои пять пальцев. Потом папа уехал, ему надо было работать, а приехала мама. И мы переселились в гостиницу на Ленинском проспекте. Я тоже была предоставлена сама себе почти все время. Под гостиницей на первом этаже был магазин игрушек. ГДР-овский. Я целыми днями там пропадала. Меня уже узнавали продавцы. Но, относились нормально. Я им рассказывала о сестре, которая в больнице, о маме, которая ухаживала за ней. А еще рядом был магазин «Людмила», галантерейный, вот не помню 3-х или 2-х этажный. Тогда я мечтала, что вырасту и буду жить в Москве.

***

Гроб с Таней простоял в квартире три дня, две ночи. Похороны были многолюдными. Многие плакали. Не обошлось и без оркестра. Танечку похоронили в одной могиле с папой. Бабушка Паша, папина мама, хотела перенести останки старшего сына с другого кладбища. Был сделан подкоп в могиле. Таким образом, Танечка и папа оказались рядышком. Взрослые говорили, он забрал с собой ребенка. А еще деду приснился сон. Он идет по берегу реки и видит на дне лежит папа с кем-то...

***

Мы сидели с Аней, сестрой Танечки, в кафе уже более двух часов. Не виделись лет двадцать. Аня говорила и говорила. Ее рассказ был похож на исповедь. Заикалась она больше, чем тогда, после смерти сестры. В школе мы думали, что она балуется. Ее заикание было какое-то шуточное, как будто она играется. Аня была отличницей, у нее была очень красивая дикция, я бы даже сказала, профессиональная. Ни один смотр школьной самодеятельности, ни один концерт не проходил без ее участия. И вдруг, заикание. Особо удивлялись учителя…Аня закончила Педагогический Институт, но работать учителем не смогла. Переквалифицировалась на библиотекаря, и работала в школе с книгами. Ей было 10 лет, когда умерла Таня. Уже расставаясь со мной, она произнесла: «А я до сих пор боюсь покойников, представляешь?»